Вечность

      Ева отступила, не в силах принять сказанное Редсебом, а тот продолжал стоять на месте вполоборота и глядеть на неё, не предпринимая никаких попыток остановить девушку.       — Я знала, что есть какая-то причина того, что ты постоянно спасаешь меня, — проговорила она, сжимая окоченевшими пальцами пальто. — Но чтобы ты жалел об убийстве моей матери — не верю!       — Ты ничего не знаешь обо мне, чтобы делать какие-то выводы, — спокойно сказал Редсеб.       — Я знаю достаточно по тому, что видела своими глазами! — воскликнула Ева.       Маллиган отчужденно смотрел на неё, после чего, отвернувшись, сказал:       — Человек видит то, что хочет видеть, и это для него — единственная настоящая реальность. Но я не стану переубеждать тебя в чем-либо относительно себя. Можешь думать, как тебе удобно.       — Я не хочу думать о том, что мне удобно, я хочу знать правду! — проговорила девушка, наступая на него, но не решаясь подойти слишком близко.       — Ты только думаешь, что хочешь, — ответил Редсеб, — потому что не знаешь её. А если бы знала — предпочла бы забыть.       — И что же именно я захотела бы забыть? — осведомилась Ева, скрестив руки.       Редсеб снова повернулся к ней и осмотрел с ног до головы странным взглядом, которого девушка ещё не видела. Этот взгляд шевельнул в ней какие-то струны, отозвавшись давно забытым эхом, но не более того. Хейг попыталась сосредоточиться на чем-то ускользающем от неё, но как бы сильно она этого не желала, образ бесследно испарился в голове.       — Да что же за тайны ты хранишь? — пробормотала девушка, приблизившись к нему еще на пару шагов. Редсеб не сдвигался с места, продолжая смотреть в её глаза, и девушка не могла понять, что за неясные эмоции отражались на его лице.       — Я не хотел, чтобы ты узнала о том, что мы с братом убили твою мать, — тихо отозвался Маллиган. — И всё.       — Потому что боялся, что я смогу донести эту правду до своего отца? — спросила она.       — Да, — сказал он, помедлив.       — Неправда, — сказала Ева, плотнее запахивая пальто. — Была ещё какая-то причина. Какая?       — Никаких, о которых тебе хотелось бы знать, — ответил Маллиган.       — Недавно ты сказал мне, что когда я захочу всё узнать, ты расскажешь мне правду, — сказала Ева. — Это что, тоже очередная ложь?       — Нет, — ответил Редсеб.       — Тогда рассказывай, — потребовала Хейг. — Почему вы убили мою мать? Что именно ты хочешь исправить? Почему мой отец настолько важен для вас?       Маллиган коротко вздохнул, опустив голову, и выдохнул клубы пара.       — Хорошо. Я расскажу тебе то, что ты хочешь знать, но не здесь, — он поднял взгляд и протянул свою ладонь. — Если мы продолжим здесь, ты окоченеешь.       Ева не спешила доверять ему свою ладонь.       — Ты хочешь вернуть меня обратно в тот дом? — в её голосе отчетливо звякнул страх, и она даже отступила на шаг, боясь, что Редсеб снова запрет её в темнице, в которой она томилась долгие месяцы.       — Ты больше туда не вернешься, — ответил мужчина, продолжая протягивать ей ладонь.       Ева поколебалась, думая, можно ли довериться этому опасному человеку, но потом поняла, что выбора в данном случае больше нет. Чего ей теперь бояться? Маллиган не желал её смерти, а худшее, что могло произойти, она уже испытала в дряхлом домике у моря, за дверью которого она нашла самую грязную истину.       А потому Ева осторожно вложила свою ладонь в его, крепко стиснув пальцами запястье. Пальцы Редсеба обвили её, и на секунду их взгляды пересеклись. Хейг готова была к тому, что сейчас пространство сожмет её со всех сторон, однако этого не происходило. Какое-то странное подозрение закралось в её мысли, однако не успела девушка облечь их во что-то форменное, как свет в глазах резко потух.

***

      Хейг казалось, что она выходит из очень тяжелого и глубокого сна. Ей было удивительно тепло и комфортно, как не было давным-давно, и от этого хотелось снова закрыть глаза и провалиться в целебный сон. Однако сквозь дрему она почувствовала ноющий голод, от которого никак не удавалось заснуть. Это ощущение напомнило о том, что еда уже, возможно, привычно стоит на письменном столе... и после этого девушка испуганно распахнула глаза и резко села в кровати, сминая пуховое одеяло.       Ева пыталась прогнать тяжелую сонливость и как можно скорее прийти в себя, чтобы понять, где находится. Но даже сквозь размытое зрение понимала, что не знает этой комнаты.       Она спала на огромной мягкой и свежей кровати в небольшой комнатке, освещенной множеством плавающих огоньков в воздухе, напоминающих сонливых светлячков. Восточный и шикарный балдахин кровати не был задернут, а потому девушка видела большое окно, за которым сквозь зимние сумерки виднелся сильный снегопад.       Сама комната была обильно завалена всяким милым хламом типа резного с облупленным лаком шкафа, старинным зеркалом с навешанными на него бусами, когда-то красивый ковер с цветным узором, кресло с таким же пледом и множество коробок у стены, в которых было навалено всякой волшебной всячины.       Несмотря на эту уютную обстановку Ева была напряжена до предела: девушка не могла понять, где находится и что её ожидает, и когда где-то за висячей шторкой послышалось движение, Хейг всполошилась и натянула одеяло до самого носа.       В комнату вплыла высокая черноволосая женщина в цветастом платье и с огромным подносом в руках. Увидев, что Ева проснулась, она расплылась в дружелюбной и сочувствующей улыбке.       — Ах, красавица, вы наконец-то проснулись! — пропела она, подходя к кровати, на которой испуганная Ева попятилась. — Не пугайтесь, дорогая. Здесь вас никто не обидит!       — А где я? — настороженно спросила девушка, наблюдая за тем, как незнакомка опускает поднос на самостоятельно подъезжающий к ней столик на колесах.       — Меня зовут Илинка, — ответила женщина, выпрямляясь и поправляя рукой замысловатую прическу из черных собранных кос. — Ты находишься в нашей кочующей стае ругару на границе Англии.       — Ругару? — переспросила девушка внезапно осипшим голосом. — Вы — ругару?       — Да, — гордо ответила женщина. — И ты ругару, хоть и всего лишь на четверть. Мы сразу почувствовали это, когда тот мужчина принес тебя к нам без сознания.       — Мужчина?... — задумчиво проговорила Ева, а потом внезапно вспомнила зимний лес, переплетенные руки и Маллиган-старшего, который должен был трансгрессировать с ней куда-то. — А, я вспомнила! Значит, Маллиган тоже где-то здесь?       — Нет, — ответила Илинка, взглянув черными глазами на Хейг. — Он побыл с вами некоторое время здесь, а потом ушел. Но он попросил меня передать вам кое-что.       С этими словами женщина подошла к письменному столу и, взяв сверток, протянула Еве. Та не без опаски приняла сверток и первым делом заметила вдвое сложенный листок поверх него, перевязанного крафтом и бечевкой.       — Я вас оставлю на некоторое время, но потом обязательно вернусь! — пообещала Илинка. — А пока — обязательно отведайте моего рисового супчика, дорогая! Ваш мужчина, — Ева вскинула голову, — сказал мне, что вас держали в плену, а оно и видно! Моя еда должна быть достаточно легкой для вашего желудка.       — Спасибо, — задумчиво пробормотала девушка, опуская взгляд к письму. — Спасибо вам.       — Приятного аппетита! — с широкой улыбкой проговорила Илинка и покинула помещение, оставив после себя шлейф очень сладких духов.       Ева вынула записку и проговорила:       — «Мой мужчина», значит, да?       Она развернула письмо, вглядываясь в почерк, показавшийся ей странно знакомым.       — Какой же ты лжец, Редсеб Маллиган, — сказала Хейг, устраиваясь на подушках и углубляясь в чтение.       «Надеюсь, ты выспишься и наешься вдоволь после пребывания в моем доме…» — Ева усмехнулась. Маллиган в письме и не думал здороваться, что было в общем-то на него похоже, хоть она ни разу и не получала от него писем.       «… Я знаю о твоём родстве с ругару через Иннанель, поэтому принял решение оставить тебя на попечение стаи, которая не может не принять заблудших ругару, даже если волчьей крови в них — всего ничего, и они сами не принимают в себе эту сущность. Эта кочевая стая одна из тех, которую нашел в Англии твой дед, Гэбриел Дэреш, и его имя им хорошо известно. Если с кем-либо из стаи у тебя возникнут проблемы, ты можешь сказать им, с кем состоишь в родственной связи, и больше тебя не тронут. С ругару других стай, если когда-нибудь в своей жизни их встретишь, это не прошло бы. Но дело, впрочем, твоё.       Я не привык объясняться перед кем-то о причинах собственных поступков, но в твоём случае всё-таки сделаю исключение. Когда я говорил, что во лжи жить счастливее, но бессмысленно, я не имел в виду себя. Я никогда не считал так, потому как ложь для меня и брата была средством выживания, на котором мы построили собственную жизнь. Тайна далеко не всегда становится явью в реальности, но, бесспорно, это происходит довольно часто. Я не думал, что Иизакки сам проговорится о том, что мы сделали годами ранее, будучи четырнадцатилетними подростками, прицепившимися к Элайдже как банный лист.       Для меня убийство с самого детства ничего не значило. Мы с Иизакки выросли вместе с матерью в лесах Финляндии, и в семилетнем возрасте стали свидетелями того, как она убила нашего отца, когда тот в ярости попытался задушить нас самих. Мы закопали его тело в лесу и почти никогда не вспоминали о нём. Мы охотились, чтобы выжить. В пять лет я мог самостоятельно отправиться на охоту и вернуться с тушками зайцев: убийство для меня не было чем-то неестественным. Поэтому, когда Элайджа впервые убил тех магов, на которых мы указали ему дорогу, я не понял, как сильно это его подкосило. Детям, выросшим на убийствах, жизни это не меняет, но для человека вроде твоего отца, достаточно нравственного с самого рождения, это было переломным моментом.       Убийство изменило его.       Когда Темный лорд прознал о способности твоего отца отбирать магию (что произошло уже после убийства Иннанель), нашим с братом заданием было переманить Элайджу на сторону Волан-де-Морта. Отец уже тогда отомстил «виновным» в смерти жены. Он был на грани, а потому, когда мы сказали о неверности Иннанель, переманить его не стоило ничего. Тогда я был почти уверен, что, в конце концов, Элайджа обретет свободу от этой женщины, которая, как мы считали, никогда его не понимала и только портила жизнь, но мы недооценили то, насколько сильна была его любовь, как сильно это предательство его подкосило. Это окончательно толкнуло его в пропасть. Точнее, я сделал это собственными руками: толкнул в спину человека, которого хотел бы называть отцом. Я понял это слишком поздно.       Настоящего отца у меня почти никогда не было, и потому, когда Элайджа заступился за нас, мелких воришек в Косом переулке и купил нам с братом первое мороженое у Флориана Фортескью, которого мы хотели обокрасть, он стал для нас чуть ли не божеством. В моём понимании именно таким и мог бы быть наш лидер, в котором мы нуждались в свои четырнадцать. Тот, что научил бы нас выживать в Англии, в которую мы с братом перебрались и которую совершенно не понимали. Мы были никому не нужными дикарями в цивилизованном мире, и в этом новом мире лишь он один встал на нашу защиту.       Сейчас я думаю, что нам, испорченным мальчишкам, просто был нужен человек, которого мы могли бы назвать отцом. Мы до безумия хотели, чтобы именно Элайджа стал им для нас, а потому принялись следить за ним украдкой. В слежке мы были очень хороши: твой отец ни разу не заметил ни меня, ни Иизакки. А мы продолжали наблюдать за ним.       Мы узнали, что Элайджа женат, но Иннанель нам не понравилась сразу. Может, мы и нуждались в отце, но мать мы любили всегда и замену ей никогда не искали. Эта женщина казалась нам какой-то ошибкой, неправильной и не достойной спутницей отцу. Чем больше мы наблюдали за ней, тем больше ненавидели. Мы видели привязанность Элайджи к Инаннель, но не чувствовали и половины тех же чувств с её стороны. В отце всё было идеальным, кроме этой любви, которая, как нам тогда виделось, только портила и сковывала его.       Мы с братом затем разделились, чтобы иметь возможность следить за ними обоими. Иизакки остался следить за отцом, а я за Иннанель. И когда однажды я увидел, как Сириус Блэк целует твою мать в Косом переулке, я окончательно вышел из себя. Мы были не лучшего мнения о ней с самого начала, но это для меня было верхом предательства. Иннанель тогда оттолкнула его и сбежала, но для меня то было неважным — я не мог простить, что она допустила такое. Не знаю, действительно ли эта женщина изменяла отцу с Блэком, или же он подловил её в удачный для нас момент — мне это было безразлично.       Я решил, что её необходимо убить. Потому что никто не смеет водить Элайджу за нос.       Но, как я уже говорил, мне не было известно, какие последствия это принесет. Я слишком поздно понял, что мы сделали — лишь только когда отец стал Пожирателем смерти, я осознал, к чему привело моё решение. Свобода не принесла Элайдже счастья — он просто начал умирать изнутри, будто был червивым яблоком. Я не сделал ничего, чтобы облегчить его участь — лишь усугубил боль и страдания, которые шли с ним в ногу, как я потом узнал, почти с самого рождения. Я не умел направить человека на светлый путь, потому как сам никогда там не был. Я не считал себя ни темным, ни светлым, меня не терзали муки раскаяния, когда я убивал безликих для меня людей, и до сих пор не жалею Иннанель, которую убил: для меня она навсегда останется человеком, который портил жизнь твоего отца (даже если на самом деле это было не так). Я считаю, что она заслужила то, что получила.       Но даже при всём этом я считаю, что подобного не заслужил сам отец. Мы ненавидели твою мать, однако сам Элайджа любил её всю жизнь и любил ещё очень долго после смерти, пока эта любовь не обратилась в ненависть. Я натолкнул его на это, но эта ненависть не сделала его лучше.       Однако, всё же я чувствовал, что кое-что способен для него сделать.       Я не мог направить Элайджу к свету, потому как это не способен сделать «любой» человек. Для Элайджи мы были подопечными, он действительно заботился о нас в силу собственных возможностей, испытывая к нам определенную симпатию, однако он никогда не любил нас так, как любил свою дочь. Я понял это в тот день, когда впервые увидел тебя.       Только ты способна принести в душу Элайджи покой, который отобрали мы с братом, потому что никто не поймет его лучше тебя. Когда мы с Иизакки были детьми, только Элайджа обратил на нас внимание. Только ему было не безразлично.       Сейчас Элайджа так же безразличен всему миру, как были мы тогда. И только ты можешь стать для него тем божеством, которым твой отец когда-то стал для нас.       Стань им. Я знаю, что ты этого хочешь, потому что знаю тебя я очень давно, ещё с тех лет, когда ты сама не помнишь. Отбрось своё показное равнодушие к отцу — это тебе ничем не поможет, потому что Элайджу этим не удивишь: он живет с этим с рождения. Отбрось свои обиды на него: всё, за что ты можешь быть на него обижена — это следствие моих поступков в прошлом. Отбрось и свои страхи — он уже не сможет тебя убить, потому что узнал тебя лучше, чем в вашу встречу в Отделе тайн, и понял, что ты похожа на него больше, чем на мать, даже если внешне ты — её копия.       Всё, что тебе нужно, лежит в свертке, который я оставил. С этим ты сделаешь то, что посчитаешь нужным, и я уверен, что что бы это ни было — оно спасет Элайджу. Я вверяю его судьбу в твои руки со спокойной душой. И я знаю, что следующее, о чем я тебе скажу, не изменит твоих чувств к нему, хоть ты и будешь рассержена и выбита из колеи. Это будет для тебя тяжелым, очередным ударом, который я снова должен тебе принести, чтобы затем ты стала сильнее.       То заклинание, что ударило тебя в комнате с «кругом», было непростым. Элайджа, судя по всему, не мог так просто выпустить в меня смертельное заклинание, а потому машинально воспользовался другим, возможно, не менее страшным, чем «Авада Кедавра» — что способно сильно ослабить волшебника. Полагаю, ты уже поняла, что произошло.       Я не смог защитить тебя от заклинания, предназначенного мне, и твой отец лишил тебя магии…»       Ева, чьи руки к концу прочтения письма дрожали, замерли на последних прочитанных словах.       «…и я сомневаюсь, что когда-либо ты сможешь применить волшебство…»       Хейг медленно запрокинула голову к потолку, не выпуская из рук листка бумаги. В ушах стучало бешенным сердцебиением, за которым она не слышала ничего другого, и она снова ощутила охватывающий её ледяной ужас в этой теплой комнатке.       Этого просто не может быть.       Только не это.       Ева прислушивалась к собственным ощущениям, не подмечая никаких изменений в самой себе. Сначала это казалось ей странной ошибкой, но затем она вздрогнула от осознания.       Хейг вдруг поняла, что заметила даже не сразу, как только проснулась.       Её голова больше не болела.       Совсем.       Дрожа всем телом от страха, Ева покачала, а затем и вовсе затрясла головой, но ни от одного резкого движения мигрень не возвращалась: впервые она чувствовала себя так хорошо за прошедшие полтора года.       Хейг заколотило ещё сильнее. Она отложила недочитанное письмо и схватилась за сверток, надеясь на то, что там будет что-то, что могло бы ей как-то помочь в этой ситуации. Но когда она разорвала крафт, то на одеяло упали две её волшебные палочки, старая и новая, очередная пластинка и нотные листы, сшитые толстыми нитками, на которых ожидаемо красовалось единственное слово «мы».       Игнорируя ноты, Ева схватила первую попавшуюся волшебную палочку, подняла её над собой и дрожащим голосом проговорила:       — Авис!       Но произошло то, чего она больше всего боялась: ничего. Хейг предчувствовала это сразу, как только взяла в руки палочку: она не чувствовала ни тепла, ни какой-либо духовной связи, которую ощущаешь в такие моменты — она не чувствовала ничего. Словно взяла в руки обычный предмет, в котором не было ни грамма магии.       Однако же это было не так, ведь с палочкой было всё в порядке: это она стала обычной.       Ева пыталась повторить это с другой палочкой, меняла заклинания от самых простых, до самых сложных, даже непростительных, но результат оставался неизменным, сколько бы отчаяния она не вкладывала в свои действия. А потом просто в бессилии опустила руку на одеяло с волшебной палочкой и почувствовала, как глаза наполняются сухим огнем. Она не позволила себе в очередной раз плакать, но всё же подтянула коленки, уткнувшись в них лицом, и крепко зажмурилась.       Хоть хуже уже и быть не могло, но всё-таки было ещё кое-что, что она потеряла. Да, её сердце продолжало биться, тело и разум больше не сжирало старинное проклятие (возможно), но всё это не имело никакого значения, ведь стоило Элайдже отобрать магию у кого-либо, как все усилия становились неважными.       Ева уже заключила сделку.       Теперь она должна совершить ритуал вместе с Айзексами, чтобы отобрать магию у своего отца, потому что этого хотела Сайлагх.       Теперь её жизнь в ещё большей опасности.       От этой мысли девушка ударила кулаком по тумбе, но легче от этого не стало.       — Что б тебя, отец, — процедила Ева, со всей силы сжав руками одеяло, будто это могло её выручить. — Что б ты провалился!