***
Кто бы мог подумать, что в одном из своих испытаний она встретит молодого отца? Конечно, Ева подозревала, что скорее всего их пути пересекутся, потому что Элайджа вне всякого сомнения оставил отпечаток своей души на её. И пусть он не был положительным, но, несомненно, очень сильным. Но она и представить не могла, что её отец будет того же возраста, что и она. На вид Элайдже было около семнадцати. Он был выше её на целую голову, его волосы были длинны, и уже тогда он собирал их в крохотный хвостик на затылке, чтобы не мешались. В молодости отец был симпатичным, но сам, кажется, и не задумывался об этом — по неуловимым признакам было ясно, что этого человека не слишком заботит ни внешность, ни одежда, в которую он был одет. Ева довольно длительное время сидела в тени дерева у дома и неотрывно наблюдала за парнем, не решаясь начать разговор, а Элайджа к нему и не стремился. Он сидел на крыльце, там же, где некоторое время назад приходила в себя Ева, и курил обычные магловские сигареты. При каждой глубокой затяжке он щурился, а после медленно выпускал дым, пребывая в каких-то глубоких раздумьях. В момент, когда он вынул сигарету и зажигалку из кармана, Ева попросту опешила, а сейчас с трудом боролась с ироничным смешком. Это просто смешно. Кто бы мог подумать, что маглоненавистник зависим от магловских сигарет и металлических зажигалок? Подобное было присуще Сириусу, но никак не будущему последователю Волан-де-Морта. А Элайджа дымит себе спокойно и даже не думает о том, насколько лицемерно с его стороны это выглядит. Новая затяжка, и Ева, не сумев сдержаться, закатывает глаза. — Что, интересно знать, тебя так смешит, «просто Ева»? — растягивая слова в надменной манере, поинтересовался Элайджа, не сводя глаз с виноградных плантаций. — Совершенно ничего, — отозвалась Ева. — В таком случае прекращай пялиться, — сказал парень, выпуская клубы дыма. — У меня отличное зрение. Особенно боковое. — Кто бы сомневался, — фыркнула девушка, опуская взгляд на чехол со скрипкой. По идее Еве следовало быть более благодарной, ведь молодой Элайджа в некотором роде спас ей жизнь, но сейчас она не ощущала ничего, кроме подступающего волнами омерзения. Чем больше она наблюдала за ним, тем больше злилась, и это ощущение ширилось в ней, готовясь в любой момент взорваться. — Играешь? — неожиданно спросил Элайджа, выведя девушку из размышлений. — Чего? — переспросила она. — Я спросил, играешь ли ты, — повторил тот, опуская взгляд к скрипке девушки. — Играю, — фыркнула она. — Давно? — С пяти лет. — Порядком. И снова молчание. Ева попыталась унять свою злость и попытаться поддержать разговор. Надо же как-то бороться с «тьмой» в своей душей. — И ты играешь, — сказала она, и Элайджа, выдохнув, с легким удивлением взглянул на неё. — Откуда знаешь? — Я много чего знаю. — Например? Ева прикинула, что могла бы ему сказать и стоит ли оно того. — Ты слизеринец, — ответила она. — Ну да, — с безразличием отозвался Элайджа, мельком взглянув на гравированный рисунок змеи на входной двери. — Тоже мне, удивила. — Ты наполовину американского происхождения. Это заставило парня резко взглянуть на неё. Ева тоненько улыбнулась, ощущая возникшее превосходство. — Откуда узнала? — спросил он мгновенно изменившимся тоном, в котором чувствовалось напряжение. — Я же сказала, что много чего знаю о тебе, — деланно-равнодушно сказала Ева, разглядывая ногти. — Ну что ж, давай, — проговорил Элайджа, щелчком отправляя в полет всё ещё дымящийся окурок. — Давай, поведай свой рассказ. Девушка чувствовала волны злости, исходящие от молодого отца, которым со временем предстояло перерасти в настоящую ярость, и только шире улыбнулась. — Ты внебрачный сын Роджера Гринграсса и студентки Ильвермони, прибывшей в Хогвартс по обмену, — начала она, избегая смотреть на Элайджу. — В школе тебя не очень-то жаловали за это. Твой единокровный братец Иден Гринграсс измывался над тобой по этой причине. У тебя были странные друзья, Айзекс и Одри. А ещё, — она не удержалась и взглянула на отца, — любовь. Иннанель Дэреш. Ева была бы рада любой взрывной реакции, но к её разочарованию Элайджа сдерживал свою злость куда успешнее, чем во взрослые годы. Сощурившись, он приподнял подбородок. — Кто ты? — снова спросил он. — Друг из будущего, — ответила Ева таким тоном, что обоим было очевидно — никаким другом она ему не приходилась. — И ты решила, что, озвучив все эти маленькие факты, знаешь меня? — ледяным тоном спросил Элайджа. Ева неопределенно дернула плечом. — Мне и не надо вникать, — отозвалась она, поднимаясь из кресла. — Я всего тебя видела своими глазами. — Ну и что ты видела? Ева одарила внимательным взглядом Элайджу. В протертых светлых джинсах, серой от пыльных ветров футболке, он походил больше на деревенского парня, чем на волшебника. И несмотря на всю его скрытность и безразличие, глаза ещё не превратились в две мертвые бездны за которыми кроме беспросветной тьмы было небытие. Он был не тем Элайджей, которого она видела собственными глазами несколько раз за всю жизнь, а каким-то призраком тех лет, когда её даже в планах не было. И это осознание было не менее горьким, чем реальность, с которой она сталкивалась при встречах с ним. Но даже при этом Ева не могла просто отбросить всё, что этому подростку предстояло совершить в будущем. — Ты монстр, — тихо сказала она и отвернулась, уходя прочь. Элайджа не шелохнулся.***
Ева сидела на корточках, спрятав лицо в ладонях. Сердце колотилось, словно сумасшедшее, выдавливая из недр легких громкое сопение. Казалось бы, что страшного произошло? Она не ударила его, не вонзила нож спину, но руки тряслись так, будто всё это произошло враз. Стыд пробирал до самых костей, заставляя жалеть о сказанном, ведь Ева с первого взгляда понимала — этот Элайджа ещё не превратился в того монстра, которого она видела своими глазами. Но уже окрестила его им, понимая, что рано или поздно ему предстоит эта трансформация. Что с ней такое? Почему она ещё хуже справляется с собственной злостью, что кипит подобно маленькому вулкану? «Это гнев, — подумала Ева, прижимая ледяные пальцы к закрытым глазам, — моя предпоследняя ступень». — Что произошло между нами в твоём времени? Ева вздрогнула и вкинула голову. Она не услышала тихие шаги, и вот Элайджа уже стоял рядом. Он внимательно глядел на неё, спрятав ладони в карманах, и весь его вид выражал скованность. Парень явно жалел о своём появлении, но вопреки этому всё равно пришел. Ева отвернулась, шмыгнув носом. Пыль, витающая в раскаленном воздухе, бесила и преследовала её повсюду. — Это неважно, — ответила она, поднимаясь. — Важно то, что я должна вернуть магию, которую ты отнял у меня своим заклинанием. Ева коротко посмотрела вбок, избегая пересечения взглядов. — Ты умеешь отменять действие своего проклятия? Парень промолчал, но Ева и так знала ответ на вопрос. — Почему я это сделал? — спросил Элайджа после некоторого молчания. Против воли девушка перенеслась в воспоминание, когда предназначенное Редсебу заклинание стало для неё шальной пулей. Теперь же так и подмывало дерзнуть, но она сдержалась. — Ты промахнулся, — ответила Ева и не удержалась, — хотя может, тебе приносит особое удовольствие причинять людям боль. В особенности — мне. Девушка обхватила локти руками и отвернулась, ощущая мгновенную вспышку удовлетворения, а затем — необъятное грызущее чувство, давящее на неё внутри. — Кто ты такая? — повторил он уже в третий раз. — Почему я хотел причинять тебе боль? Ева прикрыла глаза. Что она могла сказать? Их история так долга, что, если начать рассказывать её, то можно сразу собираться в лимб. Да и имеет ли она права рассказывать ему всё, что ждет его? Об Иннанель, о братьях Маллиган, о неудачном втором браке и об обещании уничтожить последнее напоминание о любви всей его жизни? Ева не знала. Но чувствовала, что нельзя рассказывать о будущем. Сириус ведь не рассказал. — Я не знаю, — соврала она и помедлила, — но моя обязанность — помочь тебе. — Помочь мне? — сузив взгляд, переспросил Элайджа. — Чем и зачем? — Я пообещала себе, что сделаю это, — ответила Ева. — Я хочу, чтобы это прекратилось. Жить хочу. Парень задумчиво вертел между пальцами новую нетронутую сигарету. Видимо, услышанное натолкнуло его на какую-то мысль. — У тебя ничего не выйдет, — неожиданно сказал он. — Почему? — с вызовом спросила Ева, оборачиваясь к нему. — Ты ненавидишь меня, — совершенно спокойно сказал парень. — Поэтому всё, что ты делаешь, не будет иметь никакого смысла. Девушка поджала губы и стиснула кулаки. — Я сказала, что сделаю это, и так оно и будет, — сказала она, чуть приподняв подбородок. — Ты увидишь. Уголок губ парня дернулся, но смотреть на Еву не стал. — Ты забавная, — неожиданно легко отозвался он. — Падаешь прямо перед носом в странном прикиде, выражаешь ко мне всё своё отвращение, а потом ещё и говоришь, что хочешь спасти меня, — он помедлил, скосив взгляд к чехлу, — ещё и на скрипке играешь. Ева, взглянув на горизонт, неожиданно для себя улыбнулась. Кто-то однажды сказал ей, что обоюдная для них игра на скрипке сыграет решающую роль. Ведь как иначе они, отказывающиеся внимать словам друг друга, могли бы ещё общаться? Девушка ещё в самом начале этого испытания почувствовала, что ей необходимо было взять с собой. — Я сыграю тебе, — сказала она, разворачиваясь обратно к дому Элайджи. — Своё? — спросил он, мягкой поступью направляясь за ней. Ева помедлила. — Нет. Мелодию, которую написал мой отец в День моего рождения.***
Ева не помнила, когда играла для зрителя в последний раз. Помнила, как играла для себя, и близкие люди становились случайными свидетелями её исполнения. В далеком детстве она давала для бабушки маленькие концерты. В те года она наряжалась в самое красивое платье, надевала корону из картона, которую они вместе мастерили, и, взобравшись на стул, играла только для неё. Миссис Блэк была самым благодарным и внимательным слушателем. Годы спустя Ева играла в Африке. Поселенцы горячей земли скрипки никогда не видели, поэтому слушали с большим восторгом и заинтересованностью. Это уже больше походило на концерт, но тогда на Еве не было никаких платьев — лишь грязные джинсы и футболка. Но она всё равно чувствовала гордость за саму себя и вкладывала в игру всю свою душу. И в самый последний раз девушка играла для Сириуса. Они были в запретном лесу и не видели вдруг друга. Ева стояла, прислонившись спиной к дереву, а Сириус сидел с противоположной стороны ствола и молчал. Тогда она играла музыку его молодости, под которую, как он говорил, на последних курсах с однокурсниками резвился у костров с бутылками сливочного пива и медовухи. Ева играла и играла без передышки, одну за другой из того, что знала сама, а он ни разу не посмел прервать её. Это и был последний раз. Но вот сейчас перед ней сидел молодой отец и слушал исполнение дочери, а Ева волновалась и старалась сильнее, чем когда-либо прежде. Почему-то ей было очень важно сыграть так, чтобы он всё понял. Она не знала, что именно. Просто всё. Когда она закончила и опустила скрипку на колени, то сразу же впилась требовательным взглядом в Элайджу. Тот сидел на крыльце, широко расставив ноги и упираясь в них локтями. За всё время ее игры он ни разу не взглянул на неё — только разглядывал мозолистые и грязные руки с низко опущенной головой. Он и сейчас не спешил смотреть на неё. — Ну и? — спросила Ева, не выдержав. — Ты явно любима своим отцом, — неожиданно сказал Элайджа, не поднимая взгляда. — Да так, что мне немного завидно. Какое-то необъяснимое чувство снова настигло девушку от услышанного, и она не могла придумать что-либо вразумительное в ответ. Дыхание сперло от ожидания, и Ева осторожно и очень тихо выдохнула, чувствуя эхо колотящегося сердца где-то в горле. От слов Элайджи ей было горше, чем она вообще могла бы ожидать. — Только исполнение оставляет желать лучшего, — добавил Элайджа, и все противоречивые ощущения Евы мгновенно обернулись яростью. — Это ещё почему?! — У тебя руки дрожат, — спокойно ответил Элайджа, наконец, взглянув на неё. — Тебе не хватает хладнокровия — слишком поддаешься чувственной стороне, забывая о технической. — Да пошел ты! Это просто нелепая придирка, — громко фыркнула Ева, убирая скрипку в чехол и жалея о том, что вообще решилась на игру перед ним. — Я думаю, что прежде ты не играла перед кем-то, кто разбирается в этом, — проницательно заметил Элайджа. — В этом вся проблема. — Вся проблема в тебе! — отрезала девушка, щелкнув замками. Парень издал сиплый смешок. — Ты совершенно не воспринимаешь критику, — сказал он. — Наверное, тебя всю жизнь хвалили за любые неумелые трели. — Заткнись, — бросила Ева. — Легко критиковать, когда сам не играешь. Элайджа с готовностью протянул руку для демонстрации. — Размечтался, — высокомерно отозвалась девушка, прижимая свою скрипку теснее. — Свою тащи. Парень пожал плечами и, поднявшись, ушел в дом, а через некоторое время уже вынимал из знакомого чехла с инициалом черную скрипку. Проверил струны, пристроил инструмент к шее и заиграл. Сначала Ева прожигала его надменным взглядом и въедливо пыталась уловить на слух любые огрехи в игре, но в какой-то момент поймала себя на мысли, что руки и ноги покрылись мурашками. Элайджа действительно был очень хорош, и Еве оставалось со злой досадой признать, что его игра была намного лучше. — С непривычки пальцы немеют, — отозвался парень, отложив музыкальный инструмент и разминая затекшие конечности. — Позёр, — фыркнула девушка, на что Элайджа снова пожал плечами. — Бетховен? Тот кивнул, убирая инструмент обратно. — Почему он? — Я предположил, что он тебе нравится, — ответил он, и Ева сощурилась. Как ни странно, но отец попал в самую точку. — А ещё Вивальди. — Вивальди нравится всем скрипачам, — фыркнула Ева. — Шимон Гольдберг, — неожиданно сказал он, и девушка от удивления выпрямилась. — Внезапно. — То, что ты мне сыграла, почему-то напомнило мне его стиль, — ответил Элайджа. — У Гольдберга и его партнерши Лили Краус были хорошие сонеты на Бетховена. Он на скрипке, а она на пианино, — Еву передернуло, — работе твоего отца не хватает партии на пианино или фортепиано. Девушка опустила взгляд, думая, что всё это заходит слишком далеко. Элайджа без труда увидел в собственном произведении отсылки на работу любимых ими композиторов и важную недостающую деталь. Работа «Ты», которую он посвятил дочери, была сыграна обоими её родителями. — Иннанель, — неожиданно сказала Ева, поднимая взгляд. Элайджа посмотрел на неё. — За что ты её полюбил? Парень сощурился. — С чего вдруг такие вопросы? — Просто ответь. Элайдже вопрос не понравился, но он на самом деле задумался. Нахмурившись, он пожал плечами и машинально потянулся за пачкой сигарет, что не осталось без внимания девушки. — Само собой вышло, — отозвался он. — Я увидел в ней то, что никто не мог увидеть. — И что же? — Не твоё дело. — Скажи! — попросила Ева, и тот удивленно пыхнул дымом, заинтересованный внезапной сменой интонации девушки. — Мне это важно знать. — Какое тебе дело до неё? — нахмурившись, спросил Элайджа. — Не могу сказать, — проговорила Ева. — Но это действительно важно. Парень взглянул в сторону, делая новую затяжку. — Мы с ней похожи, — нехотя сказал он, сощурившись от дыма. — Я увидел это и понял, что она поняла бы меня лучше, чем кто-либо. Ей бы я смог открыть себя. — И что же? — И ничего, — со смешком отозвался Элайджа. — Она с Блэком. При этих словах выражение лица его стало таким жестким, что на мгновение Ева почувствовала острое желание сбежать — молодой отец стал походить на того мужчину, которого ей приходилось видеть воочию. — Может, это к лучшему? — осторожно поинтересовалась Ева, внимательно наблюдая за реакцией Элайджи. — Откуда я знаю? — раздраженно сказал он, окинув девушку злым взглядом. — Хватит о ней трепаться! Девушка мгновенно замолчала, опасаясь продолжать расспросы о матери, и Элайджа, заметив это, нахмурился. — Я не собираюсь тебя бить, — с прежним раздражением сказал он, сильнее затягиваясь. — Хватит трястись, как осиновый лист! — Я и не трясусь! — фыркнула Ева, сжав кулаки. Не хватало только раскрыть ему свой страх. — Ты хоть что-нибудь можешь о себе рассказать? — сказал парень. — Что у тебя за семья? Кто твои родители? Из девушки чуть было не вырвался нервный смешок. Кто бы мог подумать — её молодой отец хочет узнать о самом себе, даже не осознавая этого. — Я ничего не знаю о матери, а отца посадили в Азкабан, когда я была маленькая, — осторожно подбирая слова, проговорила Ева. — Я жила с бабушкой до шестнадцати, пока её не убили. А потом — сама по себе. — Кто это сделал? — спросил тот. — Ты его не знаешь, — ответила Ева, и это было правдой — Элайджа перед ней ещё не был знаком с Маллиганами. Тот сощурился. — За что посадили твоего отца? Момент истины. Ева отвела взгляд. — Не знаю, — соврала та. — Мне тогда было четыре. — И ты не пыталась выяснить? Девушка вспомнила, как в детстве упала в Омут памяти бабушки и увидела воспоминание миссис Блэк о суде над своим отцом, о том, как он поклялся убить свою дочь, и её в очередной раз передернуло. Первое сознательное воспоминание об отце. — Нет.***
Они похожи. Ева давно думала об этом, но каждый раз, когда уходила в размышления, то резко одергивала себя. Сейчас это было сложнее. Девушка то и дело наблюдала за этим человеком, подмечая какие-то детали, которые резали по сердцу словно ножом. Элайджа в большей степени хмурится и молчит, занимаясь какой-то работой, но стоит чему-то пойти не так — психует. Не так, как Ева — больше внутри самого себя. Губы его сужаются, ноздри трепещут, а взгляд сощуренный и злой. В такие моменты он напоминает взрослую версию себя, и тогда Еве хочется исчезнуть. Правая рука парня намного проворнее левой, и девушка как никто знает, с чем это связано. Рука, которая держит смычок, всегда сильнее той, что держит сам инструмент. У неё правая рука такая же быстрая. Элайджа не слишком любит «Слизерин» — его галстук валяется среди носков, а форма до сих пор в корзине белья, тогда как все остальные вещи разложены с нетипичной для парня педантичностью. Ева только потом узнает, что тот пытался идти стопами своего отца, но преуспел в этом не больше дочери. В тот день девушка молча ушла из дома, до боли цепляясь пальцами за волосы. Это было невыносимо. Она давно должна была уйти, но не могла заставить себя это сделать. Она провела несколько дней в доме своего отца, узнавая его лучше с каждым днём, и тот казался неисчерпаемым источником знаний. Ева ходила за ним хвостом, украдкой наблюдая, а когда Элайджа разоблачал её, они страшно ругались. Взбешенная и напуганная девушка убегала прочь, и в такие моменты по-настоящему его ненавидела. Сидя в тени от жгучего солнца, она перебирала всё то, что сделал для неё Элайджа Хейг в реальной жизни, купалась в своей злобе, наслаждалась и страдала с особым удовольствием, а после вскакивала и решалась идти к следующему испытанию. И как только она решалась на это, хмурый Элайджа находил её и пытался прийти к примирению. Неохотно, скованно, но пытался, на что Ева острила и издевалась в ответ, словно отыгрывалась за все причиненные обиды. Но стоило только эмоциям угаснуть — как она ясно видела себя со стороны, и стыд накрывал её разрушительной волной. Девушка сдавалась и не двигалась, а любопытство узнать отца в молодости было сильнее чувства самосохранения. Ева не до конца осознавала это, но задерживаясь здесь дольше во вред себе, она словно пыталась наполнить себя положительными воспоминаниями, которые у них отобрали. Время, проведённое вместе, было по-настоящему бесценно, хоть она и не хотела это принимать. И так шли дни. И это было невыносимо. А лимб становился всё ближе.***
— Как ты будешь возвращать свою магию? Этот вопрос Элайджа задал в один из вечеров, которые они по обыкновению проводили на террасе, наблюдая, как солнце путается в бесконечных зарослях винограда. — Я как раз этим и занимаюсь, — ответила Ева, обмахиваясь ладонью. Духота, несмотря на вечер, не отступала даже темными ночами. — Я сражаюсь с тьмой в своём сердце и пытаюсь выяснить, что такое магия. — Ну и что же? Девушка пожала плечами — до сих пор ей даже некогда было задумываться над этим. — Занятно, — хмыкнул Элайджа. — Ну ладно. Тогда насчет сражения с тьмой. — Ну? — Ну и как её можно победить, по-твоему? Считаешь, что можно избавиться от неё раз и навсегда? Ева почувствовала, что привычная нотка издёвки пропала в тоне её отца. Девушка подумала, что отчасти он спрашивает не просто потому, что хочет вступить в словесную перепалку; по каким-то причинам Элайдже было действительно важно услышать ответ на свой вопрос. Должно быть, он уже столкнулся с тьмой в самом себе. Но пока ещё не успел ей проиграть. — Вряд ли от тьмы можно избавиться навсегда, — серьезно сказала девушка. — Она часть нас самих, как и по-настоящему близкие нам люди. Думаю, с ней надо просто бороться, даже зная, что она по-настоящему непобедима. Просто жить и сражаться со всеми её проявлениями. Элайджа неопределенно пожал плечами, словно сомневался в словах Евы, и это заставило её посмотреть на него. — Я не думаю, что все способны на это, — сказал он после продолжительной паузы. — Почему? — чувствуя учащенный сердечный ритм, спросила девушка. — Некоторые люди мало хорошего видели в жизни, чтобы быть способными противостоять злу внутри, — задумчиво сказал парень. — Мне кажется, что у таких людей счастливые моменты особенно сильны, — сказала Ева. — Они просто знают им цену. Элайджа посмотрел на неё так, как никогда прежде, и от этого взгляда у неё перехватило дыхание. В этот момент они договорились и без музыки, просто смотрели друг на друга и вспоминали то, что принесло им счастье. Ева думала о нём и о всех этих мальчиках, покалеченных судьбой: о Маллиганах, выросших на жестокости, о Сириусе, не вынесшим давления семьи, о Малфое, на которого возлагали большие надежды, и даже о Гарри, придавленного бременем собственной «избранности». Все они сполна вкусили боль, сражались, подобно воинам, и даже оступались. Но единственным из них, кто окончательно утратил веру в себя, оказался именно её отец. Самая сломанная игрушка на острове покалеченных. Ева хотела было что-то сказать, но внезапно сердце отозвалось болью, и где-то вдалеке послышался протяжный собачий вой, который она не могла спутать ни с чьим другим. Девушка метнула взгляд в его направлении, ощущая охвативший её ужас. Сириус. Она очень близка к лимбу. — Мне пора, — резко поднявшись, сказала Ева. — Куда? — растеряно спросил Элайджа, неосознанно поднимаясь вместе с ней. — Дальше, — туманно ответила девушка, хватая с крыльца куртку Сириуса и свою скрипку. — Мне больше нельзя тут оставаться. Неожиданно на её предплечье сомкнулись длинные пальцы, и Ева замерла, метнув испуганный взгляд. Элайджа был мрачен и немного взволнован, а пальцы подрагивали. — Останься ещё ненадолго, — попросил он, не разжимая руки. — Совсем немного. — Я не могу, — твердо сказала Ева, попробовав вырваться и избегая смотреть в его лицо. — Если я задержусь, я погибну. — Ты не можешь уйти вот так, — сказал парень. — Я до сих пор противен тебе настолько, что ты даже в глаза мне смотреть не можешь. А я не хочу, чтобы ты уходила, думая обо мне, как о последнем ублюдке. Потрясение от услышанных слов было так велико, что Ева всё-таки взглянула на него. — Да о чём ты говоришь? — прошептала та, забыв, что мгновение назад ей нужно было вырваться на свободу. — Ты даже не знаешь, сколько всего произойдет между нами в будущем! — Да, не знаю, — согласился тот. — Знаю только, что причиню тебе много боли, а ты почему-то должна помочь мне. Но я хочу изменить это. Я хочу сделать хоть что-нибудь, чтобы изменить твоё мнение о себе. Она не заметили, как резко потемнело вокруг. Секундная пауза, и первые капли дождя вырвались из облаков. Ева отвела взгляд. — Это можно изменить только в твоём времени, — тихо сказала она. — Только ты можешь сразиться со своей темной стороной и, сохранив рассудок, не причинить мне всю ту боль, что тяготеет во мне почти с рождения. Дождь усиливался каждое мгновение, и Ева, снова услышав собачий вой, дернулась прочь, но хватка Элайджи стала крепче. — Когда я встречу тебя? — спросил он. Ева заулыбалась, боясь смотреть в глаза от волнения и перенапряжения. — Шестнадцатого октября 1980 года, — хрипло ответила она. — Хорошо, — быстро сказал Элайджа, не особо задумываясь в смысл этой даты, а затем неожиданно крепко схватил её за плечи и встряхнул, заставив взглянуть на себя. Перед глазами девушки уже начинало все плыть, и она чувствовала, что опаздывает к последнему испытанию, но всё равно не поборола искушение взглянуть на молодого отца в последний раз. — Я обещаю тебе, — голос Элайджи приглушен страшным ливнем, но девушка слышит каждое слово. — Слышишь, Ева? Я обещаю тебе, что не допущу того, что произошло. Ты веришь мне? Девушка молчала, глядя в его глаза. Он смотрел на неё с мольбой в глазах из-за того, что времени уже почти не осталось, и ждал ответа. Но та молчала. — Веришь? — она уже не слышала его голоса, но поняла всё по губам. У неё была одна секунда, чтобы ответить. И спустя это мгновение картинка перед глазами поплыла окончательно, утягивая тело в небытие. Состояние «лимба» чем-то напоминало одновременно процесс трансгрессии и падение в обморок, только бесконечно медленно и мучительно, в наказание тем, кто не сумел справиться со своими грехами. Последнее, что Ева помнила перед тем, как память превратилась в ничто, это боль от мужской руки на предплечье и звенящую в голове тишину, которая стала ответом на мучивший Элайджу вопрос.