Вечность

      В детстве Элайджа любил проводить время на заброшенном пустыре неподалеку от дома, где он жил вместе с матерью. Ещё в те годы это место не пользовалось популярностью у магловских детей, а сейчас, когда Элайдже было чуть меньше сорока, уже и его городок на окраине Хэмпшира казался безлюдным.       Этот пустырь Элайджа любил даже сейчас, потому что он оставался единственным местом, где ему удавалось побыть наедине с собой и подумать о чём-либо. И именно здесь Хейг окопался последние две недели, утопая в собственных размышлениях.       Если бы его попросили вспомнить, чем он занимался все эти дни, он бы не дал четкого ответа. Всё это время он то находился в палатке, то бродил вокруг, обдуваемый пыльным и холодным ветром, то просто сидел на месте.       Думал, думал и думал, но всё никак не мог прийти в себя после того, что рассказала ему дочь.       Хейг вспоминал, как долго сидел на полу в квартире Айзексов с момента ухода Евы, и не до конца мог воспроизвести всё, что было после. Девчонка вернула ему потерянные воспоминания, и с того момента всё было как в тумане. Треск тонарма по пластинке, голос Евы и собственный — незнакомый и истеричный.       Весь объем информации, свалившийся на него в тот час, был настолько колоссальным, что пригвоздил его к месту без возможности здраво соображать. А когда тот хоть немного смог очнуться, то обнаружил себя на знакомом пустыре с украденным проигрывателем и пластинкой, которая всё ещё продолжала движение по кругу. Ветер задувал ему в лицо, вокруг было темно, а он стоял в полном одиночестве на поле с сухой травой и пялился на черный диск, который разрушил все его убеждения.       Или попытался это сделать.       Сначала Элайджа порывался с желанием выкинуть эту вещь и никогда больше не вспоминать об этом. Несмотря на все слова Евы, которые звучали в целом довольно убедительно, Хейг отказывался верить в это. Несколько лет назад Редсеб сам признался Элайдже в увиденном, и ему не было никакого резона лгать ему в отличии от Евы.       И мужчина был почти готов расстаться с этой пластинкой, но искушение было гораздо сильнее разума. Плотно закрывая накидку на входе в палатку, Элайджа устанавливал тонарм на пластинку и принимался слушать музыку, что каждой нотой и звуком жалила сознание. Он слушал её ни один, и даже ни десять раз, зато в каждый из них ему приходилось принимать единственную истину — Иннанель действительно приложила к этому руку. Они так много писали музыку вдвоем раньше, что Элайджа не мог спутать её творение ни с чьим другим, даже если бы очень захотел. В каждом услышанном звуке Хейг слышал всю искренность этой женщины. Он сумел распознать все слова, которые она ему передала через эту музыку, а их дочь подхватила этот мотив и внесла свою линию — глубокую, болезненную, но предельно честную.       Мужчине оставалось признать, что их троих действительно объединяла эта искренность. Они могли говорить всё, что угодно, но любовь и честь к ремеслу не позволяли лгать им в том, что они по-настоящему любили и дорожили, поскольку этому каждый из них посвятил свои души.       Элайджа терпеть не мог признавать правоту Делмара, но и в этот раз он оказался прав. Хоть немного, но они смогли друг друга понять через музыку.       Но это вовсе не значит, что Хейг готов был разом поверить во всё услышанное. С течением дней он только и делал, что разбирал по кусочкам всё услышанное от Евы на предмет каких-либо несостыковок, въедливо перебирая каждое слово дочери, каждую эмоцию и реакцию на его ответы, но он так и не мог найти ничего, что его могло бы его смутить по отдельности. Всё это казалось правдой, в которую хотелось верить потому, что до сих пор жить с предательством Иннанель было абсолютно не выносимо, а отвернуться же от этой правды хотелось потому, что в этом случае большая часть жизни Элайджи была пропитана ложными целями и людьми. Это означало, что он убивал не потому, что сам стал таким, а потому, что это было нужно кому-то другому. В очередной раз признать, что его обманывал кто-то ещё, и такое долгое время было, пожалуй, ещё более невыносимым.       У Хейга оставался только один способ — нужно было найти Редсеба и вытрясти из него всю правду о том дне в Косом переулке. Однако проблема заключалась в том, что он понятия не имел, где тот мог находиться. Ни Редсеб, ни Иизакки так и не вернулись к Темному лорду, и Элайджа не знал, вместе ли они сейчас или порознь. Если вместе, то, скорее всего, далеко за пределами страны. Если же порознь… то Редсеб, скорее всего, находится неподалеку от Евы.       Хейг хмыкнул. Хоть дочь и избежала ответ на его вопрос, мужчина чувствовал, что в этом её одолевают сомнения. Элайджа был практически полностью уверен в нездоровом влечении Редсеба к Еве, поскольку иных причин помогать ей у него не было. Но думала ли она сама о том же? И, самое главное, чувствовала ли она к нему хоть ту толику чувств, что он к ней? Ответ на этот вопрос не был спрятан в мелодии с пластинки, а Элайджа не так хорошо знал свою дочь, чтобы делать какие-то выводы.       Впрочем, он постоянно забывал о том, что на самом деле он сумел с ней познакомиться и даже провести время вместе около недели. Странная девчонка в обрывках и огромной кожаной куртке со скрипкой в руках, которая так озлобленно и жадно пронизывала его своими серыми глазами... Этот образ мучил его задолго до её рождения, и когда он понял, кто Ева такая, легче ему не стало.       Прикрыв покрасневшие глаза, Элайджа снял пластинку с проигрывателя и с нетипичной для себя бережностью убрал ту в крафтовый пакет. В последние года мужчина так часто поддавался импульсивным действиям, чем чему-то заранее запланированному, но в этот раз всё было иначе. Хейг чувствовал потребность оказаться в этом месте с того самого момента, как воспоминания вернулись к нему, и Элайджа, наконец, решился на это.       Спрятанная чарами палатка не могла выдать его местонахождения, поэтому трансгрессировать отсюда можно было без проблем.       Как и раньше, здесь пахло влажными травами и землей, потому что он и Иннанель, наверное, жить не могли без воды поблизости. Весной здесь была страшная грязь, но и это не вызывало у них отвращения. Элайджа трасгрессировал, погрязнув ботинками в луже грязи почти по щиколотки, но это не взбесило его, а лишь вызвало приступ неприятной ностальгии.       Хейг направился туда, куда его путь держал изначально.       Когда он был у порога своего сгоревшего дома в последний раз, он был твердо уверен, что никогда больше сюда не вернется, но тогда он и не знал, что к нему вернутся давно утерянные воспоминания. Теперь-то Хейг помнил, как собственноручно лишил себя их здесь и спрятал сосуд с ними в обломках этого дома.       Почему он не уничтожил их? Ответ на этот вопрос он не мог найти ни тогда, ни сейчас.       Зато он понял, что Ева действительно была здесь. Элайджа опустился на корточки, чтобы коснуться лепестка белых лилий. Свежие, будто букет положили только сейчас, хотя Хейг прекрасно понимал, что этот букет лежит здесь давно.       — Я никогда не говорила ей, как сильно любила белый цвет.       Элайджа резко обернулся на голос позади себя и застыл как вкопанный. Девушка, слишком молодая для этого времени, приблизилась к дому, глядя на лилии.       — Но она, похоже, приложила достаточно усилий для того, чтобы узнать о нас как можно больше.       Она взглянула на мужчину своими серыми глазами, и внутри у Элайджи что-то екнуло. Он не видел этот взгляд так долго, хоть Ева и обладала им почти в полной мере, но он производил всё такой же эффект взорвавшейся бомбы, что и много лет назад.       — Похоже, ты снова начал видеть меня, Джи.       Хейг покачал головой, не в силах отвести от неё взгляда. Такая же, какой он видел её в последний раз. Светлые воздушные локоны, дышащая свежестью белая рубашка и любимые светлые джинсы. Она словно всё это время была где-то за его спиной, и появилась только когда, когда сама этого захотела.       — Я не видел тебя с тех времен, когда сел в Азкабан, — недоуменно пробормотал мужчина.       — Я снова здесь, — сказала Иннанель.       — Но почему именно сейчас?       Девушка повела плечом.       — Это можешь знать только ты, Джи. Я ведь всего лишь плод твоего воображения. Ни больше, ни меньше.       — Именно ты всегда знала ответы на все вопросы, — тихо сказал Хейг. — А если не знала, то все твои предположения оказывались верны.       — Я могла сказать тебе только то, что знал ты сам, но предпочел бы забыть. Я просто голос в твоей голове, который пытался вразумить тебя тогда, когда ты хотел лишиться разума.       — И всё же.       Раздался вздох, который был так мучительно похож на настоящий.       — Ты по-настоящему возненавидел меня с тех пор, как попал в Азкабан. Дементоры вдоволь поиздевались над тобой, обострив всю твою боль до предела и навсегда покалечив тебя. Ты уже никогда не станешь таким, как прежде, Джи. Но сейчас ты наиболее близок к тому, чтобы перестать жить лишь одной ненавистью ко мне, настолько, насколько это вообще возможно для твоего состояния. И судя по всему, этого было достаточно.       Элайджа неопределенно кивнул и отвернулся.       — Может быть.       Он молчал некоторое время, после чего поинтересовался:       — Ты действительно закончила свою партию в нашей с тобой композиции?       — Я знаю не больше, чем ты, но да. Иннанель действительно сделала это, потому что ты веришь в это.       Призрак Иннанель взглянул на мужчину.       — Тебе понравилось?       — Да, — сказал он и выдержал небольшую паузу. — Хоть ей и следовало бы поработать над своей техникой.       Иннанель усмехнулась.       — Хорошо, что Ева этого не слышит, иначе она бы точно послала тебя, как в первую вашу встречу. Может, даже ещё грубее.       На это Хейг ничего не ответил, и улыбка пропала с лица девушки.       — Ты явно не ожидал, что отвергнутые воспоминания когда-нибудь вернутся к тебе. Как и того, что это сделает сама Ева.       — Не ждал, — согласился Элайджа. — Хотя ты наверняка сказала бы, что я этого подсознательно хотел.       — Я думаю, что избавляя себя от этих воспоминаний, ты не до конца был уверен в правильности своего решения, — сказала девушка. — Ты хотел избавиться от обязательств, но боялся последствий.       — Всё было не так.       Иннанель взглянула на него с толикой интереса.       — Разве?       Элайджа продолжал молча глядеть вниз, возвращаясь к тому времени, которое он однажды уже пробовал забыть. Старый и болезненный зуд в области солнечного сплетения снова начал захватывать всё его сознание, и Хейг вдруг почувствовал себя на пятнадцать лет моложе.       — После первого убийства... я прятался на своем пустыре около недели, осознавая, что стал таким из-за тебя. Прокручивал в голове события своей жизни и думал о том, как и почему всё так обернулось. Я никогда и не отрицал, что не был «благополучным» парнем, но, если бы кто-то в семнадцать сказал, что я стану убийцей, я не поверил бы. Несмотря ни на что... в том сне дочь называла меня монстром, и до этого момента я мог только гадать, что именно она имела в виду. И в тот день, наконец, понял.       Хейг умолк, тяжело вздохнув, после чего продолжил:       — Не стану скрывать — все те годы, с самого её рождения, меня мучали её слова. Я тогда не мог поверить в то, что всё это действительно произойдет, и думал только о том, что не хочу ненависти от своей дочери. Я уже дал обещание, что не позволю этому случиться, а чувствовал себя так, словно всё равно продолжаю стремиться к этому. Уже тогда я знал, что меня могут посадить в Азкабан, когда ей исполнится четыре, потому что она сама мне об этом рассказала, и что впоследствии я даже лишу её магии. Я лежал тогда в палатке на пустыре с осознанием и страхом того, что уже стал тем самым монстром, которого она боялась. Сейчас понимаю, что ещё тогда им не был, но в тот момент я сам себе был противен. И тогда…       Элайджа чувствовал на себе пронзительный взгляд несуществующей девушки. Он зажмурился и тяжело выдохнул, не ожидая, что говорить об этом вслух будет так невыносимо.       — Ко мне пришла мысль, что именно факт моего знания подталкивает меня к этому пути. Что если бы я никогда не помнил того, что Ева рассказала мне, я никогда бы и не боялся того будущего. Я думал, что мне следовало избавиться от этих воспоминаний сразу же, как только я их получил, чтобы жить без оглядки назад и без страха за грядущее... и в конце концов, я сделал это.       — Не сразу, — напомнила Иннанель.       — Да, не сразу, — согласился мужчина. — Я ни в чем тогда не был уверен. Но в тот день, когда я, наконец, решился… то спалил этот дом. Я должен был окончательно покончить с будущим, чтобы оно больше не напоминало о себе. Это было моим стремлением жить «сегодняшним» днём, но это стало очередной ошибкой.       — Всё потому, что это не перестало делать тебя убийцей, — сказала Иннанель.       — Не только, — сказал Элайджа. — Я никогда не думал об этих знаниях как о рычаге, который мог бы сдерживать меня после того, как я уже стал убийцей. Лишив себя этих воспоминаний, я лишился и всех оков. После же — отправился мстить дальше, больше не думая о последствиях для дочери. Однако то тянущее чувство, которое я испытывал всякий раз, когда смотрел на неё, никуда не пропало. Теперь я смотрел и не мог понять, почему во мне мечутся такие противоречивые эмоции. Я хотел отдать ей всё, но в то же время желал сбежать от неё как можно дальше.       — Но если раньше ты понимал, почему чувствуешь это, то теперь ты окончательно запутался в происходящем, — сказала Иннанель, кивнув самой себе.       — Да, — тихо сказал Элайджа. — В конечном итоге все эти странные чувства вылились в ненависть к ней. Я погряз в убийствах, стал Пожирателем смерти и попытался сбагрить её на Сагитту. Я и женился второй раз только потому, что хотел избавить себя от ноши в виде дочери. От этого взрослого взгляда детских серых глаз, который так сильно напоминал мне о тебе. Всё для того, чтобы без оглядки на неё упиваться болью от твоих кончины и предательства...       Между ними воцарилось гнетущее молчание, прерываемое только тяжелым сопением мужчины. Он покачал головой и накрыл лицо ладонью.       — Я не знаю, что делать дальше, — тихо сказал он. — Я устал от всего этого.       — Знаешь, — сказала девушка, — просто боишься этого пути и боялся его всегда.       — И чего именно?       — Отбросить собственное эго и сдержать уже обещание дочери, которое ты дал много лет назад. Она всё ещё ждет это.       Элайджа хмыкнул и отпустил руку.       — Легко говорить, когда сама — лишь тень былой себя, и после смерти ничего уже сделать не можешь.       Иннанель повернулась к нему и посмотрела на него так, что он снова почувствовал на себе всю тяжесть этого взгляда.       — Ты всегда забываешь, что я не «тень былой себя», а лишь голос в твоей голове. Я часть твоего разрозненного сознания, и всё происходящее всего лишь разговор с самим собой. Я здесь потому, что Иннанель всегда толкала тебя на решительные действия, и сейчас тебе снова нужен этот толчок, чтобы принять новую реальность. Выбирать только тебе, но ты знаешь, что должен сделать, потому что это твоя обязанность. Ты больше не хочешь избегать её, как делал раньше. Это, если я правильно понимаю, и значит быть родителем.       Элайджа немного повернулся к ней и нерешительно протянул руку к её лицу. Его обуревали новые противоречивые чувства, достигшие своего апогея. Он понимал, что никогда уже не сможет прикоснуться к ней, как бы сильно ему не хотелось, но не мог побороть искушение.       — Ты — яд черной мамбы, ползущий по моим венам, Иннанель.       Она прикрыла глаза и чуть наклонила голову вбок, почти касаясь волосами его руки.       — Моя любовь, — прошептала она. — Моя погибель.       Происходящее всё меньше напоминало Элайдже реальность, однако ему было плевать.       — Ты останешься здесь ещё ненадолго?       — Ровно столько, сколько тебе будет нужно для очередного разговора.       Хейг закрыл глаза и опустил руку.       Большего ему сейчас и не надо.