1980
— У меня всё было под контролем! Посмотри, что он с тобой сделал! Какого всратого Мерлина ты решил подставить ему своё лицо?! Элайджа уже не спорил и молчал четверть часа, предоставляя своё лицо супруге. Иннанель в колдомедицине была совсем плоха, поэтому глубокие и свежие шрамы грозили остаться на всю жизнь. — Мы даже в Мунго обратиться не можем! — Иннанель почти скулила от отчаяния и злости. — Я ничего не могу с этим сделать! Яд в когтях гиппогриффа очень плохо выводится — у меня ничего не получается! — Мне плевать, — тихо отозвался Элайджа, прикрыв глаза. — Просто зашей как сможешь. — Мне не плевать! — громко сказала она, дернув плечами. — Ты себя в зеркало не видел! Молчание наполнило их солнечный дом, однако Элайджа слышал каждый звук и шорох вокруг. Сопение супруги и удар капель из крана выбивались ярче всего. — Можешь найти себе кого-то более симпатичного, если тебя это так волнует, — не выдержал он. Элайджа почувствовал, как руки Иннанель замерли, а дыхание затихло. Он ощутил на себе взгляд и разомкнул веки, чтобы увидеть выражение её лица. Её глаза большие и немного влажные, а на лице застыло такое выражение, словно она не до конца могла поверить в услышанное. Элайджа знал, что она истерит, потому что больше чем кто-либо чувствует свою вину за эти увечья, но именно сейчас его это не смягчало. Он разорвал зрительный контакт, опуская глаза на выпуклый живот Иннанель. В нём теплилась жизнь, ценность которой он сумел осознать только после того, как гордый зверь напал на потерявшую бдительность супругу. До сих пор эта часть тела его по-настоящему пугала: Элайджа почти отказывался смотреть на неё и даже пальцем не касался жены без необходимости. Он знал, что сейчас там крохотный и едва сформировавшийся младенец, однако в мыслях не мог перестать видеть подростковое лицо девчонки, которая смотрела на него со злом и осуждением. В день, когда он осознал личность Евы, вся его жизнь перевернулась с ног на голову. — Ты прекрасно знаешь, что меня не волнует внешность человека, — сухо сказала Иннанель, отрывая Элайджу от размышлений. — Конечно, — моргнув, ответил он. — Иначе бы выбрала бы своего обожаемого Сириуса Блэка. Это было низко, но он не смог сдержаться. Говорить ей что-то подобное Элайджа не стал бы даже в обычном её состоянии — но почему-то именно сейчас его настигла небывалая ярость. Он злился на Иннанель, которая в порыве нелепого юношеского максимализма полезла к забредшему гиппогриффу; злился на себя за то, что допустил это, и злился на свою жизнь, которая не давала ему ответов на все вопросы — лишь добавляла новых. Его это пугало, и от этого он бесился. Иннанель откинула палочку и поднялась с насиженного места, бросая попытки сделать с его лицом хоть что-то. Элайджа машинально схватил её за руку, но Иннанель с неожиданной силой вырвала её. — Стой, — тихо сказал он, но Иннанель скрылась за поворотом, оставляя супруга в звенящей тишине. Тот оставался на месте некоторое время, собираясь с мыслями, после чего поднялся с дивана и направился в ванную. Очень хотелось курить. Длинные пальцы подрагивали, когда он пытался выцепить сигарету, а горьковатый дым не приносил желаемого успокоения. Внутри его колотило. Элайджа посмотрел в зеркало, разглядывая изувеченное и перечеркнутое лицо, словно ошибку в тексте. Дым сигарет жёг открытые раны, которые следовало зашить. Втянув горьковатый воздух, Элайджа взялся за волшебную палочку. Первый стежок отозвался резкой болью, заставившей стиснуть сигарету зубами до хруста. Несмотря ни на что, у Иннанель это получалось гораздо лучше, чем у него. Они стали чаще ссориться. Элайджа чувствовал себя так, словно упускает что-то очень важное, и это чувство сводило с ума. Он знал, что Иннанель мается в стенах от невозможности себя реализовать, и всячески пытался её поддержать, потому что незапланированная беременность заставила её сосредоточиться на собственной безопасности сильнее обычного. Элайджа нутром чуял, как её это терзает. И как бы плохо ни было ему самому, он из кожи вон лез, чтобы сделать её счастливее, но эта безумная выходка с гиппогриффом выбила из него какую-то важную деталь самообладания. Кровь и пот стекали по его лицу в раковину, перемешиваясь с вонючим пеплом и выжженными сигаретами. Неаккуратные стежки рванной раны горели диким пламенем, и Элайджа скрипел зубами так, что они непременно должны были треснуть. Однако даже в состоянии, когда он был вынужден причинять себе физическую боль, мысли не прекращали биться о корку черепа с привычной остервенелостью. Все эти его размышления сходились в одной точке, где Элайджа окончательно чувствовал себя сошедшим с ума. Возвращаясь к роковому сну, он то и дело вспоминал, как его дочь пыталась найти с ним общий язык. Он отпечатал в памяти каждую деталь их разговора и ему не давал покоя тот факт, что Ева так настойчиво пыталась узнать о нём и Иннанель побольше. «Что с нами произошло в её времени?» — никак не унимался Элайджа, шипя от боли. — «Почему попытки Евы узнать нас так похожи на попытки ребёнка понять ушедших родителей?» Он слишком сильно дернул палочкой, и струйка крови потекла по носу и губам, впитываясь в третью сигарету. «Неужели Иннанель хочет всё бросить?» Элайджа зарычал и со всей силой грохнул кулаками по раковине. Волшебная палочка в стиснутых пальцах взбрыкнулась и вылетела, выплёскивая снопы красных искр, а лампы в ванной угрожающе замигали со странным шипением. Хейг упирался руками в раковину, чувствуя, как всего его колотит от ужаса. Эти мысли приносили боли больше, чем когти гиппогриффа. Он стоял так некоторое время, пытаясь привести дыхание в порядок. Тело отдавало жаром, и ему показалось, что его температура начала подниматься. Дверь в ванную открылась, и Элайджа медленно перевел взгляд на дверной проем. Иннанель смотрела на него своим серьезным и настороженным взглядом — похоже, она услышала грохот в ванной. — Уйди, — просипел он, отворачиваясь. Ему не хотелось, чтобы она видела его таким. Поколебавшись, Иннанель закрыла за собой дверь и подняла с пола его волшебную палочку. Элайджа чувствовал себя в западне особенно отчётливо, когда ладошка накрыла его плечо и заставила повернуться. — Я просил уйти, — сказал он, противясь супруге. — Ты можешь лишиться своих сил. — Сядь. Элайджа почти рухнул на край ванной, чувствуя жар во всем теле. Нетрезвым взглядом он скользнул по Иннанель, движения которой были чёткими и отточенными, будто она не злилась на него все это время. Одно мановение её палочки, и несчастная раковина заблестела от чистоты, а сейчас женщина явно намеревалась закончить то, что начала. Элайджа почувствовал себя ещё хуже, чем до этого. Иннанель коснулась пальцами его подбородка, внимательно рассматривая его труды, умудряясь при этом не смотреть ему в глаза. От её прикосновения по всему телу пробежал ток, и Элайджа схватился за край раковины, чтобы удержать равновесие. — Глаза закрой, — сказала она, и Элайджа послушался, успев заметить пузырёк с бадьяном у неё в руках. В следующий миг настойка с характерным шипением защипала у него на лице, заставляя поморщиться. Было больно, однако затем стало немного легче. Элайджа почувствовал слабость во всем теле и вынудил себя стиснуть раковину крепче. — Иннанель. Он почувствовал вкус бадьяна на губах. Во рту защипало, и он сглотнул. — Прости меня. Иннанель молчала, но Элайджа продолжал чувствовать её прикосновения. — Не молчи, — попросил он. — Хватит, — сухо сказала она. — Сиди тихо. Элайджа распахнул глаза, и Иннанель не смогла вовремя отвести взгляд. Они оба замерли, и свет на кончике палочки медленно потух. Она почти не выбиралась из дома, но каждый день всё равно выглядела так, что ей невозможно было не любоваться. Элайдже нравились её светлые локоны, которые она всегда укладывала в подобие причесок 50-х годов. На ком-то другом это выглядело бы старомодно, но почему-то она умела сочетать такие прически с обычными джинсами, и это выглядело органично. Иннанель никогда не отличалась болезненной худобой, однако то, как с беременностью она слегка округлилась, не могло оставить Элайджу равнодушным. Он не подозревал, что она могла стать ещё краше, чем прежде, и это было мучительно. Тем мучительнее был страх потерять её. — Я так зол из-за того, что ты натворила, — тихо сказал он, сжимая пальцы. — Эта твоя… «заноза» чуть было не лишила меня вас обеих. Ты не представляешь, что мне пришлось перенести. — Представляю, — сузив глаза, сказала Иннанель. — Именно поэтому в отместку ты решил уколоть меня посильнее. Элайджа хотел бы забыть Сириуса Блэка раз и навсегда, но почему-то с каждым днем он всё чаще ощущает, как этот призрак витает в их доме. Иннанель никогда не упоминает о нём, но он чувствует каждую нестёртую отметину чистокровного ублюдка на ней. Он почувствовал его дух и сегодня, когда Иннанель подобно ополоумевшей гриффиндорке вырвалась «защитить» их дом от гиппогриффа. — Я не должен был говорить это, — Элайджа мотнул головой. — Я сожалею. Иннанель внимательно смотрела на него какое-то время и раздумывала над его словами, после чего она неопределённо мотнула головой, и он снова прикрыл глаза. Какое-то время они молчали. — Я не узнаю тебя в последнее время, — заговорила Иннанель. — Ты был таким отчуждённым все эти месяцы, но сейчас вдруг срываешься и ведёшь себя… так. Я не понимаю, что тебя так гложет. Ты не знаешь, хочешь ли этого ребенка? Этого ребенка. Иннанель говорит о «нём», но даже не знает, что всё было уже предрешено. Это была «она», и у неё было имя, которое Элайдже предстояло дать. Он бы мог придумать для неё другое, но Ева, которая приходила к нему во сне, не могла уже быть кем-то другим, кроме как самой собой. Они снова встретятся шестнадцатого октября этого года, как она и говорила. А затем произойдет что-то такое, из-за чего потом Элайджа лишит её сил, и Еве придется искать способы вернуть её. Они встретятся, и Ева будет ненавидеть его за всю ту боль, что он ей причинил. А Элайджа и половины не знал, что он ей сделал. Точнее, сделает. Иногда это бремя тяготило его так сильно, что он хотел рассказать об этом Иннанель, однако каждый раз не решался на это. Он боялся, что если признается во всем этом, то обречёт и её на эти мучения, но ещё сильнее боялся, что такое знание её окончательно оттолкнёт. Элайджа продолжал держать это всё в себе, думая о меньшей из зол, ведь сегодня он со всей необратимостью осознал, что потеря Иннанель была самым ужасным его страхом. Судорожно выдохнув, Элайджа пошатнулся и неожиданно для себя уткнулся в грудь девушки. Иннанель что-то вскрикнула, а лицо отозвалось болью, но Элайджа сгрёб её в охапку и прижался лбом к солнечному сплетению. Ева была где-то тут. Она была совсем маленькой, и ещё не знала, что её отцом будет Элайджа Хейг. Сколько он себя помнил, ему пророчили сплошные беды чуть ли не с рождения, и всё это лишь усугубилось в момент, когда он научился лишать других магии. Худшего предназначения и придумать было невозможно. Теперь же ему предназначалось стать ужасным отцом для девочки. С тех самых пор, как Элайджа впервые встретил Еву, он был уверен в том, что только Иннанель его может спасти от этой участи. — Не лезь больше на рожон, — попросил он, не выпуская супругу из объятий. — Если с тобой что-то произойдет… Он не договорил, а Иннанель молча обвила руками его плечи. Он был уверен, что она осознала всю тяжесть такого исхода.***
Пелена воспоминаний истончалась под крики и взрывы. Элайджа проморгался и вернулся в реальность: в тот же миг обострённые инстинкты рванули руку с палочкой вверх. Каменная глыба взорвалась в полете, не достигнув его черепа. Как никогда раньше ему необходимо было оставаться на плаву реальности. Он и Редсеб условились разделиться, стоило им достигнуть пустующую гостиную Слизерина. Маллиган вызвался к центральному входу, явно рассчитывая, что встретить Еву там у него больше возможностей, тогда как Элайджа намеревался отправиться к побочному. Он не стал признаваться Редсебу в своих ощущениях, которые странным образом тянули его именно туда — он был почти уверен, что Ева находится там. Воспоминания о времени, когда он с друзьями носились вокруг Ивы, или о том, как он с Иннанель таскался к гиппогриффам, захватили его сознание. Защищай Элайджа Хогвартс, он бы отправился именно туда. Никакой логики в этом не было — лишь слепые инстинкты, которым Элайджа привык повиноваться. — Хейг? Элайджа обернулся, взглянув на своего давнего соратника. Мальсибер явно не ожидал его здесь увидеть, но миг промедления завершился очень скоро. Он что-то закричал про предательство, но грохот где-то поблизости заглушил его слова. Элайджа почувствовал странную смесь досады — примерно так себя чувствуют люди, которые были замечены нежелательным человеком. Все его нервы были натянуты до предела — зелёная вспышка Пожирателя была отражена обвалом потолка между ними. Грохот был таким, что у Элайджи мгновенно заложило уши, и он отшатнулся. Мотнув головой, он попытался прислушаться к признакам жизни за пределами груды каменных глыб, однако вокруг стоял такой гам, что Элайджа быстро понял тщетность своих попыток. Не выпуская палочки из рук, он направился дальше по коридору, почти уверенный в том, что его противник остался в живых. Но беспокоило Элайджу не это, а то, с какой недальновидностью он отреагировал на попытку собственного убийства. Он вдруг отчётливо вспомнил, как постоянное хныканье Мальсибера мешало ему спать в Азкабане, хотя тот был через две камеры от него. Он постоянно звал мамочку, и Элайджа очень долго мечтал подобно змее протиснуться сквозь железные прутья и вспороть тому брюхо. Так почему сейчас он совершил такую глупость? Элайджа вышел через клуатр внутреннего двора в безлюдный коридор и направился вдоль, постоянно напрягая слух до предела. Он знал кратчайший путь неподалеку от теплиц, и надеялся, что потайной ход всё ещё оставался потайным для всех остальных. И когда до него оставалось всего пара поворотов, Элайджа затормозил, напрягаясь всем естеством. Из всего безумия шума за пределами Хогвартса он распознал что-то очень знакомое. Сердце заколотилось с большей силой, и забывая о своей изначальной миссии, он направился вдоль коридора на звук, что привлек его внимание. Элайджа не ошибся. Со стороны теплиц ширился знакомый смерч, сносивший всё на своём пути. Он видел такое не раз. Стекла лопались от напряжения, слышны были какие-то дикие крики, а свист закладывал уши. Элайджу кольнуло неприятное предчувствие, когда он направлялся в гущу этого урагана. Он и сам себе не мог объяснить, почему для него это вдруг стало важным. — Иизакки, — молвил он, когда заметил знакомую фигуру в паре метров. Тот его не заметил, продолжая формировать искусственный шторм выше, сильнее, шире. Людей вокруг почти не осталось. Элайджа резко махнул палочкой, и жёлтый луч разрезал смерч пополам. Сосредоточенный в спираль воздух растворился в ночи, рассыпая осколки стекла, пыль, всякий мусор и людей. Последние кучей повалились в разные стороны, и больше не шевелились. Ночь мгновенно наполнилось неприятной тишиной. Иизакки резко дернулся, вглядываясь в темень и, наконец, заметил Элайджу. Ярость, пылающая в его глазах, на какой-то миг поутихла. — Что ты здесь делаешь? — спокойно спросил Элайджа. Иизакки дёрнул головой вбок, но промолчал, продолжая разглядывать названного когда-то отца. Элайджа нахмурился. Он казался ему каким-то странным. — А что здесь делаешь ты? — поинтересовался Иизакки, после чего расплылся в странной и незнакомой улыбке. Элайдже показалось, что он распознал тень насмешки в его тоне, и это было несвойственно. Нутро пронзило нехорошее предчувствие. — Ищу дочь, — ответил он. — А ты, значит, вернул... — Чтобы наконец-то убить? — перебил Иизакки, всматриваясь в лицо Элайджи с нездоровым остервенением. Неожиданный вопрос поставил его в тупик. Несмотря на то, что он уже принёс Непреложный обет Редсебу, он до сих пор не знал, как именно поступит, когда увидит Еву своими глазами. С момента их последней встречи в квартире Айзексов произошло слишком много всего. Он до сих пор не знал, что ему со всем этим делать. Плечи Иизакки опустились, и он снова улыбнулся с невыносимой снисходительностью. Элайджа подумал, что, вырвавшись из тени Редсеба, тот раскрыл в себе более дикий и непредсказуемый нрав. А ещё он перестал бояться. И Элайджа чувствовал, как его это раздражает и напрягает одновременно. — Слабак, — вдруг сказал Иизакки, мгновенно прекращая улыбаться. — Мелкий и ничтожный. За такую оплеуху раньше бы он получил двойную порцию Круциатуса, но Элайджа обнаружил, что его это и в половину не задело, хоть и определенно удивило. — Редсеб бросил и его тоже. Посмотри, каким он стал. Трясётся, словно листик на ветру. Желанного призрака рядом не было, но этот голос остался внутри него незримой частичкой умиротворения. За последний месяц Элайджа привык держаться за неё. — Редсеб где-то около каменного моста, — сказал он спустя паузу. — Потрать время на то, чтобы с ним попрощаться, прежде чем я заберу его душонку. Иизакки посмотрел на него с недоверием, после чего издал смешок. — Ты-то? Заберёшь его душу? — он улыбнулся. — Не смеши меня, Элайджа. Мой брат — ублюдок, но его зовут последним драконом не просто так. Этот диалог начинал постепенно раздражать Элайджу. — Он такой же, как ты, — мгновенно заговорил женский голос, резко сбивая зарождающуюся спесь. — Ты был таким, когда узнал о моём предательстве. Элайджа сделал глубокий вздох, на секунду прикрыв глаза, после чего вновь нашел в себе невидимую точку равновесия. Это было сложно, но он сумел. — Забудь об этом, — сказал тот. — Всё это уже в прошлом. Ты никогда не знал своего брата, но теперь ты свободен и можешь жить как угодно. — Хочешь, чтобы я свободно жил?! — взвизгнул вдруг Иизакки. — Тогда придуши свою сучку, притащи мне её башку, и дай себя убить! С братцем я разберусь сам. Я покажу ему труп твоей шлюшки-дочери, и он даже сопротивляться не будет! Иизакки с трудом сдерживал рвущийся наружу смех, и Элайджа понял, что любые слова будут излишними. Он окончательно обратился в обезумевшего пса, который больше не захочет иметь никаких хозяев. — Не оставляй его. Не будь, как Редсеб. — Это невозможно, — тихо сказал Элайджа, отворачиваясь. — В этом уже нет никакого смысла. Ты и сама видишь. Он бросил короткий взгляд на Иизакки, лицо которого мгновенно переменилось, и направился прочь. За спиной какое-то очень короткое время было чудовищно тихо. — О, что такое? — громко спросил он. — В очередной раз подтверждаешь собственную никчёмность? Элайджа молча удалялся прочь. Иизакки не двигался с места, и мужчине даже хотелось увидеть выражение этого лица, но он продолжал идти прочь. На это больше не было времени. — Убийство дочурки уже не кажется тебе достойным смыслом жизни? — заговорил Иизакки, рванув за ним. — Или ты так Редсебу не хочешь навредить? Ха! Вы, ублюдки, всю жизнь задницу друг другу лизали, пока я делал всю грязную работу! Ссали мёдом в уши Тёмному лорду, а сами страдали по белобрысым шалавам и думали только о себе! Элайджа продолжал удаляться, прислушиваясь к тому, как его бывший соратник несётся за ним по пятам. Единственное, в чём он был уверен, что Иизакки не удастся вывести его на бой, как бы сильно тому не хотелось. Это очень помогало продолжать игнорировать его. — А что вдруг изменилось, Джей? С чего вдруг ты задумал убить моего братца? О нет, — Иизакки рассмеялся. — Только не говори, что за тот побег? Ха-ха! Это же такая мелочь! Неудивительно, что ты знаешь, где он сейчас, но идёшь в противоположную сторону. Такому слабаку, как ты, нужен стимул посильнее, чтобы грохнуть человека — так было каждый грёбанный раз! Элайджа мысленно почти абстрагировался от этого потока, но умом понимал, что Иизакки так просто не отстанет. Он почти жалел о том, что показался ему на глаза. — Хочешь, я дам тебе этот стимул? — промурлыкал Иизакки. Его голос прозвучал совсем рядом, и Элайджа машинально стиснул палочку. — Делай, что хочешь, — коротко ответил он. Он услышал, что Иизакки перестал идти за ним. — Редсеб рассказывал, как мы грохнули твою сладкую женушку? Элайджа напоролся на эти слова и остановился. Пустой свист давил на барабанные перепонки. Секунда промедления, и он выдохнул. Он даже не сразу осознал услышанное, но почти сразу успокоился. Стоило отдать Иизакки должное — он очень старался вывести Элайджу на бой этими низкими приёмами. Это всегда было в его стиле. Элайджа взглянул на него не без раздражения. Иизакки смотрел на него в ответ с нездоровым огоньком в глазах. От ожидания реакции оппонента он и не дышал будто. — Довольно этой ереси! — предупредил Элайджа. — Вы этого не делали. Но что-то неприятное всё равно эхом отдавалось в груди, начиная работать на автомате. Волнительные спазмы сдавливали грудь, и Элайджа почувствовал острое желание сбежать как можно дальше. Из этого места, от всех этих людей и от Иизакки в том числе. Он отвернулся, чтобы уйти. Он только и успел подумать, что не хотел больше ничего знать. — Сделали, — дрожащим голосом сказал Иизакки. — Неужели ты никогда не задумывался, с какой стати тем магглам понадобилось убивать твою сучку? Что, просто из-за того, что им показалось, будто она ведьма? Элайджа застыл. А Иизакки питался этой беспомощностью. — И даже то, что ты всё-таки пришёл служить Тёмному лорду, не дало тебе пищу для размышлений? То, что в нужный момент именно мы оказались рядом? Как удобно всё сложилось, например? Он ведь так страстно желал видеть тебя в своих рядах ни один год! Элайджа странно дернулся, вырвав из Иизакки истеричный смешок. Он улавливал каждое его движение и читал, словно открытую книгу. — О-о, Джей, я не верю, что ты ни на секунду не задумывался об этом! Ты же по этой причине кормил меня Круциатусами — ты нутром чувствовал правду! Не магглы и не другие волшебники угробили Иннанель — это мы с братом сделали. И это было прекрасно! От воспоминаний о визгах этой шлюшки у меня до сих пор стояк! Что-то белое мелькнуло в поле его зрения, и Элайджа мазнул взглядом по неясному силуэту. Он смотрел ей в лицо, а перед взором видел лишь потухшие стеклянные глаза, кровавые следы и спутанные светлые локоны. — Я даже нож тот сохранил, — не унимался Иизакки, посмеиваясь через паузы. — Во, взгляни! Ты столько раз держал его в руках, Джей! Ты меня им даже наказывал и только понять не мог, почему я тогда смеялся тебе в лицо. Охотился за вонючими и бесполезными магглами, а настоящие убийцы всегда были у тебя под боком! Иизакки окончательно расхохотался, а Элайджа слышно выдохнул и обернулся. Он не смотрел на него, лишь продолжал пялиться в то место, где недавно маячил призрак Иннанель, но его больше не было в поле зрения. — Хочу, чтобы ты знал, — успокоившись, тихо сказал Иизакки. Его голос резко стал серьезным и озлобленным, словно он только что не смеялся. — Всё это было идеей Редсеба. Я хочу, чтобы ты знал это. Потому что ты упустил возможность отомстить, когда попался мне на глаза. Я стащу твою вонючую башку с тела голыми руками, кусок ничтожного дерьма! Элайджа сомкнул веки и судорожно вздохнул. Он вдруг вспомнил, как противно и влажно тогда пахло дождем. Два мышонка прятались за ближайшей подворотней, размазывая сопли. Иизакки хныкал и злился на себя и весь мир, а Редсеб был мрачнее тучи и привычно переживал всё внутри себя. Элайджа до сих пор помнил, как он сунул невыносимо грязные и измазанные мороженным пальцы в рот, желая почувствовать вкус того, что не удалось украсть. Он не слышал больше ни слова из того, что говорил Иизакки. Он пытался отыскать в голове образ того, кто мог бы ему сейчас помочь, но понимал, что снова остался совершенно один. Элайджа чувствовал, что задыхается. — Ты просишь меня не бросать его, даже несмотря на то, что он сделал, — выдавил он. — Почему? Я больше ничего не понимаю. Он открыл глаза, но Иннанель рядом не появлялась. Её голос больше не звучал в его голове, и сама она словно растворилась в дымке прохладной ночи. Элайджа поёжился, ощущая, как знакомый и ненавистный зуд расползается по телу с новой силой. Он уже был не в силах это остановить. А дальнейший путь к дочери казался как никогда бессмысленным. — Хорошо, — сказал он самому себе, вынимая волшебную палочку на обозрение. — Хорошо. Я не успел забыть о своём предназначении. Только ты верила, что это не так... но тебя нет. Он сделал ещё один вдох и, наконец, посмотрел на Иизакки. От выражения его лица тот расплылся в своей привычной плотоядной улыбке. Больше ничего не имело значения. — Так-то лучше, папаша, — почти с любовью сказал он, во все глаза следя за первой вспышкой, озаряющей его лицо.