***
— Знаешь, Коль, ты чёт слишком часто стал пропадать. Я, как-бы, не против. Личная жизнь и все такое, но Маша сказала, что видела тебя с этим… Как его?.. Ну, странным этим из десятого, — Вова сидел вместе с Колей на лестничной клетке, потому что на улице уже было слишком холодно, чтобы гулять в прямом смысле этого слова, и пил купленное чуть ли не на последние деньги пиво. — На что ты намекаешь? — Коля прекрасно понимал, что имеет в виду его друг, но лучше переспросить и убедиться. Так говорил Достоевский. И еще он что-то говорил про усыпление людей и про то, что снотворное действует не на всех одинаково, но не суть. — Не, чел, не подумай ничего такого, но бля… ты не из этих?.. — Вове явно было неприятно продолжать этот разговор, но толи любопытство, толи еще какая-то гадость заставляла его это делать. — Гей? — а вот для Гоголя это не было какой-то запретной темой. На самом деле, его часто об этом спрашивали — уж больно красивые и длинные волосы были у парня, так что со временем Коля научился вполне лояльно относиться к такого рода любопытству. — Ну да, — запинаясь, сказал Вова, нервно делая глоток из стеклянной бутылки. — Нет, конечно, — Коля сдержал нервный смешок и отвернулся, смотря куда-то в стену, тем не менее, замечая телодвижения своего друга. А он, кажется, хотел еще что-то спросить. Что-то не совсем приятное. — Давай. Спроси, не некрофил ли я часом, раз с Достоевским тусуюсь, — больше издевательски сказал Гоголь, довольно резко поворачиваясь к Вове. И тот нервно усмехнулся, решив, что свой вопрос он оставит при себе.***
— Дорогой мой Николай Васильевич. Я спешу сообщить Вам приятнейшую новость. Особенно она приятна для меня. Признаться честно, я чувствую себя птичкой-мамочкой, которая выпускает своего птенца на волю, отправляет в первый полет. Это так волнительно — я ведь не знаю, взлетит ли мой малыш или разобьется об жесткую землю, оставив на ней один лишь кровавый след. А ведь… — Дорогой мой Фёдор Михайлович, давайте ближе к сути. А то, пока Вы разглагольствуете, у меня чай остынет. И замечу, что у Вас тоже. Молодые люди сидели напротив друг друга на кухоньке Достоевского, где они частенько собирались. В комнаты заходить было неприятно, потому что одна из них была чисто рабочим пространством, а вторая — спальней Достоевского. Единственным вариантом оставалась кухня, что вполне устраивало обоих. Обычно, сидя за круглым столом, они обсуждали теорию их «работы», но сегодня было что-то явно особенное. Достоевский разлил по двум кружкам чай и вместо того, чтобы сесть на свой излюбленный стул, стал расхаживать по комнате, делая озадаченный вид, подбирая слова. Впрочем, после диалога выше, он немного успокоился и, приземлившись на все тот же стул, объяснил ситуацию более просто: — Помнишь, как-то ещё в самом начале нашей с тобой «деятельности», я сказал, что покрываю некоторые группировки. Так вот. Не «некоторые», а одну, и эта одна очень злится на меня из-за того, что я не предоставил план операции в нужный срок. Нет, не подумай, я их не кидал, я просто прислал план где-то на час позже обговоренного. В любом случае, они прямо негодуют из-за этого, уж очень они пунктуальность ценят… — И ты хочешь, чтобы я с ними поговорил… да? — Ну да, но не совсем… — Я? Поговорил? Да? — Послушай, пожалуйста, я еще не закончил… — Гоголь, сильно нервничая и прекрасно осознавая, что переговорщик из него откровенно ужасный, закусил нижнюю губу, дабы заткнуть самого себя и постарался сконцентрироваться на речи Фёдора. — Они требуют компенсацию. 50% от суммы, которую они заплатили мне. Я не против этого, но идти к ним… Я не хочу… — Поэтому должен идти я… — Да. Если ты не против, конечно. А как Коля может быть против? Что он может возразить? Что не пойдет? Такая глупость… Конечно, он согласился. Конечно, он пойдет. Через неделю. Во вторник. В пять утра. В какое-то богом забытое место, где достаточно безлюдно, чтобы убить человека, не оставив свидетелей. Рядом как раз какая-то заброшка. Прекрасное место. Иногда Гоголю кажется, что над ним просто ставят опыты. Проверка на выносливость. Его все равно убьют в конце, но испытателю явно интересно, насколько далеко может зайти его подопытный. В целом, Гоголь не против. Он даже «за». Коля уже пятнадцать минут ждал своих «клиентов», закутавшись в своё любимое бежевое пальто. Те опаздывали, и Гоголь уже откровенно начинал их ненавидеть. Наконец, из-за угла вышла троица крепких мужчин, которые твёрдым шагом направились к Коле. <tab>«Так, Гоголь, спокойно, ты просто отдашь им деньги и все. Ничего такого.» Николай постарался выдавить из себя фальшивую улыбку и, нащупав в кармане белоснежный конверт, сделал шаг навстречу господам-амбалам. — Ты кто ещё такой? — вот такое у них общение: ни ответа, ни привета. Ужасные люди. — Поверьте мне, не так это и важно. Разве вы не за деньгами пришли? — Коля достал конверт и протянул его одному из мужчин. Он буквально вырвал его из рук бедного юноши, и тот, испугавшись, отошёл назад. Остальные члены «банды» ухмыльнулись и принялись вместе с главарем пересчитывать деньги. — Тут не хватает, — констатирует один из амбалов и грозно смотрит на Гоголя У которого буквально душа ушла в пятки. — Я прошу прощения, но я всего лишь передаю деньги, — Коля на всякий случай ещё отошел на шаг, но это вряд ли бы ему помогло в случае чего. — Я позвоню Достоевскому. А ты передашь деньги завтра же, — главарь отвернулся и ушёл, оставив Колю с дико бьющимся сердцем и осознанием происходящего. «Ну, Николай Васильевич, сегодня был ваш второй день рождения».