stalker or admirer

      Вечерний ветер вихрем поднимает пёстрые розовые лепестки, что обрамляют каждый уголок широкой аллеи. Они вздымаются, шумно кружатся и опадают на ровный газон. Вокруг раздаётся щебетание птиц, сидящих на невысоких деревьях. Солнечные лучи робко касаются распустившейся листвы, будто зажигая её золотистым огнём, что искрами опускается на незаметную тень. Феликс бредёт вдоль аккуратных и пустующих лавочек, вслушиваясь в окружающие звуки пробуждающейся природы. Его завораживает красота цветущей сакуры, что тянется вдоль всего парка. В груди трепещет душа от предвкушения, как весь мир окончательно проснётся от холодной зимы и как забудется пронизывающий до самых костей ветер. Он наблюдает за тем, как изящно по воздуху плывут частички весны, и не может сдержать удовлетворённую улыбку.       Феликса обуревает ранее покинувшее его умиротворение, которое теперь вытесняет утомляющую тоску и множество опасений. Ему всё ещё сложно привыкнуть к мысли, что он свободен, что вокруг него нет никого, кто способен навредить. От былой паранойи остаётся лишь лёгкая настороженность, которую уже ничто не способно вытащить из его повреждённой души. Изо дня в день он продолжает ждать нападения из ниоткуда, внутренне борясь с самим собой при каждом выходе из дома. Но после той злополучной субботы, что словно вдогонку перевернула его жизнь с ног на голову, вокруг не появляется ни души. Привычный дышащий в спину автомобиль будто проваливается сквозь землю, будто его никогда не существовало, и всё это время он был лишь миражом. Феликс не может до конца свыкнуться с резким исчезновением своего преследователя, хотя прошло уже почти две недели с их последней роковой встречи. Он опасливо осматривается, но всё равно не замечает ничего подозрительного. Мало-помалу он признаётся самому себе, что его кошмар остался в прошлом и теперь ему ничего не грозит.       Первый день, когда ему пришлось остаться в собственной квартире одному, без Чанбина, отдаёт привкусом нервозности и настороженности. Тот момент, когда он пытался выпить успокоительное и смог заснуть лишь через час, почти не боясь того, что виднелось из-за закрытых плотных штор, дымкой снуёт в его мозгу. Одновременно с приевшимся страхом ему досаждало доселе невиданное чувство пустоты и одиночества, словно рядом чего-то не хватало, словно вокруг образовалась дыра, которую срочно нужно было чем-то заполнить, но подходящих материалов найти было невозможно. Неприятное ощущение испарилось вместе с наступающим сном. Утром, когда Феликс с мелко трясущимися руками открывал подъездную дверь, глубоко внутри него всё трепетало от опасений; он словно находился под толщей воды и начинал тонуть, захлёбываясь. Рыжеволосый нервно сглотнул, прежде чем осмотреться по сторонам в поисках чёрного форда, который должен был лучезарно улыбнуться ему своими фарами. Он застыл, боязливо оборачиваясь во все стороны, из последних сил напрягая глаза, чтобы разглядеть вдалеке чудовище. Но все его поиски оставались тщетными, отчего он неуверенно шёл вперёд, периодически проверяя дорогу. Диссонанс настиг его, когда он привычно сел в автобус, упершись рукой в подлокотник, и глядел в мутное стекло: на дороге никого не было; на дороге не было чёрного автомобиля, что въелся в память до конца жизни; на тёмном асфальте были лишь небольшие лужи, в которых отражалось безоблачное голубое небо.       Словно чудовище испугалось дневного света и скрылось.       В конце парка виднеется небольшой фонтан, вокруг которого скопилось немалое количество людей: большинство сидит на каменном ограждении вокруг воды, не обращая никакого внимания на слабый поток за своими спинами. Феликс проходит чуть в стороне, не желая сталкиваться с множеством парочек, что обожают собираться под тенью деревьев на старых скамейках, противно поскрипывающих от одного дуновения ветра. Студент бросает небрежный взгляд на парня и девушку, что сидят дальше всех от основной группы, и чувствует нарастающее отвращение, как только присматривается к юноше сильнее. Незнакомец смутно напоминает ему Сехуна, громкую ночь, затянутую музыкой, и неприязнь. С недавних пор Феликс предвзято относится ко всем похожим на старшего популярным парням, кто вьётся в свете софитов женских взглядов и пытается из себя строить тех, до кого им на самом деле далеко. Перед его глазами ясно вырисовывается параллель между ними, будто они совершенно ничем не отличаются и вылеплены из одного куска материи: одинаково высокомерные, самовлюблённые, ничего не имеющие, кроме дешёвых подкатов и дорогих тачек. Ежедневно он неверяще наблюдает за тем, как похожие парни пытаются охмурить первокурсниц, одаривая их убогими комплиментами, и с горечью замечает в горящих взглядах девушек себя. Он словно мотылёк, что полетел на единственный источник света, увидев в нём нечто божественное, в то время как на самом деле он был лишь старой пыльной лампочкой; он поверил первому, кто проявил к нему хоть чуточку внимания, кто на самом деле смог пробраться в его доверие, воспользовавшись грязной игрой. Ему мерзко за себя, за людей, которые так же бездумно пошли на поводу глупых правил; но самое грустное, что таких не единицы и даже не десятки, таких обманутых в разы больше, и они не перестанут появляться, тут же разочаровываясь.       Одно упоминание о Сехуне заставляет рыжеволосого скривиться в омерзении: перед ним до сих пор стоит то ужасное выражение лица, которое нависало над ним, те пожирающие глаза, в которых пожаром горела похоть. Феликс не хочет когда-либо вновь чувствовать на себе прикосновения его пальцев, видеть его улыбку, что не скрывает за собой никаких эмоций, и даже дышать одним воздухом. Вселенная должна забрать их общие воспоминания и навсегда развеять, оставив лишь жалкую пыль; они обязаны исчезнуть. Тем не менее младший не смог скрыть победную ухмылку, когда в коридоре старший прошёл мимо с сияющим на весь нос синяком, что оставил Чанбин ему на память. Он даже не постыдился сравнить парня с побитой собакой — настолько они были похожи. И Феликсу льстило, что самовлюблённая улыбка пропала с чужого лица — Сехуну, по всей видимости, очень досаждала внезапно появившаяся травма. Зато навсегда запомнит, что нужно держать свои загребущие руки при себе, ведь в следующий раз можно отделаться не только синяком. Но это нисколько не поспособствовало раскаянию; извинений со стороны старшего Феликс так и не дождался, ибо тот предпочёл делать вид, будто они даже не знакомы, словно это не он специально искал рыжеволосого, чтобы пригласить к себе на вечеринку. Тем и лучше, думает Феликс, ибо он не уверен, что в случае приближения старшекурсника, сможет подавить в себе желание поставить ему ещё и фингал.       Но сейчас даже отвращение к Сехуну не способно испортить его настроение. Какая-то неведомая сила заставляет его просыпаться по утрам с улыбкой и радоваться каждой мелочи, словно он смотрит на мир по-иному, не так, как раньше, словно всё вокруг стало в сотни раз красочнее и приятнее. Даже синяки, что раньше были под стать ночи, становятся менее заметными, а в глубине глаз появляется ранее угасшая искра. Как будто вместе с распустившимися бутонами перерождается и его желание жить. Невероятный прилив энергии не позволяет ему сидеть без дела, отчего он даже дома разучивает новую хореографию, готовясь к предстоящим соревнованиям. Вместе с погодой у него меняются взгляды на окружающих, он становится внимательнее и заботливее; робкая весна пробуждает его ото сна. Всё дошло до того, что Феликс начал следить за собственным кактусом, который был уже на грани, умирая без воды.       Феликс до последнего старается отрицать настоящую причину своего душевного подъёма, ибо считает её лишь глупостью и помутнением рассудка. Он из последних сил пытается доказывать друзьям, что во всём виновато исключительно преображение природы и ничего больше. Ему хочется думать, будто парни и правда верят в его откровенную ложь. Но как бы он ни старался, а скрывать свои истинные чувства он не мог никогда, а значит все, у кого есть глаза, отлично понимают, в чём дело. Понимают, но стараются тактично молчать, лишь улыбаясь между собой и отбивая долгожданное «пять». Феликсу остаётся лишь горестно вздыхать и закатывать глаза.       Он бредёт в сторону дома Джисона, чтобы якобы взять у него необходимые конспекты. Зачем он идёт туда на самом деле, никому знать не обязательно. Хотя он больше, чем уверен, что друг и без слов всё понимает. Феликсу правда тяжело осознавать свои непонятные чувства, которые столько времени оставались лишь на задворках сознания, не показываясь. Но теперь что-то изменилось, магия, не иначе, заставляет их окрепнуть и наконец выйти из тени. Феликсу страшно, страшно от одной мысли, к чему всё это может привести.       Он не хочет, чтобы их отношения стали ещё сложнее.       В голове Феликса всплывает момент, как пару дней назад он не смог сдержать себя и заставил Чанбина оказаться в нелепой ситуации. Казалось бы, что может быть такого страшного в простой прихоти прикоснуться к чужим рукам, которая к тому же появилась уже очень давно? Некоторое время назад Феликс твёрдо бы ответил, что ничего. Но сейчас он буквально утопает в несвойственном ему смущении. Чем он только думал, когда решил подсесть к старшему ближе и взять его за руки, начав их внимательно рассматривать? Явно не головой, хочется ответить ему на свой же вопрос. Что-то в нём непоправимо треснуло, и ему жутко осознавать, какая именно грань раскололась. Самое ужасное в той ситуации не то, что Чанбин замер, словно ему противно от чужой близости, а то, что Феликс не заметил этого, его настолько заволокли собственные мысли, что он не смог остановиться. Ему стыдно за себя и, главное, перед другом. Неудивительно, что после этого Чанбин странно себя ведёт, стоит им оказаться наедине, и старается лишний раз не встречаться взглядами. Младший отлично понимает, что ему не стоило так поступать, что ему стоило дважды подумать, прежде чем позволять себе подобную глупость. Ему остаётся лишь надеяться, что внезапно родившееся недоразумение в его груди исчезнет само собой.       Остаётся лишь надеяться.       Если же говорить по правде, то Феликс отчасти благодарен за это ощущение, ибо оно наконец смогло поднять его из непонятной апатии ко всему существующему. Впервые за долгое время ему доставляет удовольствие просто просыпаться по утрам и слышать пение птиц за окном, ему приятно прогуливаться до университета пешком, наслаждаясь приятным запахом весны — удивительное преображение всего за каких-то две недели. И лишь навязчивые мысли, которые Феликс пытается изо всех сил контролировать, мешают своим чрезмерным появлением: ему становится дико от резких желаний, которые словно лавина обрушиваются на него, стоит ему увидеть рядом с собой, казалось бы, такого обыденного, человека. Ведь ещё полгода назад между ними не было никаких проблем; они могли проводить время друг с другом, не думая ни о чём, им не нужно было подбирать слова, чтобы продолжить диалог, дабы не сказать ничего лишнего. Но потом всё стало таким непонятным и смущающим: сначала внезапное охлаждение со стороны старшего и его немое отрешение, а теперь ещё и убогие чувства Феликса. Как будто судьба совершенно не хочет, чтобы они оставались вместе. Словно весь мир ополчился против них.       Феликс доходит до пешеходного перехода, внимательно оглядываясь по сторонам. Ему всё ещё тяжело даётся не заострять внимание на проезжающих машинах, но смутное спокойствие будто касается его плеч в поддержке. Он обходит многочисленные магазины и сворачивает в большой двор, откуда доносятся весёлые детские крики. Феликс задерживается возле одной из площадок, делая глубокий вдох. В его сознании всё ещё жива мечта снова стать маленьким ребёнком и забыть обо всех проблемах, которые сваливаются на него ежедневно. Ведь дети не боятся открывать для себя новые занятия и менять увлечения каждый день, задавать тысячи вопросов и разукрашивать обои фломастерами, а с монстром под кроватью можно справиться с помощью ночника. Ведь детям разрешено есть сладости по утрам вместо завтрака, прятать свои игрушки по всем укромным уголкам и громко смеяться, если мультик и правда смешной. Ведь дети находятся под присмотром родителей, в безопасности. Каждый раз, в то время как окружающие при виде падающей звезды загадывают стать богатыми или получить хорошее образование, Феликс загадывает снова стать маленьким, чтобы вновь ощутить ласку родительской руки. Для него детство остаётся самой прекрасной порой его жизни, которая отпечатывается на огромной стене его воспоминаний самой большой фотографией, что не может не вызвать улыбку, стоит лишь мельком взглянуть на неё. И сейчас он откровенно завидует беззаботности детей, их энергичности и безграничной жизнерадостности, его завораживают их горящие счастьем глаза. Ведь им совершенно ничего не нужно, чтобы радоваться жизни, пока взрослые убиваются в поисках себя.       В последний раз взглянув на играющих в догонялки мальчишек, Феликс разворачивается в другую сторону. Он очень надеется, что сейчас Джисон один, без Минхо, ибо ему не хочется говорить о своих «проблемах» в присутствии ещё хотя бы одного человека. Он не привык рассказывать о собственных тревогах, потому что всю жизнь старался разбираться с ними самостоятельно, думая, что они никому не интересны; и даже сейчас для него всё ещё в новинку открываться людям, отворять перед ними дверь своих страхов. Но в то же время перед ним предстаёт надёжный образ человека, который всегда готов прийти на помощь — даже если слишком громко. Феликс старается подавить сомнения, что окутывают его сердце, вспоминая о всей поддержке, оказанной другом. Несмотря на то, что они не могут проводить много времени вместе по причине того, что у Джисона есть парень, а у Феликса до какого-то времени был Чанбин, они знают друг друга наизусть, помня каждый шрам на чужом теле и душе. Феликс по праву считает Джисона своим близким, если даже не лучшим, другом. В минуты размышлений в его голове продолжают появляться далёкие и страшные времена, когда он помогал старшему с его разбитым сердцем, ещё до появления Минхо. Тогда друг переживал самую настоящую депрессию, от его былой гиперактивности не оставалось и следа, а отчаяние привело его к попытке самоубийства — и всему виной измена бывшего парня. Феликс вытаскивал его буквально из бездны, успокаивая и внимательно следя, чтобы в чужой квартире не было колющих-режущих предметов. Но Джисон справился, он пережил то ужасное время, ту боль, что просыпалась вместе с ним изо дня в день. А после появился Минхо — луч света в жизни Джисона. Феликс с неверием наблюдал за тем, как быстро они нашли общий язык, как быстро они вошли в мир друг друга, как они смогли исцелиться, находясь вместе. Он никогда не забудет ту ярчайшую улыбку, что тронула губы друга, когда тот наконец рассказал, какие отношения его связывают с Минхо. Феликс по праву считает Джисона сильным, потому что не каждый способен вернуть себе былую жизнерадостность после столь гнусного предательства. Он восхищается другом, а потому нисколько не сомневается в том, что тот поймёт его, что он, как никто другой, сможет помочь.       Ни разу не обговаривая вслух, они негласно считают друг друга своим спасением.       Домофон издаёт противное пиликанье, прежде чем из динамика слышится приветливый голос Джисона, а после железная дверь открывается. Феликс с подозрением осматривает закрашенную стену, на которой раньше красовалось огромное граффити неизвестного автора, — видимо, жильцам в край надоело такое соседство, и они решили его убрать. Жаль. Рыжеволосый пешком поднимается на третий этаж, подмечая про себя изменения в интерьере: не каждый же день приходится лицезреть косметический ремонт в домах. Он доходит до нужной квартиры и даже не успевает нажать на звонок, как дверь перед ним распахивается, а в проёме появляются светлая макушка и широкая улыбка.       — Я уже заждался! — восклицает он, вновь скрываясь в квартире. Феликс аккуратно бредёт следом, прикрывая за собой дверь.       Они заходят в небольшую комнату старшего, где привычно играет популярная попсовая песня, от которой у не привыкшего Феликса начинает течь кровь из ушей. Он, не церемонясь, подходит к проигрывателю и выключает столь ужасные завывания. Джисон что-то бурчит себе под нос, пытаясь разобрать бардак в книжном шкафу, куда обычно складывает конспекты и учебники.       — Не уверен, что там прямо-таки вся инфа, — он вытаскивает помятый листок из жёлтой папки и разглаживает её пальцами, чтобы та выглядела по-человечески. — Мне было слишком лень записывать бубнёж мистера Кима, так что извиняй, — он протягивает ему конспект, и Феликс подозрительно осматривает его.       — А за прошлую неделю? — спрашивает тот, пытаясь разобрать почерк.       Джисон издаёт какой-то нечленораздельный звук и принимается вновь копаться в своих сокровищах. Феликс пытается вчитаться в текст, но смысл будто ускользает от него, вернее, ему кажется, что его здесь вообще нет.       — Это точно экономика? — скептично проговаривает он.       Старший подходит ближе, вырывает у него лист и быстро читает содержимое. У него слегка приподнимаются брови, когда он доходит до второго абзаца.       — Походу нет, — видимо он сам не особо понимает, что это такое. — Поищу ещё, — он быстро сминает, видимо, черновик и бросает его в мусорку под столом, оставляя гостя с пустыми руками.       Феликсу не сидится на месте, он нервно ёрзает на тесном диване, наблюдая за тем, как друг скидывает на пол ненужные тетрадки, громко разговаривая с самим собой. Он пытается высчитать в голове подходящее время для диалога, который он, честно, даже не продумал. Он не знает, как стоит начать, что именно он хочет спросить, разузнать. Неловкая тишина нарушается лишь рассуждениями Джисона, в то время как младший буравит его спину нетерпеливым взглядом и пытается успокоить свои пальцы, теребящие обивку. Блондин вновь бросает что-то на пол, и Феликс решается пересесть на компьютерное кресло, чтобы подгадать, когда друг будет наиболее расположен к разговору. Тот не замечает чужих передвижений, поглощённый поисками.       — Да где же они, — раздражается он, быстро пробегаясь глазами по датам.       Феликс оглядывает его нахмуренное выражение лица и думает, что стоит сказать; в его голове появляются десятки путей развития событий, и большинство из них не блещут оптимизмом. Так странно бояться говорить с близким человеком. Он следит за тем, как Джисон поправляет растрёпанную чёлку и громко цыкает, когда взятый лист вновь оказывается не тем. Младшего удивляет огромное количество конспектов, которыми завален весь пол и ещё половина шкафа. Он даже не представляет, как тот потом будет всю эту красоту убирать обратно. Но что-то подсказывает, что он просто затолкает макулатуру и будет дожидаться, пока к нему не нагрянет Минхо, у которого стоит пунктик на чистоту.       — Слушай, — несмело проговаривает Феликс, наконец взяв себя в руки.       — Нашёл! — выкрикивает старший, отчего тот вздрагивает и опасливо поглядывает на протянутую стопку бумаг. — Вот тут за прошлую неделю, — Джисон тычет пальцем в первые два листка с, на удивлением, более-менее разборчивым почерком. — Тут за эту, — он показывает на оставшиеся, где буквы уже изрядно помотала жизнь и они склоняются в разные стороны.       — Спасибо, — бездумно просматривая записи, отвечает Феликс, на что старший самодовольно хмыкает.       Внезапно в коридоре начинает глухо играть одна из самых ужасных песен человечества и по совместительству рингтон на телефоне Джисона. Тот, подпевая, уносится в сторону звука, а Феликс глубоко вздыхает, глядя ему вслед. Он аккуратно прокручивается на стуле, стараясь собрать мысли в кучу до возвращения друга. От скуки он спонтанно хватает одну из книг, которая валялась среди кучи ручек и маркеров. Феликс не припоминает, чтобы до этого находил среди чужих вещей романы, ибо, кажется, тот больше предпочитает комиксы. Его заинтересовывает разноцветная обложка, где изображены утёс и ярко-голубое море, поэтому он скептично крутит произведение в руках, пытаясь догадаться, где старший его откопал. Переведя взгляд на название, Феликс ошеломлённо фыркает: «Поющие в терновнике» белым шрифтом выведено прямо под нарисованным пейзажем. Он открывает первую страницу, бросая взгляд в коридор, где бродит Джисон.       Первое, что бросается ему в глаза — небольшая легенда о птице, которая исполняет самую прекрасную песню прямо перед собственной смертью, в агонии. Он внимательно пробегается по тексту, пытаясь уловить смысл. Его брови слегка хмурятся.       «Ибо всё лучшее покупается лишь ценою великого страдания…»       Феликс, скривившись, захлопывает книгу и возвращает ту на место, предусмотрительно положив сверху пару фломастеров для конспирации. Он подставляет руку под подбородок и задумчиво жуёт губу. Не будучи фанатом подобной литературы, он всё же погружается в размышления. Ему кажется это каким-то странным: неужели счастье можно заполучить только после всеобъемлющей боли? Разве люди не могут быть счастливы без ужасов жизни? Почему мир такой несправедливый?       Он настолько поглощён своими мыслями, что сначала даже не замечает вернувшегося друга, пока тот не подходит к нему вплотную. Феликс дёргается от неожиданности, отчего в ответ откуда-то сверху слышится тихий смешок. Джисон что-то быстро печатает на телефоне, а после вручает его в руки рыжеволосого.       — Поставь, пожалуйста, на зарядку, — Феликс осторожно разворачивается на стуле, чтобы ненароком не свалиться с него, — как это уже случалось однажды — и подключает телефон к зарядному устройству.       Джисон возвращается обратно к шкафу, намереваясь собрать весь этот хлам, что огромной кучей теперь валяется на полу. Феликс хочет ему помочь, но тот взмахивает рукой, как бы останавливая.       — Так о чём ты хотел поговорить? — с весёлой ноткой спрашивает старший, закидывая в шкаф стопку наспех сложенных бумаг. Рыжеволосый прочищает горло, стараясь сформулировать свою мысль. — О Чанбине, да? — Джисон заливается смехом, стоит ему заметить растерянное лицо сидящего, когда до того доходит смысл только что сказанных им слов.       Феликс теряет всё своё самообладание и начинает нервно теребить свои джинсы, смотря на него, словно он собирается совершить преступление века.       — Расслабься, — снисходительно хмыкает тот, плотно закрывая шкаф, чтобы оттуда ничего не вывалилось. — Можешь спросить всё, что душе угодно, — по нему видно, что вся ситуация его до ужаса забавляет. Джисон подходит ближе к другу и бесцеремонно хватает его за руки, толкая к дивану.       Он усаживает младшего рядом с собой и отпускает, слегка наклонившись. Феликс походит на беспомощного котёнка, когда с опасением глядит на доброжелательного друга, который явно готов слушать. И что он должен спросить? Он боится, что даже Джисон не сможет разобраться во всей каше, которая заварилась у него в голове. Если уж он сам не понимает себя, то как это может сделать кто-то другой?       — Выкладывай, — блондин немного откидывается на спинку, чтобы лучше видеть своего горе-собеседника. — Поверь, я ждал этого разговора столько месяцев, что уже готов во всеоружии, — сообщает он, слегка улыбнувшись от оторопелого взгляда, которым его одаривают.       — Несколько месяцев? — непонимающе переспрашивает Феликс.       Джисон утвердительно кивает.       — Думаешь, ты первый, кто сидел на этом диване и метался со своими догадками? — загадочно говорит он, с маниакальным наслаждением наблюдая за вытягивающимся лицом друга, который походу совершенно не понимает, что до него пытаются донести. — Боже, Феликс, ты же не глупая школьница, анализируй!       — Я пытаюсь, — честно отвечает тот.       Феликс и правда пытается обдумывать, но любые его умозаключения отторгаются сомнениями.       — Тебе нравится Чанбин? — не выдержав, в лоб спрашивает нетерпеливый блондин.       Испуг, который проносится в карих невинных глазах, заставляет Джисона усомниться в чужой подготовленности к подобным разговорам. Тот ещё сам до конца не понял суть своих чувств, не смог принять и, возможно, продолжает отрицать их наличие.       — Странно, — вздохнув, задумчиво проговаривает себе под нос старший. — С Сехуном было как-то проще, — он почёсывает бровь, бросая взгляд на настенные часы, которые уже отбили четыре часа дня.       Феликс старается понять, что происходит в его сердце после чужих слов: нечто необъяснимое, будто внутри него клокочет океан и клубится белоснежная пена; что-то сравнимое с предвкушением и неясным смущением. Его отношение к лучшему другу определённо претерпело изменения, ибо теперь он остро реагирует на каждое слово старшего, внимательно слушает каждую его историю и сравнивает его взгляды с собственными. Теперь он становится до безумия чутким ко всему, в особенности к своему внешнему виду: каждое утро он тщательно осматривает свой гардероб, надевая на себя только чистую, выглаженную одежду, — хотя раньше ему было абсолютно плевать, он мог появиться хоть в мусорном пакете, и никто бы и слова не сказал. Но в последнее время Феликсу очень важно мнение друга и почему-то ему хочется, чтобы оно было исключительно положительным. Он становится чересчур нервным при виде Чанбина: у него начинают трястись и холодеть руки, будто он собирается встретиться не с человеком, которого знает уже чуть ли не наизусть, а с каким-то страшным призраком. Несмотря на это, он с замиранием ждёт чужого появления даже тогда, когда тот в принципе прийти не может. Ему хочется видеть старшего везде, он с нетерпением оглядывается по сторонам в тщетных попытках разглядеть вдалеке знакомый силуэт. А потом сам же корит себя за глупость, ибо прекрасно осознаёт, что тот занят. Он гипнотизирует его спину, пока тот не видит, чтобы не попасться, а когда они всё же встречаются взглядами, Феликс стыдливо отворачивается, будто в этом есть что-то запретное.       Неужели ему и правда нравится Чанбин?       — Нравится? — неуверенно, почти что шёпотом не говорит, а спрашивает Феликс.       — Ну да, — жестикулируя, Джисон подсаживается к нему ближе. — Ты же хочешь быть с ним рядом? — он кивает. — Касаться его? — с еле уловимой издёвкой продолжает тот.       На долю секунды младший замолкает, пытаясь понять, на что ему именно намекают.       — Так всё, стоп, — рыжеволосый спрыгивает с дивана и принимается нервно ходить по комнате, громко выговаривая. — Это не то, что ты думаешь! Я не извращенец и не хочу его лапать, окей, — он останавливается, воинственно глядя на парня, что с молчаливой усмешкой следит за его движениями.       — Я ничего такого и не имел в виду, — от его противной улыбочки у Феликса чешутся руки.  — Просто констатирую то, что собственными глазами видел, — он даже не скрывает, насколько ему лестно наблюдать за закипающим другом, который совершенно не умеет сдерживать свои эмоции. Тут они с Чанбином явно отличаются: того хоть пытай, он всё равно будет сидеть с каменной миной.       — Это было недоразумение! — он резко усаживается на стул.       — Очень приятное, судя по тому, как ты облюбовал его руки, — он вновь смеётся, на что Феликс лишь выразительно фыркает.       — Бред, — он нервно поправляет чёлку. — Я давно уже хотел так сделать, так что, — зачем-то выдаёт младший, отчего Джисон не сдерживает широкой улыбки и тихо посмеивается.       — Тогда всё понятно, — наигранно соглашается он, театрально нахмурив брови и слегка кивнув.       Они замолкают.       Феликс будто поникает и съёживается в огромном чёрном кресле. Он какое-то время смотрит в пустоту, пытаясь обдумать всё сказанное. Джисон снисходительно молчит и наблюдает за чужими потугами сохранить спокойное выражение лица. Действительно, что здесь может быть непонятного: все вокруг давным-давно уже осознали, что творится, но только не сам Феликс.       Невозможно утаить внезапную радость в глазах при виде человека, который занимает особенное место в сердце, невозможно унять внезапно повысившийся голос, когда хочется заговорить с ним, невозможно отделаться от трепета, что мерно распространяется внутри от одного пойманного на себе взгляда. Джисон надеется, что младший поймёт себя как можно раньше и, самое главное, примет. Нет ничего больнее, чем отрицать внезапно появившиеся чувства, чем страдать, пытаясь доказать себе, что всё это лишь иллюзия. Любовь будет жить внутри независимо от того, хочется этого или нет. Она будет сопровождать человека до самого конца, пока не придёт некто другой, способный её прогнать.       — Меня скорее пугает не то, что я хочу быть с ним, а то, что он может не захотеть быть со мной, — тихо проговаривает застывший Феликс и поднимает полный растерянности взгляд на друга.       Джисон окончательно замолкает, вглядываясь в неуверенные глаза, внутри которых бушуют сомнения. Он понимает, что тот имеет в виду: ему страшно из-за возможной невзаимности и абсолютного отторжения со стороны Чанбина. Ему страшно не из-за того, что они не будут вместе, а из-за того, что тот не сможет принять должным образом его чувства, его тревожит мысль быть отвергнутым. Феликс боится потерять Чанбина из-за своих ещё толком не окрепших чувств, которые только начинают витать внутри его сердца. Но Джисон не может решать за друга, а уж тем более говорить вместо него. Он здесь лишь стороннее лицо, чья обязанность только наблюдать.       — Думаю, тебе стоит поговорить с ним после того, как всё более-менее устаканится, — от недавнего веселья не остаётся и следа, он будто проникается чужими колебаниями и нерешительностью.       Несколько минут они сидят в полной тишине, погрузившись в собственные мысли. В комнате слышатся лишь тихое постукивание часов и гул автомобилей за окном. Феликс прислушивается к мерному дыханию друга, что уставился в незримую точку. На его плечи давит неожиданно сгустившаяся атмосфера; в воздухе остаётся лишь аромат распустившегося цветка, который тихо стоит на подоконнике. Младший глубоко вздыхает, но тут же подпрыгивает на месте, когда рядом с ним открывается дверца шкафа и оттуда вываливается куча бумаги, которая тут же разлетается по всему полу.       — Твою мать, — резко вскакивая со своего места, восклицает Джисон. Он быстро подходит к вновь образовавшемуся бардаку и начинает причитать вслух. Феликс еле слышно смеётся, отчего старший грозно зыркает на него.       — Почему ты просто не выкинешь их? — он задаёт вполне ожидаемый вопрос.       — На всякий случай, — твёрдо, разделяя каждое слово, вторят ему.       — Барахольщик, — заключает Феликс и тут же уворачивается от быстро смятого листа, который почти что прилетает ему в голову.       — Заткнись.       Феликс корчит странную рожу, на что Джисон хочет кинуть в него ещё одним, видимо не таким уж и нужным, конспектом, но тот демонстративно крутится на стуле, слегка покачиваясь, и поворачивается к нему спиной. Он почти не слышит ругательств старшего, когда мусор вновь скатывается с полок, но его изрядно забавляет чужое отражение в окне: тот горбится, собирая все свои богатства, а после резко поднимается, чтобы положить их на место. От созерцания воплощения неряшливости его отвлекает неожиданная вибрация уведомлений. Феликс, не торопясь, вытаскивает телефон и открывает пришедшие сообщения; все они оказываются от Минхо. Он быстро пробегается глазами по тексту и чувствует, как его руки леденеют, а сердце начинает долбиться об грудную клетку.       «Феликс?».       «Ты говорил о машине».       «Как она выглядит?».       «Это же не чёрный форд?».