Зимняя история о карралийском беглеце

Солнце светило вовсю, и жарко было, как если бы весна началась, вот-вот, казалось, и уже капель начнется да ручьи побегут и начнут собираться в лужи. Таддеус уже и полушубок расстегнул, а было жарко. Он еще шагал тем быстрее, чем ближе казалась деревня. Пес-то именно к ней стремился, тут не ошибешься. Убегал вперед на несколько дюжин шагов, замирал, глядя туда, куда Таддеус направлялся, и не двигался, пока мальчик не приближался к нему совсем близко, а затем снова срывался с места. Больше же всего пес просто носился вокруг, не только по худо-бедно заметным тропинкам, а и просто по снегу, проваливаясь почти полностью — пусть корчмарь кормил его не так чтобы очень сытно, но пес уже вырос огромным, и было ощущение, что не останавливался пока, а собирался вымахать в хорошего такого бычка, так что Таддеус косился подозрительно на сугробы, в которые только что проваливался и тут же выпрыгивал Верный, потому что провалиться в них мог до груди, и выбирайся оттуда. Потихоньку желудок начинало скручивать от голода, а от хлеба, прихваченного с собой в дорогу, мало чего оставалось, а им как-то нужно было вдвоем набивать желудки. Странное дело: Таддеус был уверен, что деревня, к которой они идут, совсем недалеко от них, а добраться до нее не получалось. Дорога вела вроде прямо, а все сильнее было подозрение, что они идут кругами, либо дорога эта закладывает такие непонятные круги, что проще перейти горы и переплыть море, чем добраться до Кукуевки. Верный же уверенно шел вперед — это если не считать постоянных прыжков в сторону, попыток высмотреть что-то под огромным деревом в паре дюжин шагов от Таддеуса и стремительной перебежки по другую от него сторону и тут же рывка вперед, словно он спохватывался и вспоминал, что от него требовалось вынюхивать путь. Таддеус не поспевал за ним, сердился на себя, что уже устал, а еще больше злился на силы, не позволявшие ему достичь цели. — Да когда же мы дойдем уже? — в сердцах воскликнул он и сел прямо на снег, обхватил руками колени и опустил на них голову. Ему очень хотелось сдержаться, а не получалось, и слезы покатились из глаз. Верный подкрался к нему — иначе и не назовешь, Таддеус не слышал, не чувствовал, не ощущал совершенно его приближения, только когда холодный нос ткнулся ему в щеку, а следом шершавый язык лизнул ее, только когда все тот же нос попытался поднять ему голову, чтобы заглянуть в лицо, он и понял, что Верный сидит вплотную к нему. Таддеус обхватил его за шею, спрятал в шерсти лицо и зарыдал. Солнце заходило уже, когда он успокоился, вытер лицо, доел хлеб, разделив его с Верным, и решил все же идти к деревне. — Веди к ней, — буркнул он. — Мы должны дойти до нее к закату, иначе кто его знает… Он не стал продолжать, потому что самому стало страшно. Верный то ли ощутил страх, то ли понял слова: он зарычал, и шерсть на шее у него встала дыбом. Если бы Таддеус смотрел на него, то заметил бы, что и глаза у пса тускло загорелись на несколько мгновений и снова заблестели обычно, но его куда больше беспокоило, как далеко еще солнцу до заката. — Давай, веди к деревне, Верный, — потрепав пса по спине, оглянувшись и беспокойно всмотревшись в лес, сказал Таддеус. Дальше пес вел его целеустремленно и без шуток. Он уверенно шел по снегу, Таддеус пытался поначалу прикрикнуть на него, чтобы не лез в самые толщи, но вскоре убедился, что под следами Верного скрываются если не хорошо протоптанные тропы, так надежная земля, на худой конец вполне выносливый наст, и никогда он не ошибался, куда ступать. Как раз к закату солнца они и подошли к околице. Верный сел, глядя на деревню. Таддеус застыл рядом, узнавая тракт, который ночью видел во сне, широкую улицу и дома, стоявшие глухими стенами к лесу. — Это точно она? — неуверенно спросил он. Верный зевнул и оскалился, вывалил язык, глядя все так же перед собой, но не издал ни звука. Таддей, чтобы обрести немного уверенности, положил руку ему на голову. — Пойдем тогда, — пробормотал он. И чуть громче: — Вперед, нужно найти дом. Он сделал несколько шагов, прежде чем понял, что пес остался сзади. — Ты чего? — спросил он, обернувшись. — Давай-ка, иди рядом. Пес остался сидеть. — Рядом! — возмущенно приказал Таддей. Верный вильнул хвостом, поколебался немного, но сделал первый шаг, второй, и еще. Верный же тут же оказался рядом с его левой ногой и пошел, не вырываясь вперед, не отставая, не огрызаясь на собак, начавших лаять на него из-за высоких заборов, не глядя по сторонам. Таддеус вцепился в его загривок, не на шутку струсив, но уверенный шаг Верного и — неожиданно — его неожиданный тычок крупной головой в бедро придали смелости. А еще Таддеус знал точно, куда идти: по широкой улице мимо домов, которые он неплохо запомнил во сне, затем налево, прямо к скалам, и там почти до самой околицы. Дома в деревне были не самыми большими, бревна, из которых они сложены, — невероятно толстыми, Таддеус впервые увидел такие крепкие и высокие деревья только в лесу, по которому они с псом выходили к деревне, и в основании домов лежали огромные камни. Окна, правда, были совсем крохотными, те, по крайней мере, которые выходили на улицу. И — тишина. Собаки приумолкли, Верный начал вертеть головой со все большим любопытством, даже тихонько порычал, когда они проходили мимо чьих-то ворот: из-за них заливалась небольшая, судя по звонкости лая, собака, и отчего-то совсем не страшно было Таддею, он даже пригнулся, пытаясь рассмотреть ее. И наконец они увидели дом. Во сне он был поменьше, подумал Таддеус. Верный неторопливо побежал к нему, зашел в прореху в заборе — видно, калитку сняли по необъяснимым причинам, — огляделся и пошагал дальше, принюхиваясь, прищуренно оглядываясь; уши его были сдвинуты к носу, хвост помахивал, и Верный вел себя далеко не как остерегающийся неведомой опасности зверь. За ним и Таддеус пошел. Дверь в дом была подперта, окна по длинной стене темны, двор же убран от снега. И лопата лежала у забора, и к нему же кто-то прислонил калитку. Подумав немного, Таддеус навесил ее на засовы. Они, кстати, были хорошо смазаны, не так чтобы совсем свежим жиром, но и не давным-давно, и он не успел высохнуть или облипнуть сором и пылью. Дверь в дом тоже открылась легко и без скрипа, Таддеус помедлил немного и вошел внутрь. Верный выскочил из-за угла и замер у крыльца, шумно дыша и виляя хвостом. Таддей придержал дверь и сказал ему: — Заходи. Верный сел у крыльца и радостно оскалился. — Заходи давай, — чуть громче приказал ему Таддей. Верный улегся прямо на снег и довольно потянулся. — Ну хоть в сенях останешься? — уныло спросил Таддей. Верный тихонько гавкнул, в удовольствии валяясь по снегу, затем вскочил, отряхнулся и снова понесся вокруг дома. Таддеус же попытался рассмотреть в сумраке сеней, есть ли где-то светильник или лучина, а к ним огниво или что-то подобное, или все же придется ночевать в холодном и, возможно, голом, лишенном всего доме. Чудо чудное, но светильник был, совсем крохотный, но заправленный маслом и с длинным фитилем, а рядом с ним коробок со спичками. Так что Таддеус мог осмотреться в светлой комнате как следует. В ней была огромная печь, расписанная цветами, растениями и на узком бордюре над полом животными — оленями, определил Таддеус; мало того — рядом еще и дрова лежали. Напротив нее — огромный стол, сбитый из толстых досок, и широкие скамьи. У глухой стены — здоровый сундук, а в нем одеяла, простыни, скатерти, одежда, все не новое, но чистое, немного лежалое, но сухое и годное к употреблению. Как если бы ушел кто по весне, но перед этим попросил присматривать. Так и присматривали. Таддей затопил печку, хотя ему казалось это самой большой глупостью — какой это тупица ночью будет это делать, но и спать ему хотелось в тепле. Еще он решил повнимательней посмотреть, есть ли крупы или мука или, может, хлеб, сколь угодно черствый, но чтобы не плесневелый. Увы: только травы и нашел, но несколько чугунков тоже, так что решил хотя бы чая заварить себе, чтобы немного наполнить живот. Он еще раз вышел во двор, когда печь начала нагреваться: нужно было посмотреть, есть ли еще и колодец во дворе, или снега набрать, чтобы растопить воды. Но вместо этих хлопот Таддей сел на крыльцо, всматриваясь, вслушиваясь, пытаясь почувствовать место, в котором оказался. Он не чувствовал себя чужим, захватчиком, татем, берущим чужое. Напротив, другое ощущение наполняло его: словно это место если и не его ждало, так кого-то, похожего на него. Еще и небо было темным и ясным одновременно, звезды были яркими и висели низко совсем, казалось: протяни руку, и сгребешь пригоршню, ссыплешь их себе в мошну, чтобы потом сделать что-то этакое хорошее себе или другим. В деревне было совсем тихо, собаки молчали. Снег заскрипел под лапами Верного — пес неторопливо вышел из-за угла, довольный собой, уселся рядом и положил голову ему на колени. Таддеус обхватил его за шею и положил подбородок Верному на голову. — Нет ли тут твоих братьев и сестер? — спросил он. — Они как будто признали тебя. Верный только лизнул его, вытянул из кольца рук голову и улегся около крыльца. Таддеус сел на корточки и погладил его. — Есть пока тут нечего, Верный, — виновато сказал он. — Но деньги у меня есть, авось продаст кто-то чего-нибудь. Верный в ответ зевнул, свернулся клубком, накрыл нос лапами и закрыл глаза. Таддей проверил, закрыта ли калитка, натоптал снега в чугунок. Правда, уже войдя в сени, он покосился в сторону ворот: хорошо ли, что он позакрывал все, не подумают ли местные, что он больно наглый для новичка, не настроит ли это их против него. С другой стороны, решил он, калитка-то не закрыта, захочет кто проверить, войдет. Таддей заснул прямо за столом: поначалу цедил чай, глядя то на небо за окном, то на стены избы, принявшей его, то слушал, что творится в деревне — вроде где-то заорал петух, кажется, какая-то еще скотина подала голос. Верный же молчал, Таддей согрелся внутри и снаружи, опустил голову на руки, да так и сдался сну. Проснулся — за окном было совсем светло, и солнце светило высоко на небе, как бы не полдень уже был. Он вскочил, начал было корить себя, что проспал все свои обязанности, втянул голову в плечи, ожидая либо мокрого полотенца по спине, либо веревки от Мироса, и замер, испугавшись незнакомой комнаты. Затем он пригреб волосы, подошел к печи и прижался к ней спиной — она все еще была теплой, хотя дрова наверняка прогорели в ней — и хмыкнул. А ведь Верный за всю ночь и утро ни разу не завыл, не забрехал, хотя в деревне еще вчера не затыкался вообще. Дел у Таддея было много, решил он, допивая холодный чай. Нужно было бы пойти к соседям, узнать, кто жил в доме до него, кто живет теперь — если живет, разумеется, и определиться, что делать дальше. У него была крыша над головой, очень хороший дом — не такой огромный, как у корчмаря, но куда лучше, чем избенка, в которой он жил до этого. Прибраться в нем следовало в любом случае, посмотреть, что на дворе есть, что следовало сделать. Может, кому-то нужен был работник. И узнать бы, что за деревня такая, подумал он. Брагинка ведь? Он открыл было сени и вскрикнул от неожиданности — рядом с крыльцом сидел кто-то, одетый в широкую и длинную доху, державший между ног посох и куривший длинную трубку. Верный лежал по другую сторону крыльца, не спускал глаз с незнакомца, но молчал. Он только насторожил уши, когда Таддеус стал на крыльце, но глаза его по-прежнему смотрели на незнакомца. — Пришел? — спросил тот у Таддея. — Спалось хорошо? — Здравствуйте, — ответил Таддей. — Не жалуюсь на здоровье, благодарствую. Ты тоже, смотрю, здоровее иного тролля будешь. Так сны какие снились? Незнакомец спрашивал, как если бы знал его давно, при этом не смотрел в его сторону, а перед собой. Верный его тоже не пугал, хотя Таддей, поглядев на пса, удивился: вроде тот прибавил в размерах, скоро как бы лося не догнал ростом и весом. И не выглядел этот пес голодным или тощим, напротив, был крепок, лапы его мощны, когти на них крепки и шерсть густа. — Никаких, — честно ответил Таддей, становясь напротив незнакомца. Тот наконец посмотрел на него, задрал голову, измерил взглядом — кажется, удивился немного, но тут же затянулся и снова перевел взгляд на забор. — Что, совсем, что ли? — Совсем. Разве что когда мы сюда шли, мне эта деревня приснилась. — Вот как? — задумчиво произнес незнакомец. Таддей рассказал. Что ищет дядю, родственника отца-омеги, чтобы попытать счастья в учении и каких заработках. — Как дядю зовут? — сухо спросил незнакомец. — Наум, — обреченно ответил Таддеус, подозревая все сильнее, что отец рассказывал ему совсем не то, что могло быть правдой. Незнакомец долго смотрел на него. — Не знаю никаких родственников, — сказал он. — В учение пойти желаешь, говоришь. Что умеешь делать? — Все, — ответил Таддеус, уверенный все сильнее, что его сейчас выгонят из деревни, отправят обратно к родителям и велят никогда не возвращаться обратно. Или что-нибудь хуже. Или просто убьют. — Все — это плохо. Кто говорит, что умеет все, не умеет ничего. Таддеус помолчал немного, затем рассказал: силен в деревенских делах, все по хозяйству делал, ходил за скотиной, немного в лес, совсем мало помогал корчмарю с торгом, помогал бы больше, но родителям это не нравилось. Хотел бы — очень сильно — поучиться грамоте получше, может, охотником стать. — Охотником? За этим тебе не сюда идти нужно было. В Брагинке бы научили, — произес Наум, вставая. Он оперся на посох, опустил поверх рук подбородок и застыл. Верный медленно поднялся и встал перед ним, шерсть его на загривке стояла дыбом, хвост лежал вдоль земли. Глаза его — Таддеус увидел и струхнул нешуточно — тускло горели, как не должны у животного. — А это не Брагинка? — едва не в слезах спросил Таддеус. Наум покачал головой и ехидно ухмыльнулся. — А что за деревня?! — А как хочешь назови, — пожал он плечами и перехватил посох. — Пса-то своего отзови, как бы не набросился на меня. Таддеус долго не мог решиться, затем сел рядом с Верным и обхватил его за шею. Наум внимательно следил за ним. — Справляешься, значит, — пробормотал он. — Это хорошо. Ну то пойдем ко мне, покормлю, а там определимся, чему учиться будешь. — Я отработаю, — мрачно сказал Таддеус. — Да не сомневаюсь. Только от голодного работника проку немного. Идем. Он положил посох на плечо и обошел Верного с хорошим запасом. Пес пристально следил за ним, поворачиваясь, чтобы ни на мгновение не упустить его из виду, чтобы никогда не повернуться к нему не то что задом — боком. Таддеус гладил его, сам же недоумевал: Наум так опасен, что Верный готов в любой момент кинуться на него, или это просто характер у него такой? Наум же подошел к калитке и обернулся. — Идем уже, и шавку свою прихвати, — ухмыльнулся он. Верный угрожающе зарычал. Наума это только развеселило. Он навел посох на пса, и тот прижал уши и припал к земле. Таддеус недоуменно смотрел на него, еще и страх рос в нем все быстрее. — Не бойся меня, — улыбнувшись чуть мягче, сказал Наум. — Давай уже. Солнце высоко, еще хозяйство справлять надо. Он вышел за калитку и неторопливо пошел по улице. Таддеус бросился за ним, а следом — Верный. Наум покосился в их сторону, но ни слова не сказал. Вроде и небыстро шел Наум, а Таддеус едва успевал за ним; он хотел и несколько вопросов задать, но отчего-то не получалось. Вскоре он сидел за столом, перед ним — внушительных размеров глиняная миска, рядом с ней — искусно вырезанная из дерева ложка; Наум доставал из печи чугунок, и пахло до такой степени вкусно, что Таддеус боялся захлебнуться слюной. И все же он сказал: — Верного не мешало бы покормить. — Ты выпусти его за деревню, он и покормится. Еще и тебе принесет, — усмехнулся Наум, опуская чугунок в центр стола. Таддеус подозрительно смотрел на него. Наум поставил плетеную хлебницу, открыл ее. — Вы позволите Верному кусок отнести? — оробев, спросил Таддеус. Наум сел на лавку и сложил руки на груди. На левой у него не хватало мизинца и безымянного, заметил Таддеус, и правая была не совсем ровной. — Отнеси. И выведи за околицу, пусть выгуляется. А попозже впустишь обратно, — сказал он. Таддеус поежился под его немигающим взглядом, но все же взял несколько ломтей хлеба и вышел. Верный неторопливо сел, завилял хвостом, съел хлеб, но лениво, словно и не голоден был. И — встал, сдвинул уши к носу, словно спрашивал: «И? Выпустишь меня?». И все время до невидимой границы деревни он шел рядом с Таддеусом, не вырываясь вперед, не отставая сзади. Собаки все же подавали голос, но как-то лениво, словно уже почти приняли его. И деревня эта не была полностью лишена привычных звуков, но их было мало, не как привычно Таддеусу. Достаточно было Таддеусу ступить за границу деревни, а Верному высунуть из нее нос — и он сорвался с места, понесся по снегу, взрывая его, ныряя и выпрыгивая, прыгая на несколько саженей в разные стороны и радостно глотая снег. Он развернулся внезапно и побежал к растерянно глядевшему на него Таддеусу, подбежал, поднырнул под руку, лизнул ее и отошел. — Я тогда тебя на закате снова впущу, — пробормотал Таддеус. Верный тряхнул головой и понесся в лес. Задумчивый Таддеус сидел за столом и ковырялся в каше. С мясом, со вкусным и сытным сливочным маслом, с пряностями, вкуса которых он и не знал. Миска была на две трети полна, Наум — тот почти прикончил, что наложил себе, и не отвлекался на мелочи. Закончил, отложил ложку и сказал: — Боишься, не в проклятое ли место попал? Таддеус едва не подавился. — Не бойся. Не проклятое. Мы тут немного почаровали вокруг, это есть, — добродушно сообщил Наум. — К чему бы нам посторонние тут. Налоги отдавать, виданное ли дело, на лекарей налоги! Это мы и так гроши за работу берем, а и с них отдавать должны. Поперхнется. Наум недовольно поморщился, посылая, очевидно, проклятья, неведомо кому, облеченному властью. Но тут же сменил разговор: — А ты, говоришь, байстрюк. И, говоришь, видел сон. Дядю искал? Таддеус не знал, что отвечать. — Тут его нет. Отцу твоему я мог и подсобить, это есть. А насчет дяди — ну, нам ничего такого не известно, но твоих кровных родственников тут нет. Доедай. Последнее слово было приказом, которого Таддеус не осмел ослушаться. Он впихнул в себя остатки каши, теряясь под изучающим взглядом Наума, не зная, не понимая, что думать, как себя вести и не сто́ит ли сбежать, пока не поздно. Но Наум спросил: — Скажи-ка, а что ты видишь во мне? Видишь ли что-то, кроме видимого? Таддеус смотрел на него: мужик и мужик. Омега скорее, чем альфа, хотя крупный, сильный, уверенный в себе, как не каждый в их деревне. Поживший на свете, но не пожилой — что называется, в расцвете сил. Таддеус присматривался дальше: детей нет, не мог разглядеть, а видел, что человек перед ним будет жить еще долго, но от деревни далеко отходить не будет. Он еще что-то пытался разглядеть: с кем-то Наум ругался, с кем-то смеялся. Сидел рядом с раненым, тихо напевая себе что-то, прикладывая тряпки на рану, рассеивая жар. Ставил на стол чайник с горячим пивом, даже вкус его можно было ощутить, и кто-то еще сидел за столом, кроме них двоих. Таддеус осмотрелся: чайник стоял на полке рядом с печью. — Но зачаровывали не вы, — не спросил, ответил Таддеус. — Не я, — подтвердил Наум, задумчиво покусывая ноготь. — А что за пиво такое с пряностями? Наум ухмыльнулся и подмигнул. — А мы вечером гостей позовем и сделаем. А пока убирай-ка со стола, будем разбираться, что ты знаешь из грамоты.