Женевьева

И он решил, я пули жду, Я только верной пули жду, Чтоб утолить печаль свою, И чтоб пресечь нашу вражду (с) Пелагея – когда мы были на войне. На улице окончательно стемнело, когда Женевьева совершила ещё один безумный поступок в своей жизни. Она сбежала от конвоиров, кулем вывалившись на газон из окна уборной, прилегающей к зданию архива. Уилсон обманула Дженнифер и Ника, прихватив ноутбук, но, увы, не просчитала степень своей физической подготовки. Прыгать пришлось с приличной высоты и Джеа очень повезло, что она ничего себе не сломала. Страх гнал брюнетку вперед. Время поджимало. Всадник наверняка проснулся, и она боялась, что Ван Брант на волне всеобщего недоверия, наломает дров, прежде чем она донесёт до него благую весть и убедит в том, что есть цивилизованный выход. — «Абрахам меня убьёт!» — думала Женевьева, поминая непечатным эпитетом Холли в сто первый раз. Это благодаря ему брюнетка попала из огня, да на допрос. — «Чёрт! Про «хуже некуда» – я явно накаркала. Есть куда. Даром что, у меня обрисовался четкий план действий и полезная информация». — Попытки успокоить себя с треском провалились, одна за другой. — «Нужно всё взвесить и обсудить. Без всяких убийств и потусторонних кошмаров». — Установка чёткая, но не факт, что сбыточная. Всадник не человек. Осталось ли в нём что-то человеческое? Или проще сразу лечь на рельсы, под несущийся поезд? — «Впрочем, попытка не пытка. Нельзя сдаваться. Ради Абрахама. Ради себя. Ради города и его ни в чём неповинных жителей». — Почему ты стал служить Молоху? — спросила Джеа, когда случайно столкнулась с всадником в Плезантвилле. После их расставания у ручья, журналистка не предполагала, что снова увидит Ван Бранта. Гессенец выглядел измотанным, как физически, так и морально, но всё ещё твёрдо стоял на ногах. Конечно, если такое актуально для нежити. — Он дал мне то, чего я всегда хотел — отозвался вестник смерти, стиснув ладонью металлические перила моста, расположенного над автострадой. Они стояли на нём бок о бок, будто обычные люди, наблюдая, как заходящее солнце тонет в потоке машин. — Месть. Только она ведёт меня. — Неправильно полагаться на одно это тлетворное чувство, Абрахам — журналистка воззрилась на гордый профиль собеседника, легонько тронув его за руку, прикрытую выступающим из-под обшлага рукава, белым кружевом рубашки. — Что с тобой произошло? — Других чувств у меня не осталось. — Покачал головой гессенец. Как и хотела, Женевьева захватила его внимание своим незамысловатым жестом. Глаза в глаза. Иногда один взгляд говорит больше, чем тысяча слов. В сознании журналистки промелькнул целый калейдоскоп видений недавнего прошлого. История о том, как Катарина дала всаднику надежду, что однажды полюбит его. Как освободила из масонской клетки Джефферсона, заставив почти поверить ей… И как всё то, принесло лишь горечь осознания. Ведьма давно всадила в его душу нож и медленно поворачивала долгие годы. А лучший друг, обещавший заботиться, вероломно – предал, облекая их товарищество в бесчестие. Сам Ад – ничто, по сравнению с этой мукой. Пусть, пусть он давно мёртв, но ничего не забыто. Сейчас он разбит, ослаблен, но не сломлен. Икабод Крейн умрёт от его руки. Из мира иллюзий Женевьеву выдернул скрежет металла. Под мостом, на котором они беседовали с всадником, произошла авария. Машина скорой помощи влетела в замешкавшийся на её пути пикап и перевернулась. Крики, шум, гам. Пекло. — Я спущусь — хотела было сообщить Абрахаму девушка, но едва она повернула голову, на то место, где только что находился гессенец, то никого не увидела. Вестник смерти исчез так же загадочно, как и появился. Журналистка налетела на Ван Бранта в дверях конюшни, когда он, вооружившись до зубов, уже собирался взобраться в седло, дабы отправится за головой Малкольма Дрейфусса. — Стой! — окликнула его Женевьева, судорожно переводя дыхание, после небольшой пробежки. Таксист, что привёз её в эту глушь, оказался суеверным, наотрез отказавшись ехать дальше. — Я думал, ты не вернёшься. — Когда не рассчитываешь на окружающих, порой лестно, быть приятно удивлённым. Именно таким, сейчас выглядел всадник, разглядывая взъерошенную приятельницу. — Где ты была? — У меня есть две новости: одна хорошая, другая плохая. — Известила гессенца Уилсон. — С какой начать? — В сущности, мне всё равно.— Пожал плечами Абрахам. — Давай, для разнообразия с хорошей. Плохая была утром. — Отлично. Тогда пройдём в дом. — Потянуть кавалериста за патронташ, наискось перекинутый через его плечо, за собой – только половина работы, что Женевьеве предстоит выполнить. Самое главное – убедить Ван Бранта не прыгать с места в карьер. — У меня есть план, который уже работает на нас, хочу тебе его вкратце обрисовать. — Неужели? — Настороженно отозвался Дуллахан, позволяя себя увлечь, — где-то я уже это слышал. И не сказать, чтобы тот раз я был в восторге. — Просто выслушай меня — доверительно проговорила журналистка. — Свои мысли по поводу, сможешь высказать потом. Трентон был небольшим, но стратегически важным городком, стоявшим по обе стороны Ассунпинк-Крик – притока реки Делавэр. Не больше ста домов, по скромным подсчётам Абрахама Ван Бранта – командующего офицера лёгкого драгунского отряда, вошедшего в Трентон в числе солдат Иоганна Ролла. Драгуны присоединились к ставке полковника вместе генералом Фридрихом фон Лоссбергом ещё в июне, во время осады Форта Вашингтон и успели изрядно повоевать, доставив повстанцам немало хлопот. Вернее, появление их кавалерии тогда и решило исход битвы, однако сейчас, все было не столь радужно. Не так, как хотелось гессенцу. Ролл пренебрегал им, а также донесениями егерей из Бордентауна, считая, что американский сельский сброд сам разбежится по домам, едва ударят настоящие холода. — Этот план работает на нас, как и время, Абрахам — уверенно заявил Ролл, нависнув над картой Трентона, лежащей на столе перед офицерами. Этим вечером полковник собрал всех в доме мистера Поттса на Кинг-стрит* для того, чтобы дать окончательные указания, по поводу расквартировки солдат в городе. — Прошу прощения, сэр — извинился Ван Брант, склонив голову в знак почтения. — Возможно, мы недооцениваем противника. Я думаю, Вашингтон не сдастся так просто. — Да, — поддержал гессенца капитан Крейн – его английский соратник и верный друг. — Срок контрактов людей генерала истекает в январе. Он в отчаянии и пойдёт на решительные меры. — Увольте меня от этого бреда! Вы обязаны слушать своего командира, то есть меня. Если я говорю, что всё это вздор, то примите это к сведению. Эти оборванцы не покажут носа из Пенсильвании. — В этом есть доля истины. Наши основные бригады в Бордентауне, в двенадцати километрах отсюда. Они не успеют подойти быстро, в случае того, если враг начнет полномасштабное наступление, переправившись через Делавэр. — Молчавший до этого момента Вильгельм Книпхаузен был серьёзен. В своём мнении, старый вояка поддерживал офицеров и призревшего встречу Лоссберга. Те меры, что предпринимал Иоганн, он считал слишком мягкими, а самого полковника недостаточно безжалостным. Всё это, по его оценке, не способствовало эффективному командованию. — К тому же, Донопа** и его молодцов могут отвлечь. Тот же Джон Кадвальдер, к примеру. Он хорошо знает местность, ибо родился в этих краях. — Двое моих драгун, что были отправлены вами в Бордентаун с письмом, не вернулись, сэр. — Мрачный настрой Ван Бранта, говорил сам за себя. Не нужно уметь читать мысли, чтобы понять, по одному только выражению лица, что думает этот немец. — Они используют партизанскую тактику. — Значит, отправьте ещё одно! — разозлился Ролл, шагнув к кавалеристу. — Отошлите не двоих, а сотню! Если эти повстанческие свиньи сунутся сюда, то мы легко поднимем деревенщину на штыки. Когда Женевьева закончила повествование о дневных похождениях, небрежно водрузив ноутбук, на подоконник, было уже за полночь. Они сидели у камина в большой комнате, друг напротив друга. Всё это время всадник молчал, задумчиво поглаживая подбородок. Упоминания о Крейне и его шайке, выбили гессенца из колеи, разжигая в мятежной душе желчное подозрение, которое без труда угадывалось в каждом движении мужчины. — «Вдруг Уилсон – это подсадная утка?» — рассуждал про себя Абрахам. — «Что если она снова в связке со Свидетелями? Девчонка появилась в Сонной лощине ни с того ни с сего и пытается выиграть время, прикрывшись маской сострадания к моей участи. Зачем? Нет человека – нет проблем». — Ну? — поёрзала в кресле журналистка. — Как идейка? По-моему – хороша. Ты конечно мастер топором помахать, но есть альтернативный вариант. Убить Малкольма успеется. Ты ничего не теряешь. Просто… — Просто, что? — Всадник не дал Джеа договорить. То, каким колючим взором он смерил соратницу, заставило девушку отпрянуть. — Откуда мне знать? Вдруг ты просто тянешь время, а сама работаешь на ненавистного Крейна или ещё лучше, на Дрейфусса? Не путайся у меня под ногами и исключительно потому, что ты мне оказала услугу, уйдёшь живой. — Ван Брант говорил без обидняков. Сухо. Серьёзно. Старые обиды – это незаживающие раны. Всегда кровоточат.— Кому я могу верить? Я вынужден защищаться. — Каждый носит свой Ад в душе. — Женевьева даже не заметила, что голос её дрогнул, когда к горлу подкатил комок. Уилсон была готова расплакаться. Выходит, всё то, что она претерпела за последние сутки, было напраслиной? Тот, кого она считает другом, не верит ей. Уж лучше бы пугал, а не смотрел так холодно и отстранённо, словно видит её в первый раз. Долгое прощание – лишние сантименты. Дуллахан прошёл мимо журналистки, собираясь покинуть комнату. Секира сверкнула металлом в его руке, отражая отсветы пылающего очага. Он уходил. Возможно, безвозвратно. С обычной своей непреклонностью. А Джеа удрученно смотрела ему вслед, слушая звук тяжелых шагов, со звоном шпор. — Пожалуйста, останься… я должно быть сумасшедшая, раз сердце так болит за такого непроходимого идиота как ты! — В какую минуту наступает прозрение? О себе? О чувствах? О долге? Тогда когда с губ срываются проклятья или самые неожиданные признания? Или тогда, когда в попытке предотвратить ошибку другого, не страшно обнять безголовое чудовище со спины, уткнувшись носом в красное сукно старого мундира? — Женевьева… — Грозный облик, сменился человеческим. Абрахам замер на пороге, выдохнув её имя. Кажется, в этот момент, он вовсе забыл, как дышать, ощущая на себе тонкие руки журналистки. Обнимающие, а не заносящие нож для удара. К таким страшнее прикоснуться. Они не убивают, но дарят болезненную нежность, выворачивающую измученное нутро наизнанку. То, что демонстрировала девушка всё это время – не унизительная жалость. Это нечто большее. — Прости меня… — Голос всадника сел. И Ван Брант сам не узнал его, если бы не осмысление происходящего. Уилсон к нему неравнодушна. Ей не плевать. Без стяжательства и прикрас. Без притворства. С ней он не один против всех. Как он не заметил этого раньше? — Ты скор на расправу — всхлипнула девушка, когда кавалерист развернулся, чтобы обнять её, прижав маленькую ладошку Джеа к своей груди. — Ты можешь верить мне. Это ответ на твой вопрос. Мне. Ты настолько отчаялся, что способен вообразить, что я – предатель? — Стоило внять совету Дуллахана убиравшись подобру-поздорову из Сонной лощины, а не убеждать умершего более двухсот лет назад упрямца, в обратном. Но Женевьева не шла проторённой тропой. Да и плакать она не хотела. Слёзы сами собой потекли по щекам, как только журналистка представила, что будет, если гессенец не вернётся. Ведь именно с этой мыслью Уилсон спешила в городок, прочитав на сайте администрации Тарритауна тот злополучный документ. — Хорошо — нехотя согласился Абрахам, вздохнув. Он никогда не был мастером утешать рыдающих девиц, предпочитая жесткий объективизм душещипательным сценам, но сейчас ему не хотелось разрывать объятия или же делать своей соратнице больно. Ему нравилось это состояние объединяющей взаимности. Той, что он не получил от Катарины. Может быть, так и рождается теплота? Что-то неуловимое, что привлекает в другом человеке и даёт шанс быть для него лучше? — Знаешь, это неправильно, — покачал головой вестник смерти, поцеловав журналистку в висок. — Я не должен тебе позволять пускать свою жизнь под откос из-за связи со мной. Мой эгоизм ценно разбавить твоим критическим мышлением. — Это мой добровольный выбор — буркнула Джеа, подняв на Ван Бранта покрасневшие глаза. — Я как Том Сойер ищу неприятности, веря в их благополучное разрешение. — Ага, оно и видно. А я иду у тебя на поводу. — Кривая улыбка Уилсон оказалась честнее и приятнее фальшивых речей Ван Тассел. Смешно. В той скорбной истории любил только всадник. Никогда наоборот. Он просто слепо ждал, что однажды ветер переменится и его расположение будет оценено ведьмой… Но та беззаветно любила Крейна. Или говорила, что любит. В итоге Икабод убил её, как и своего сына Генри. — «Знать бы, что нарушило рай в шалаше?» — Нам не стоит тут оставаться — между тем, продолжила Женевьева, ковырнув ноготком блестящий горжет***с гербом Британии, на груди гессенца. — Свидетели знают, где находится твоё дневное укрытие. Неплохо бы, подыскать другое место. Это собьёт их с толку. — Ты думаешь, я их боюсь? — презрительно фыркнул Дуллахан, выпуская девушку из рук. — Нет. Я этого не говорила. — Попробовала разъяснить Уилсон. — Просто, чувствую, что так будет лучше. Да и для того, чтобы продолжить работу с газетчиками, мне нужно электричество и халявный вай-фай. Скандал не создаст сам себя, если не растрезвонить вести по всей округе. Это первое правило репортёра. — Да? Мне это знакомо. Неужели за двести лет хроникёры не придумали ничего нового для того, чтобы разносить сплетни? У тебя есть предложения? — Придумали. Твиттер и репосты. — Несмотря на то, что Абрахам родился два столетия назад, он неплохо осваивался с современными реалиями, составляя аналогии. Сменить костюм и он не будет выделяться из толпы. — Я забронировала номер в мотеле на Вест-Найек в Шератоне. Можем перебраться туда. — Это на другом берегу Гудзона — усомнился кавалерист. — Я знаю. Мост имени Томаса Дьюи нам поможет с переправой. — Простодушно ответила Джеа, радуясь всем существом, что достучалась до вестника смерти. Абрахам не хочет вершить насилие. Значит не всё потеряно. — Зато недалеко от центра города и там есть горячая вода. По мне так очень соблазнительно. — И куда я, по-твоему, дену лошадь в центре города? — Ну… Раньше тебя это не смущало. Сделай с ней что-нибудь. — Пусть теперь ворчит, сколько хочет. Уилсон для него не пустое место, как и всадник для неё. Его действия говорят сами за себя. — Ты же у нас злой дух прерий, а не я. Ты можешь изменить свой облик, на что-то менее бросающееся в глаза? — Едва заимев благосклонность мужчины, вы – женщины тут же начинаете его переделывать под себя. Притча во языцех. Икабод нашел своего товарища мрачнее тучи в конюшне, при доме Мэлона Стейси, на южном берегу Ассунпинк-Крик. Здесь, приказом Ролла, были расквартированы британские драгуны. Так сказать, от греха подальше. Иоганн Ролл не забыл упрямства своего подчинённого во время собрания и таким образом мстил кавалеристу за дерзость. Впрочем, вполне безуспешно. Кислая рожа Ван Бранта, всё равно доводила полковника до исступления, постоянно маяча перед носом. — Хэй, Абрахам! Вот ты где! — приветствовал друга, Крейн. — Слышал новости? — Какие? — Не отрываясь от вычёсывания гривы своего огромного жеребца, осведомился немец. — Случилось чудо и бунтовщики затаившиеся за рекой сами пришли к нам под литавры и с белым флагом? — Хах! Нет, конечно, нет. — Хохотнул Икабод, привалившись к деревянной перегородке стойла Отчаянного. — Хотя я не отказался бы от такого захватывающего зрелища. — Вороной никогда не любил капитана. При каждой встрече животное прижимало свои непропорционально маленькие ушки к косматой голове и фыркало на Крейна, словно тот был угрозой для его хозяина, или же конкурентом за право на внимание. — Когда-нибудь эта злобная скотина меня укусит или лягнёт. — Он всех недолюбливает — усмехнулся Абрахам, обернувшись через плечо к приятелю. — Просто не смотри на него, и он успокоится. Так что за новости? — Пара бездельников из первой роты утверждают, что офицеры Лоссбергской бригады вздумали писать письмо с жалобой генералу Леопольду фон Хейстеру****. — Икабод задержал взгляд на руках гессенца, монотонно орудовавших щёткой. От закатанных рукавов белой рубашки, до клейма на тыльной стороне ладони. — Не знаю, правда это или нет. Уместно ли так жаловаться на полковника? — Ветер веет, собака лает. — Покачал головой Ван Брант. На этот раз он повернулся к англичанину лицом. — В этой дыре известия разносятся быстрее, потому что у некоторых язык без костей. Да, правда. Ты слышал, что наш командир заявил инженеру Донопа, когда тот заикнулся о необходимости ведения земляных работ? Он назвал чушью возведение валов и укреплений. Ощути размах! Недооценивать врага нельзя. Тем более такого, как этот Вашингтон. Ролл не видит очевидного. Повстанцы уже несколько раз пытались прорваться на мост через Ассунпинк, а что сделали мы? Отпустили их с миром! — Здесь я с тобой согласен — Крейн разделял точку зрения Абрахама. — Ручаюсь, идея с письмом принадлежала тебе? — Как не странно, нет. Это задумка Лоссберга. Ты прекрасно знаешь, как он относится к полковнику. Женевьева уже наблюдала, как всадник меняет на ходу свой внешний вид, трансформируясь из безголового пугала в человека, которым когда-то был, но никогда не видела, как гессенский наёмник из восемнадцатого века, преображается в современного мужчину. И нужно заметить, этот процесс перевоплощения, произвёл на журналистку большее впечатление, нежели все прошлые инсинуации. Старая военная форма буквально осыпалась с Ван Бранта чёрным прахом, превратившись в серый френч и синие джинсы, прежде чем Абрахам достиг выхода. — Не гаси светильников и следуй за мной — приказал он Уилсон, скрывшись за дверью. — Ты полон чудес! — Вытаращила глаза Джеа. Сказать, что она была поражена, значит не сказать ровным счётом ничего. Дуллахан скопировал весьма удачный стиль, прекрасно вязавшийся с нынешним временем и его светлыми волосами. — Нужно будет проработать этот вопрос, на досуге! — пробормотала девушка, хватая с подоконника ноутбук. — Сто пудов. Когда журналистка показалась на крыльце, на небе сверкнула молния, осветив окрестности Доббс Ферри, окутанные белесым туманом, поднимавшимся от самой земли. Было сыро, темно и непривычно зябко. Опавшие листья неприятно шуршали под ногами. К тому же, всадника нигде не наблюдалось. Будто он взял свою лошадь и вместе с ней растворился в этом давящем на виски мареве. — Абрахам? — позвала Женевьева, ощущая как сосет под ложечкой. — Где ты, чёрт возьми? — Страх – лучшее оружие тьмы. И он змеей вторгся в сознание брюнетки. Хорошо, что озираться, долго не пришлось. Вестник смерти не оставил свою соратницу, возникнув перед ней как призрак, внезапно. — Твою мать! — С чувством пискнула Уилсон, двинув локтем сверхъестественному шутнику в бок. — Никогда, слышишь. Никогда больше так не делай! Если не хочешь загнать меня в гроб. Потому что тогда я не дам тебе житья ни на том и ни на этом свете! — Как скажешь, — примирительно улыбнулся гессенец, явно довольный произведённым эффектом. — Не буду. — Пообещал, указав за спину брюнетки. В клубившемся тумане Джеа рассмотрела восхитительные изгибы Мустанга 1969 года. Повинуясь мысленной команде всадника, чёрный автомобиль, взревел движком, разогнав светом круглых фар темноту. — Я подумал, что это не будет привлекать внимания в вашем мире. Никогда не хотел к нему привыкать. — Да, но… — ахнула журналистка, — ты не прав. Это произведёт больший эффект, нежели просто лошадь в центре города. Хотя… символично. Не хочу знать, где ты учился водить. _____________________________________ Дом мистера Поттс на Кинг-стрит* – этот дом находится в Трентоне. Во время военной кампании 1776 года он был резиденцией Иоганна Ролла. Там же, 27 декабря он умер от ран. Доноп** – Карл фон Доноп (1 января 1732 – 25 октября 1777) – гессенский полковник, командовал гренадерами и сорок второй бригадой горцев в Бордентауне. Горжет*** – изначально стальной воротник для защиты шеи и горла. С исчезновением лат горжет – латунная пластина в форме полумесяца, сохранившаяся как символ «благородства» его обладателя. В европейских армиях горжет стал знаком отличия офицера. Офицеры Лоссбергской бригады вздумали написать письмо с жалобой генералу Леопольду фон Хейстеру****– это событие действительно имело место быть. Но, к сожалению, письмо дошло до адресата слишком поздно. Уже после разгрома гессенцев Вашингтоном.