Женевьева

Sag, Mensch, was Dich treibt? Suchst ruhelos nach dem, was bleibt Wo doch das einz' ge Kind der Ewigkeit Der Schmerz ist, diese nie zu finden(с) Üebermutter – Wein' mir ein Meer.* Скорость. Есть в ней что-то загадочное и опьяняющее. То, что заставляет закипать кровь, едва педаль газа уходит в пол, под нарастающий гул мотора и шорох покрышек по асфальту. Не конная прогулка под луной, но деяние не менее привлекательное, наполняющее душу искрами азарта. — Вот уж не думала, что ты любитель быстрой езды — вцепившись руками в ремень безопасности, съязвила Джеа, глянув на всадника, сидящего за рулём. — Не боишься штрафами обрасти? Здесь стоят камеры на каждом перекрёстке. — Это малая напасть, когда у тебя полный багажник оружия. Хочешь прогуляться пешком? — парировал остроту Ван Брант, останавливаясь у светофора, на выезде из Ирвингтона. Как раз у мемориала Вашингтону Ирвингу, где красовался бюст писателя в окружении его персонажей. Блестящий чёрный мустанг привлекал внимание, как и предрекла журналистка. Даже простых обывателей, переходящих улицу, по пешеходному переходу, перед «мордой» автомобиля, от которой поднимался пар. — Легко могу устроить. — Просто, ох… — закатила глаза Уилсон, — не гони лошадей. Бродвей это не хайвей, где стоит лихачить. — Да? — та глумливая ухмылочка, которой одарил Женевьеву вестник смерти, не оставила брюнетке ни малейшей возможности для возражений. Тем более что на полосе слева, пристроился разрисованный аэрографией спорт-кар, ярко-оранжевого цвета. Всю дорогу, стритрейсер плёлся в хвосте, пытаясь догнать мустанг и Абрахам, очевидно, видел это в зеркале заднего вида, в то время как ненаблюдательная Уилсон, вспышку прохлопала. А теперь, поравнявшись с «обидчиками», гонщик явно зазывал их на соревнование в быстроте и маневренности. — Скажи это ему. — Даже не думай! — Отрицательно замотала головой девушка. — Нет, Ван Брант. Нет! — Если ты умер — подразнил подругу гессенец, — то у тебя не так уж и много развлечений. — Но я-то ещё жива и очень хочу пережить эту поездку! — Протест Женевьевы был отклонён. Всадник, хорошее настроение которого, росло по экспоненте, пропустил реплику спутницы мимо ушей, возложив изуродованную клеймом руку, на рычаг переключения скоростей. — О, чёрт! — Держись. Как только красный сигнал сменился на зелёный, машины, шлифуя шинами дорожное покрытие, сорвались с места, устремившись вперёд. Огни улиц, сплелись в одну размытую канитель. Лавируя в потоке транспорта, оба водителя неслись к мосту, через Гудзон, игнорируя всё мыслимые и немыслимые дорожные знаки. Заезд более чем опасный, но даже журналистка, шипевшая сквозь зубы проклятья, в адрес приятеля, который резко перестраивался из одной полосы движения в другую, прониклась этой соревновательной атмосферой: — Он нас сделает! — сорвалась Уилсон, когда оранжевый спорт-кар стал лидировать, на середине дистанции. — Точно тебе говорю! — Главное не победа, главное - участие. — Мягко отозвался всадник, недобро оскалившись. — «Что у него на уме? — Женевьева утвердилась во мнении, что кавалерист проигрывает специально. Хотя… смотреть на увлечённого состязанием Абрахама ей нравилось. Так он действительно казался живым. Таким, наверное, как когда-то. До того, как его коснулись несчастье. Глаза мужчины горели задором, а не всепоглощающей ненавистью. Он просто был самим собой, отгородившись от влияния проклятья и сущности Дуллахана. Это было прекрасно. Уилсон отдала бы всё на свете, чтобы так оставалось всегда. — М? — Ван Брант уловил, что его соратница притихла, и слегка улыбаясь, не отрывает от него взгляда. — Ничего — моргнула брюнетка, сбросив наваждение. — Просто любуюсь на твою целеустремленную мину и соображаю, что за фокус ты собираешься выкинуть? — О, это как раз самое интересное. Ричард Закс – стритрейсер из Бруклина, радуясь оголтелой победе, съехал с моста, под громогласное улюлюканье своих разбитных приятелей, находящихся с ним в автомобиле. — Так его Рикки! — похвалила паренька его пассия, сверкая голливудской улыбкой, которая, очень быстро сползла, едва раритетный мустанг обозначился слева. Он в два счёта нагнал тюнингованный спорт-кар на первом же повороте. Столь явная насмешка никому не пришлась по душе. — Что за срань? — негодовали друзья. — Этот тип тебя троллит или как? Почему он уступил? — Сейчас выясним — помрачнел Ричард, притормаживая и нажимая кнопку стеклоподъемника. — Эй! — Парень попытался перекричать гул автострады, в надежде, что соперник пойдёт на контакт и тоже опустит тонированное наглухо стекло. — Слышишь меня? Оппонент слышал. При том прекрасно. Стекло медленно пошло вниз, как и было запрошено, демонстрируя юнцу черноту салона. И напрочь отбивая желание вступать с противником в спор. Язык сам прилип к нёбу, едва Рикки увидел силуэт пилота. Руки сжимающие руль, плечи, а дальше – ничего. Головы у водителя не было и в помине. — Господи Боже! — завопил Закс, теряя управление над своей тачкой и въезжая передним бамперов в едущий впереди пикап. — Боже! — Это было жестоко — прокомментировала Женевьева, когда они с всадником отъехали от места аварии на достаточное расстояние. Автохулиган, испуганный Ван Брантом, собрал за собой ещё три машины и целую пробку. — Зачем ты это сделал? — Ну — хмыкнул гессенец, пригладив волосы — вначале я хотел развлечься. Это так. Но заметив за нами слежку, подумал, что неплохо бы от неё избавиться. — Слежку? — подскочила девушка. — Почему ты мне ничего не сказал? — Сейчас говорю. От Уиллоу Поинт** за нами следовал серебристый джип. Я знаю, кому он принадлежит. — Кому? — Уилсон видела, как на скулах товарища заиграли желваки. — Крейну? — Почти. Его ненаглядной напарнице из полиции. Эбигейл Миллс. Не сомневаюсь, что они вместе. — Выплюнул Абрахам, будто имя лейтенанта было для него чем-то неприятным. — Как скоро Икабод забыл о своей драгоценной жене. Как только убил её, потому что она потянулась ко мне? — Месть заняла своё законное место, с той лишь разницей, что гессенец никогда прежде не касался этой темы в разговорах с Джеа. Решил, что может ей доверять? Хорошо бы. — Он носится с этой девицей, как с величайшим сокровищем. Когда она попала в Чистилище, после победы Молоха, то он вытащил её оттуда, не прошло и двух часов. В то время как Катарина провела там больше двухсот лет! Здесь есть над чем поразмыслить. — Я не знаю, почему он так поступил — журналистка ощущала злобу всадника. Прискорбно, что при всём взаимном притяжении, он никогда не посмотрит на неё так, как на ведьму. Разбитое сердце трудно врачевать. — Причин не доискаться. Быть может потому, что все эти «больше двухсот лет» он прибывал в колдовском сне, а быть может, попросту не было возможности? Строить теории – гиблое дело. Ты слишком строг. — Или посмотрит, но по-другому? — Знаю одно, ради тебя я бы поступила точно так же. — Уилсон отвлекла кавалериста алчущего отрубленных голов, взяв его за руку, когда они прибыли к означенному ей мотелю. Абрахам ничего не сказал, ощутив, что раздражение вызванное воспоминаниями о Крейне лопнуло как мыльный пузырь. Распылилось под напором карих глаз, в которые он всматривался так пристально. Неужели Ван Брант не лучше бывшего друга и способен предать память о Катарине? Он ведь так хотел, быть рядом с ведьмой, что даже Ад не смог удержать его на цепи, а теперь? Теперь он пялится на взбалмошную девчонку, вечно влипающую в неприятности. — «Но ведь Катарина отказала тебе сразу» — нашептало самолюбие — «Она никогда не любила тебя по-настоящему, постоянно обманывая и используя. У тебя есть полное право выбрать, как жить дальше… нечего терять» — Соблазн оказался велик. Абрахам поддался искушению, потянувшись к Женевьеве. Желая поцеловать журналистку так, как принято в новом веке, но замер в сантиметре от приоткрытых губ. Душа разрывалась напополам. Одна её часть хотела быть здесь и сейчас, завершив начатое, а другая постоянно воскрешала всё то хорошее, что было между ним и женой Икабода. Искренние слова и поступки Ван Тассел, кои заставляли надеяться, что он ей не безразличен. Что счастье возможно. Просто нужно немного подождать. Догадавшись, почему вестник смерти колеблется, Уилсон отодвинулась сама. Всё это не должно происходить так. Не здесь. Не на забитой парковке второсортного мотеля. Потому, нацепив маску деланного благодушия, она покинула автомобиль, пообещав Дуллахану вернуться: — Осмотрись пока. Мне нужно взять ключи от номера. — Уйти, не оборачиваясь, было невероятно тяжело. Тяжелее только улыбаться, когда хочется взвыть. Но журналистка справилась с этой задачей. На ресепшен гостиницы дремала благообразная бабулька. Когда Женевьева переступила обшарпанный порог, та крякнула и, выпрямившись, деловито поправила очки: — Доброй ночи, милочка. Чем могу вам помочь? — прогнусавила администраторша, воззрившись на вошедшую. — Припозднились вы. Пять утра. — Извините — тяжело вздохнула брюнетка. — Долгая дорога. Я пришла подтвердить бронь. Я оставила её сегодня днём, после полудня. — Номер с большой кроватью? — многозначительно поигрывая бровками, старушка посмотрела в окно, на шарахающегося возле мустанга высокого блондина. — Номер с двумя кроватями — скрипнула зубами Уилсон. — Мы коллеги. — Да? Конечно-конечно. Крошка Джеа росла в Техасе, в Сан-Антонио. Чудесный город тысячи туристов приехавших поглазеть на крепость Аламо и набережную Ривер-Велк. Мегаполис, загаженный заводами и толпами снующих латиноамериканских беспризорников. Некогда она тоже была частью этих улиц, несколько раз сбегая от приёмных родителей. Её настоящая мать спилась. Отца Женевьева никогда не знала. Слышала только то, что он был французом, и своим неординарным именем она обязана ему. А больше ничего. Ни слова, ни жеста… Родные не искали её, оставив на попечение государства. — Я понимаю, Уилсон — говорила ей социальная работница Алесандра Родригес, — ты хочешь быть сильной и независимой в этом суровом мире. Но тебя седьмой раз ловят на мелких кражах. Чего тебе не хватает? — Этой женщине за сорок, было не наплевать на тринадцатилетнюю хулиганку, сидящую на стуле, в её кабинете. — Если ты продолжишь в том же духе, то тебя упекут в колонию для несовершеннолетних. Это не выход. Ты подводишь своих опекунов. — Да — насупилась девочка, тряхнув непослушной чёлкой. — Но эти люди мне чужие. Они меня не любят. Я хочу к маме. — Ты знаешь про маму, малыш. Мне очень жаль. Она не может тебя больше воспитывать, пока не бросит пить. С чего ты решила, что Томпсоны тебя не любят? Может быть, ты просто не хочешь дать им возможность? Они защищают тебя перед комиссией. — Правда? Даже несмотря на то, что я такая плохая? — слёзы сами брызнули из глаз Женевьевы. Она совершенно отвратительно разрыдалась, хлюпая носом и стирая влагу с лица, рукавом полосатой толстовки. — Я согласна попробовать. Я больше не убегу, честно. Любовь – это не только когда защищают тебя. Это лишь пятьдесят процентов. Взаимная любовь – это когда защищаешь и ты. Теперь я понимаю. Усталость накатила на журналистку ударной волной. Однако оставив соратника в номере задёргивать жалюзи и принимать душ, Джеа нашла в себе силы доползти до супермаркета двадцать четыре, на другой стороне улицы. Там она затарилась едой и водой, с припрятанной в подкладке кредитки (на чёрный день) и даже прикупила всаднику шмоток, исходя из того положения, что одежда виденная ей до этого – иллюзия. Очень реалистичный морок, созданный гессенцем для запудривания мозгов. Доподлинно же, гнилое барахло никуда не делось, да и деться-то, в сущности, не могло. — Дорогой, я дома! — пошутила Уилсон, закрывая дверь ногой. Руки журналистки занимали два объёмных пакета, из-под которых её саму толком не было видно. — Я тут прошвырнулась по округе, пока ты плескался и — она уронила бумажные свёртки на свою постель, — решила обновить тебе гардероб. Мундир времен войны за независимость давно вышел из моды. Правда не знала, какой у тебя размер и... — Только сейчас Женевьева подняла взгляд на товарища, выглянувшего на шум из ванной комнаты. — Извини. — Ничего кроме полотенца на нём не было. — Что-то... обязательно подойдёт. — Спасибо — поблагодарил Абрахам. Ах, как же замечательно его приятельница покраснела! — Вообще-то должно быть наоборот. — Потому не привыкай — сдержала порывы Ван Бранта журналистка, прошествовав к гессенцу. Щекотливое положение, в которое она попала, распаляло, но в тоже время давало простор для фантазии. Довольно ей поддаваться магнетизму злого духа. Пора и его проучить на деле. Это будет маленькой местью Женевьевы, за провокационное поведение всадника на стоянке. — Я давно хотела тебе раскрыть один секрет — Уилсон постаралась придать своему лицу томное выражение, — это тайна о тебе же. — Она подошла к мужчине почти вплотную, заставив взволноваться. — Какая? — пикантность положения зашкаливала, порождая совсем нецеломудренные образы. А ведь он только-только договорился сам с собой чаять в Женевьеве исключительно друга, а не красивую женщину. — Тебе когда-нибудь говорили, что у тебя уши торчат? — разрушила весь накал возбуждения ехидная чертовка, прошмыгнув мимо кавалериста в ванную. — Да! — журналистка никогда не слышала, как Ван Брант смеётся. Не просто усмехается или хмыкает, а от души ржёт. Как сейчас. Над ней. Над собой. Джеа застала его врасплох, хотя у неё самой была та ещё мордашка. Такую дичь нарочно не придумаешь. — В детстве! — Я так и знала! — хохоча, ответила Уилсон из своего убежища. — Пост сдал – пост принял. Ты не представляешь, как тяжело женщине без горячей воды. — Я даже комментировать этого не буду. Я принимал современный душ в первый раз. _________________________________ Скажи мне, человек, чем ты ведом? Без устали ты ищешь то, что остается. Но место то, где боль, тебе, Единственное вечности дитя, найти не суждено(с) Übermutter – Плачь обо мне море*. Уиллоу Поинт* - старое название района Доббс Ферри.