***
Сегодня ты меня убьешь. Три ночи, поздно. Уже заряжен, на столе Две пули, воздух. Сегодня ты меня убьешь. Три ночи, поздно. Лежат два трупа на траве, Глядят на звезды.
***
— Как тебя зовут? — какой-то мужчина смотрит на нее слишком настороженно, будто если бы рядом не стояла другая девочка, более улыбчивая и светлая, он бы повысил голос и позволил себе сказать грубое словцо. Андре могла лишь хмурить брови, поджимая совсем уж синие от холода губы, обхватывая одной рукой подол грязного сарафана, что было порвано по крайней мере в трех местах. Второй рукой она вцепилась за плащ, что с радостью отдала ей девочка рядом. Ей было примерно столько же лет, сколько и Жид, вот только отличий было даже слишком много, не сосчитать. — Её зовут Андре, отец. У нее был прелестный голос, чистый, томный, девичий. У нее же голос был хриплый, - ощущалось влияние частых болезней, - и даже придушенным, хотя ей было не очень много, лет двеннадцать. Андре перестала считать, ведь в этом не было никакого смысла. Сироты не много о чем беспокоятся, вот и она стала их частью. Ни планов на будущее, ни надежды, ни желания стать счастливой. Андре была побита самой судьбой и не находила радости ни в чем. По ночам она любила уходить далеко в поле и кричать, плакать, рвать траву, раня руки осокой, да посильнее. В один из таких же дней ее и нашла Ода. Так она назвалась. Она не боялась испачкать свое пестрое и даже тяжелое на первый взгляд платье, она даже стянула с себя прелестные туфли, за которые Андре, она была уверена, дали бы приличную сумму где-нибудь в ювелирке. Перед ней был не то человек, не то ангел. Правда не как описывали предки в книгах (светлые волосы и чистый взгляд голубых глаз, это даже звучало глупо). Её ангел имел короткие каштановые волосы и темные глаза с крапинками зелени, хоть в темноте этого не было сильно видно. Ее ангел улыбался так искренне и протягивал маленькие ручки, которые не имела права касаться такая падаль вроде Андре. Они ведь запятнаются грязью и едкой кровью бездомыша. Но Оде и тогда было наплевать. Она звала ее за собой, хватая руки, вроде бы по-детски игриво, но в то же время ласково, чтобы не задеть ранки, которые она, - Жид даже не удивилась, - углядела сквозь рукава одежды, а заметив, как та ежится, ангел отдал ей теплый плащ. Который теперь девочка держала так крепко, что никто бы не посмел отобрать. Мужчина прямо перед ней, не из низкого сорта людей, видел же перед собой дикого зверька. Волчонка, семью которого покромсали местные охотники и который вот-вот может броситься в его сторону, разрывая зубами плоть. У нее была смуглая кожа, оттого принадлежность к неместным видна была сразу. Весь его народ бледнолицый. Этим они гордились и презирали чужаков вроде этой девчонки. Андре, значит. Забавная. Утирает грязь с щек и волос, белоснежных когда-то, а сейчас имевших серый, почти выцветший оттенок. Смотрит в его глаза с недоверием, но не злостью, не ненавистью. Наверное, дочь много говорила про него, так что опасности в нем Андре не видела. В любой иной ситуации Ричард не допустил бы эту дикарку во дворец. Ей здесь не место. И все из знати это понимали, а потому и взгляд их был достаточно красноречивым. Да что там, его жена не скупилась достаточно громко прямо за его спиной поливать девчонку грязью, и Ричард, несомненно, был уверен: Андре ее прекрасно слышит, но лишь нежная рука Оды словно сдерживает ее от того, чтобы зарычать, подобно волку в неволе. — Мы можем оставить ее тут, пожалуйста? То есть... я не... не так хотела сказать... — Андре еле слышно фыркает, дергает плечом, заставляя Оду стушеваться: неправильно она выражается, вот совсем, по-обидному, будто говорит о ней как о каком-то котенке. Или щенке, которых она просто обожает и часто таскает в дом. Жид конечно же не знает о таких привязанностях дочери короля, но предчувствовала это, отчего ассоциации стали совсем болезненными. Не умерла еще в ней гордость и быть щенком богатенькой девочки, которая пусть и похожа на ангела, она не будет. Пусть ее хоть убьют. Пусть заставят страдать, она не прогнется под богатую власть, и так державшую ее в аду на земле, — Я не хочу, чтобы она умерла там. — Таких, как она, тысячи там, за пределами города. Ты будешь спасать каждого ребенка, которого встретишь? — почти срывается на фальцет Эмилия, подскакивая со своего кресла, забывая про манеры, кажется, забыв даже про то, кто она, в конце концов. И Ричард прекрасно ее понимает, оборванка, кажется, тоже. Но умело игнорирует дрожащий от гнева голос королевы. Женщины, которая и сама прошла тяжкий путь от дочери мельника, что продал ее богатенькому мальчику до властной женщины, которая, как и Жид, готова без толики сомнения убить за то, что ей дорого. Она хотела безопасность в ее семье. А Андре хотела обезопасить себя. В этом было их отличие. — Но разве сильные не должны защищать слабых? Пап? — Ода смотрит всегда жалостливо, и терпение кончается почти сразу. Они битый час сидели в гостиной, пока Андре доверчиво жалась к принцессе, которая озиралась по сторонам, которая была ненавидима почти всеми в этом замке. Всеми, кроме Оды. Терпение кончается почти сразу. И Ричард не знает, жалеть ему об этом в будущем или нет.***
— Подожди, Андре, за тобой не поспеешь, — кричит Сакуноске, а ее звонкий, уже не такой мелодичный, но такой же чарующий смех и голос эхом отдается по пустым коридорам дворца. Жид лишь смеется в ответ, также хрипло, но при этом по-особенному, подбегая к ближайшему подоконнику с огромными окнами, откуда видна алая луна, оставляя кровавые следы на полу и стенах, где только могли быть окна. Девушки впервые видели такое. Андре всегда говорила, что за пределами дворца есть много всего интересного, а Сакуноске с упоением слушала эти истории, хоть понимала, что большинство "сестра" просто выдумала. Они жили вместе уже пять лет, успели сильно сблизиться, даже несмотря на разные взгляды на мир и характеры. Распущенность Жид не нравилась никому, она была слишком гордой, не слушалась, вела себя дико, не стеснялась в выражениях, а еще ненавидела украшения. Потому волосы ее, уже достающие до поясницы были всегда в переполохе. Ода любила ее причесывать и никому не позволяла состригать локоны девушки. Андре не хотела правильной, но не это было хуже всего. Хуже всего было то, что она учила Оду плохому. Например, сбегать из своих комнат под покровом ночи, чтобы, набрав книг из библиотеки, убежать как можно дальше от покоев отца и матери. Жид не то, чтобы совсем уж любила читать: девушке больше нравились книжки с картинками, но когда ей читала шатенка, устраиваясь на ее коленях, весь бунтарский дух будто пропадал и Андре становилась как маленькая Сакуноске, тихая и мирная. Она молчала, не смея перебивать, гладила принцессу по волосам, зарываясь иногда в них пальцами, и кусала губы, чтобы не издать лишних звуков. У них был такой общий секрет. О котором пока что никто не догадывался. — Быстрее, ваше величество, иначе пропустите все! — Андре, не боясь, взбирается на подоконник, кажется, не замечая, что рвет очередное дорогое платье, обнажая смуглые крепкие ноги, без стеснения и без чувства стыда. Ода всегда этому удивлялась, насколько можно быть раскрепощенной и идти против всего. Против всех, в конце концов. Ода, определенно, так не смогла бы. Ведь она выросла в семье аристократов, где каралось любое баловство, где девочкам запрещено было смеяться громко, открывать на всеобщее обозрение части тела выше колена или локтя. Где нужно держать спину ровно, а ходить - медленно и грациозно. Плевать было родителям, что она ещё ребенок. Из Сакуноске делали буквально куклу для принцев. И в этом мирке Андре стала глотком воздуха. Глотком свободы. С ней не было страшно бегать, прыгать, воровать книги из библиотек и еду с кухни, чтобы всю ночь провести вдвоем наедине со звездным небом. – Знаешь, что это? Кровавая луна. Такое бывает раз в миллионы лет, если не больше, – хрипло проговорила Андре, садясь по-турецки и распахивая окно, чтобы подставить лицо прохладному летнему воздуху, а после свесить ноги вниз, наплевав, что они были на третьем этаже. Сакуноске же просто стояла рядом, пока не решаясь повторить действия подруги, лишь приподнявшись на носочках, с восхищением смотря на багровый круг, — В одной из легенд кровавой луной была дочь Владыки преисподней. Однажды ее прогнали на Землю, в мир людей, где она родила близнецов, которые стали героями. А некоторые племена верили, что это мистическое явление несло за собой конец света, но, только представь, оказывается, задолго до этих племен была еще одна кровавая луна. То есть, то, что мы сейчас видим - не первое событие, оно было еще много-много лет до нашей эры. Одасаку слушала с упоением. Жид не знала этого, но ее голос туманил разум. Она говорила мало на людях, поэтому принцессе приходилось ждать момента, когда они останутся наедине, чтобы снова услышать таинственные истории, что она находила на книжках с картинками. Чтобы услышать прокуренный смех, хоть в дворце курильщиков не водилось. И отчего-то Оде хочется верить, что где-то у беловолосой припрятана пачка каких-нибудь старых дешевых сигарет. Ода хочет попробовать все то, что пробовала искушённая жизнью Андре. — Было бы забавно, будь это действительно знаком конца света, — игриво шепнула шатенка, протягивая ладонь к светлым белоснежным волосам, что в свете луны отливали дымчато-розовым оттенком, сначала зарывшись в них, а после опустились на шею, обхватывая шею и поднимаясь одной ногой на подоконник, целуя. Вторая рука Оды опустилась на обнаженные колени девушки, а Жид подтянула шатенку за талию, заставив залезть на подоконник полностью, открывая пустующему кровавому коридору бедра с крапинками родинок и длинные ноги, скрытые всегда за длинным тяжелым платьем. Ода снова почувствовала, что задыхается новым и приятным способом. Всё вокруг будто исчезло, будто конец света произошел совсем рядом, а их не задел. И не было никакого страха. Он отступил, и даже наглые руки беловолосой, что настойчиво проникали под юбку, касаясь разгоряченной кожи около внутренней поверхности бедер совсем не пугали. Ода выросла слишком податливой и хрупкой, Андре же любила командовать, не имела права прогибаться под других. Губы Жид были поистине мягкими. И пусть целоваться их не учили, а мальчишки были далеки от их вкусовых предпочтений, они учились. Первый раз был в пятнадцать. Простой легкий чмок в губы и самая прекрасная реакция: зардевшиеся щеки и смущенный взгляд, за который Андре не постыдилась бы сорвать платье с шатенки прямо на этом чертовом окне, осыпая шею, ключицы, - все такое до одури идеальное! - жадными поцелуями, помечая яркими пятнами, чтобы никто не забрал, не посмел тронуть. Когда-то Ода её спасла однажды, а после всю жизнь сама просила о помощи. И Жид понимала, что рискует всем. Чуть ли не собственной жизнью, но она рычала, стоило кому-то обидеть ее ангела. Все ради одной улыбки. Ода не хотела быть хорошей девочкой. Ей надоело это. Ей надоели светские вечера, хоть это и было весело в детстве. Оде надоело быть принцессой. Ей хотелось убежать вместе с этой наглой и такой простой Андре куда подальше, а лучше подчиниться, дать облапать себя настолько грязно, как она никогда не мечтала. Позволить оставить метки, позволить быть собственностью, позволить отдать свою девственность, чтобы родители сошли с ума от ярости. Это был как наркотик: ощущение свободы. Жид нужно было подчинить, Сакуноске нужно было подчиниться.***
— Замуж?.. — шепчет чуть ли не одними губами, не веря. Молодой человек на софе напротив слегка ухмыльнулся, гаденько так, что Оде поплохело. Сердце стучало все сильнее, но страшнее шатенке было не за себя, а за ту, что она тайно держала за руку, переплетая пальцы, поглаживая. Все, что угодно, лишь бы успокоить. На них нет лица, а родители довольны. Дочери ведь уже восемнадцать, а они давно выбирали ей избранника. Какой-то богатенький мальчик, смотрящий в ее сторону, как на товар, как на дорогую побрякушку. Мерзость. — Такой союз будет очень выгоден соседнему государству, да и Мартину ты очень понравилась. Мы решили, что вы обязаны пожениться в ближайшее время, — королева говорила мягко и даже с насмешкой. Она знала, что произойдет после замужества дочери: Андре вылетит из дворца или будет казнена, а шатенка даже не узнает об этом. Жид забудут как страшный сон, а ее тело будет уже гнить под землей, пока Ода будет няньчить в другом городе своих пятерых детей. Передернуло обеих. — Разве я похожа на вещь, мама? Разве меня можно отдать человеку, как предмет, как украшение?! — теперь пришла очередь беловолосой сдерживать гнев Сакуноске. Шершавые подушечки пальцы прошлись по запястью. Там, где Андре оставила слабый шрам от укуса, как новую метку. Огладила грубо, чтобы стало больно, чтобы отрезвить подругу, хоть смотреть на то, как в зелени глаз расцветают черные розы агрессии, поглощая светлый оттенок. Женщина поджала губы, будто замечая ласку, осуждающе прожгла Андре взглядом, а после постаралась принять более спокойное выражение лица. Но всем было видно, как королева стискивает зубы. Прямо как в первую их встречу. Символично. — Ода, милая, никто не считает тебя вещью, но и ты должна нас понять... — Нет. — чеканит так грубо и холодно, что даже у Жид мурашки по коже бегут. Принцесса никогда не позволяла себе говорить с родителями в таком тоне. Он мог быть ласковым, жалостливым, болезненным, но не столь отстраненным. Парень, с которого Андре почти не сводила тяжелого взгляда, продолжал ухмыляться. И эту улыбку хотелось вырезать, сорвать, услышать крики. Распотрошить голову, чтобы тот даже не думал о ее ангеле. Эмилия сдерживает нервный вздох, сжимает пальцами подол платья, как раньше это делала Сакуноске, а после снова переводит взгляд на Андре. — Довольна теперь, дрянь? Ты сделала из нашей дочери дикарку, как и ты сама, — спокойствия этой женщине было не занимать, но, кажется, подобные слова ни одну из девушек не удивили. Беловолосая усмехнулась. О да, это приятное чувство тепла где-то внутри разгоралось благодатным огнем. Они все поняли. Спустя столько времени. Когда ничего нельзя изменить, они поняли, что их птичка наконец нашла выход из клетки, в которой ее держали всю жизнь. Жизнь в тьме, жизнь под замком... Да терпеть она не могла такое отношение. Девушка, держащая ее за руку, заслуживала гораздо большего. — Ну что вы, ваше высочество. Я всего лишь спасаю ее, — хрипит, облизывая пересохшие губы и показушно достает пачку Кент, потрепанную и почти пустую, в открытую закуривает и встает, не давая никому и слова сказать, тянет малышку оду за собой. А та усмехается и ускоряется задевая дорогую вазу и стремится к выходу, только в последний момент слыша громкие и даже визгливые ругательства. Андре же даже не спешит, знает, что все это бессмысленно, но действия были осознанными. В руках украденная и припасенная прямо около двери на улицу бутылка вина. А в рукавах - секрет. Только для них двоих. О котором скоро узнает весь город.***
Снова старое знакомое поле. Андре тяжело дышит, усаживаясь на колючую траву и докуривая сигарету. С этим местом у нее связано много воспоминаний. Но сейчас на душе было так легко, будто бы не было той боли, что она выплескивала каждый день этому полю. Только руки помнят это место: раны от осоки не зажили и спустя много лет, оставаясь нитевидными линиями на запястьях. Оде они даже нравились, она любила касаться шрамов губами, так нежно, что с ума можно было сойти. Шатенка села рядом с ней, довольно улыбаясь и уже стараясь открыть злосчастную бутылку алкоголя. Они не пробовали его, но мечтали когда-нибудь убежать подальше и испить этот напиток, который не положено было пить настоящим дамам. Вот только они не дамы. Все те же девчонки, каким были в первую встречу. — За что будем пить, ваше-бывшее-черт-возьми-величество? — выдыхает дым прямо в лицо принцессе Андре, наконец доставая то, что она прятала, рискуя быть пойманной с поличным. То, за чем она ходила в лазарет почти две недели, — Предлагаю за наш конец света. — Что это? — отвлекшись, тихо спрашивает Ода, рассматривая маленькие кристаллики в небольшой баночке, на которой было написано что-то химическое. Жид усмехнулась. Интересно увидеть реакцию. — Тетродотоксин. Яд, добываемый из рыбы. Оказывает нейропаралитическое действие на организм человека. Прочитала в одном справочнике. Убивает в течении шести часов. — Так спокойно об этом говоришь? Двойное самоубийство готовила. И давно? — Оде отчего-то не хочется шутить. Она до отчаяния верит сейчас этой беловолосой девушке, которая прямо говорит, что хочет убить и ее, и себя заодно. Один кристалл, и все для них будет кончено. — Месяц. Знала, что долго не выдержу взаперти этого дворца. Что когда-нибудь я убегу вместе с тобой куда подальше. Нас будут искать, меня могут найти, повязать, убить в конце концов, а тебя выдать замуж за этого ублюдка. Я не хочу этого. Я бы сказала, что это единственный выход, вот только это будет чистым обманом, — шепчет почти в самые губы, заставляя податься вперед, — я готова жить ради тебя, Сакуноске, но хочешь ли ты умереть за нас?***
Первые два часа все было в порядке. Относительно. Губы пересохли, почти слипались. Тело немело с каждой секундой, иногда кололо. Пустая бутылка и частично пустая баночка валялись в нескольких метрах от них. Над головой - одни звезды и луна: единственные свидетели их угасающих жизней. Ода хрипло дышала, понимая, что почти не может говорить. Язык онемел, она могла иногда лишь шептать что-то, лежа снова на земле, уложив голову на колени Андре. Та была словно живая статуя, почти не дышала, изредка подрагивая от судорог. Они не ощущали холода, им было почти все равно. Дрожь они старались отнять друг у друга, вырвать, мысленно утешить, стараясь коснуться друг друга снова онемевшими пальцами, которые словно окаменели. Первой перестала дышать Андре. Последний хрип отпечатком остался в закоулке памяти Оды, которая последний раз вздохнув, проронила такие живые, - в отличие от них, - слезы, пересилив яд и сжав руку ее личного дьявола сильнее. И только луна с крапинками звезд могла увидеть, что их любовь была самым сильнейшим ядом в этой вселенной.