Яркий луч, тёплый луч

      — …лично знаю дизайнера, он сам меня пригласил. А вы впервые на подобном мероприятии?       Костя отпивает из бокала, маскируя усталый вздох. Это юное создание прицепилось к нему, едва он остался в зале один. Парень с высветленными волосами, в камуфляжных штанах, рукава футболки подкатаны так, что оголены худые загорелые плечи, на шее десятка два громоздких цепей… Костя смутно припоминает, что видел его пару раз на экране, но имени хоть убей не вспомнит, а представиться местная звезда не счёл нужным.       — Неужели по мне так заметно?       — Похоже, что вам некомфортно. — Парень важно кивает. — И этот ваш костюм, он такой формальный…       Он пытается говорить значительно, подчёркнуто вежливо — так, как, ему кажется, должны говорить взрослые? Его симпатичному юному лицу это не идёт, но Костя всё равно улыбается и подыгрывает. Хочется ребёнку светской беседы — пускай. Он, видимо, действительно получает от этого удовольствие: от пустых фраз, загнанных в строгие рамки приличия шуток, ничего не значащих комплиментов.       И поддерживать такой разговор легко. Это, пожалуй, единственное здесь, что не вызывает отторжения. Мероприятие не из тех, к которым Костя привык: слишком много красок, громче голоса, бессмысленней разговоры. Никакого дресс-кода, и в сером костюме и белой рубашке он чувствует себя кадром из чёрно-белого фильма в модном блокбастере.       Чувствует себя старше Герды, если не сказать хуже — старее. Она легко влилась в местную атмосферу, сориентировалась без труда и уже спустя несколько минут отправилась в свободное плавание, снявшись с тяжёлого якоря в виде будущего мужа и его секретаря.       Неудивительно. Она ведь и с Елом быстро нашла общий язык. За две недели гораздо лучше, чем он за два года.       — А чем вы занимаетесь? — Парнишка подходит чуть ближе и наклоняет голову к плечу. Смешливая кучка его сверстников, от которой он отделился, перешёптывается за его спиной. — Я вас, кажется, раньше не видел…       Прижав бокал к губам, Костя секунду медлит — пуститься в объяснения или?..       — Торговлей, — всё же коротко бросает он. Ответный взгляд вспыхивает:       — О, так вы один из спонсоров?       — Нет. Мой… знакомый сегодня пройдётся по подиуму. Я пришёл его поддержать.       В дополнение к фразе Костя ненавязчиво демонстрирует кольцо, поправляя волосы. Не уверен, что в этом есть необходимость, но… Жаль, Штефана рядом нет. Он с молодыми парнями общается чаще и определил бы наверняка, что движет этим: желание поболтать «прямо как взрослые» или намерение склеить заскучавшего «спонсора» с лишними нулями на банковском счёте.       Штефан, кстати, давно должен был вернуться; Костя улучает момент, когда прицепившийся парень отвлекается на проходящего мимо официанта, и смотрит на часы. За десять минут можно было трижды и Герду найти, и вернуться с ней. Надо же, пока с Елом была она, нервы так не царапало. А вот когда там с ним Штефан…       И когда само это место подталкивает к тому, чтобы уединиться с кем-нибудь в тёмном уголке и сделать нечто безрассудное. Слишком здесь неформально: тяжёлая музыка, густой полумрак, высоченные потолки бывшего то ли склада, то ли завода, пространство рабочими внутренностями наружу, сейчас спящими, чёрными в темноте над прожекторами. Все эти трубы вытяжек, мёртвые лампы на толстых металлических стержнях, каркасы с выломанными секциями…       Парень в эту припудренную лоском разруху вписывается идеально. У него светлые, серые глаза, взгляд снизу вверх ловит жёлтые блики, но зрачки огромные, тёмные. Костя смотрит не в них, а на них, отрешённо, не желая вдаваться слишком глубоко. Лишь вскользь отмечает: этот парень мил, симпатичен, забавен… Если бы не Герда, может, и оттащил бы его в сторону от толпы — заняться чем-нибудь таким, что не подразумевает разговоров…       — Прости, заболталась по дороге. — Герда приходит точно на эти мысли. От неё едва уловимо пахнет сигаретами и холодом улицы. — А ты тут, похоже, вовсе не скучаешь, — в голосе звучит вполне добродушный намёк, но парень всё равно деревянно улыбается и мельком оглядывается на своих друзей.       Костя мягко кивает ему — ну правда, расслабься. За лёгкий флирт тебя никто не съест.       — Да, у меня был замечательный собеседник, — говорит он и, обернувшись, хмурится: — А где Штеф?       — Остался с Элли. Кажется, я тебя где-то видела…       Заговорщицки ухмыльнувшись, Герда переключается на парня. Тот оттаивает тотчас — Гердино умение создать видимость, будто её внимание целиком и полностью принадлежит собеседнику, приходится ему по вкусу. Да и смеётся она заразительно, льстит мастерски; на её щеках сверкают блёстки, и даже приставшая к платью горечь свежего дыма придаёт ей дерзкого очарования.       Ей бы любоваться такой, потягивая шампанское, но Костя никак не может избавиться от дурного предчувствия. Штефана слишком долго нет. Похоже, он всё-таки…       Тем вечером, когда он увёл Елисея, выдержки Косте хватило на полчаса. Волнение взвинчивалось по спирали — виток за витком то почти отпускало, то накатывало с большей силой: «Штефан не прикоснётся к Елу, не станет портить со мной отношения — с другой стороны, они оба свободны и вольны делать всё что захотят…»       Кружилось, кружилось, кружилось в голове — и достало. Два никотиновых пластыря приятно тянули кожу плеча, когда Костя, уже переодевшийся было в домашнее, снова влезал в свитер. Идею позвонить он отбросил — какая-то извращённая его часть желала поймать Штефа с Елом на горячем, жаждала получить подтверждение своей злости, чтобы разочароваться и послать всё к чёртовой матери. С Елом тогда всё окончательно станет ясно, и Штефану можно будет сказать «спасибо».       Тишина дома, его нейтральная светлая вылизанность лишь подстёгивали воображение. В этой пустоте образы проигрывались один за другим, словно диафильм на белой простыне: Елисей, способный теперь раздеться перед едва знакомым человеком, лениво стягивал с себя одежду, без смущения, легкомысленно; Штефан смотрел на него, разглядывал его тело с нескрываемым «ну и что же он в нём нашёл?»; и вот они оба в одной постели, и между ними нет ни страсти, ни нежности, но от этого ещё хуже. Потому что они всего лишь коротают вечер — так, как, Костя надеялся, Елисей никогда не сможет…       В памяти отчётливо сохранились ощущения его робкой податливости, когда он лежал, раскрытый, снизу, его срывающегося дыхания, дрожь натянутой в момент принятия шеи с красиво проступившими мышцами… Опытность и сдержанность Штефана тоже — чуть смазанные пьяным туманом, но выразительные, живые. Костя попробовал их обоих, пусть со Штефом это и полноценным глотком назвать было нельзя, и эти два ощущения сложились в его разуме, как простейший пасьянс.       «Елу бы, наверное, такое понравилось, — подумал он, замерев со связкой ключей в руке. — Чистое, спокойное удовольствие, без боли и нервотрёпки — этого ему всегда не хватало со мной».       Злость в тот момент утихла, будто и не было. Сгладило ли её чувство вины, или она просто достигла предела и лопнула, оставив после себя спокойствие и усталость, но образ Ела в объятиях Штефана больше не гнал адреналин в кровь. Просто… Просто если они переспали, Костя хотел узнать об этом не завтра, увидевшись со Штефаном на работе, не сегодня, если тот решит позвонить сразу после… того, как у них всё случится. Нет. Он хотел узнать об этом сейчас.       Острые рёбра ключей оставили на пальцах красные вмятины. Костя потёр их, унимая боль, и одёрнул себя парой глубоких медленных вдохов. Ладно. Он не делает ничего плохого. Не делает ничего неправильного, его отсутствия и не заметит никто — Герда спряталась в мастерской, и от закрытой двери веяло чем-то таким, что ясно давало понять: она не откроется до самого утра.       Тихо ступая за порог, Костя почти не чувствовал угрызений совести.       На улице моросило; в спину толкал ледяной ветер. Машину брать было глупо — пешком пять минут, — зонт попросту вырвало бы из рук, и Костя, чертыхаясь, поднял воротник пальто. О том, что будет, если по возвращении Герда всё же встретит его, мокрого и замёрзшего, он старался не думать.       Достаточно надумался, пока сидел в баре со Штефом, пережидая её с Елисеем встречу. Место было дешёвое, с дрянным алкоголем и чаем в пакетиках, явно первое попавшееся, а не выбранное заранее, но вид на город из него открывался красивый: огни вывесок и светофоров, толпы спешащих людей, редко проносились машины… Разговоры о работе в такой атмосфере не шли, личное Штефан давно спрятал за семью замками; своё Костя оставил на растерзание одному нестабильному рыжему парню. Бессмысленный обмен общими фразами ожидание звонка скрашивал слабо.       «Если Елисей расскажет Герде о том, что нас с ним связывало, она наверняка захочет сразу всё прояснить», — думал Костя, поражаясь тому, как спокойно в голове раскладываются перспективы. От безобидного «почему сам не признался раньше?» до разрыва помолвки, означающего, что и управление галереей полностью ляжет на его не готовые к этому плечи. Он так и сказал Штефану: «Не будем сейчас об этом. Разберёмся по обстоятельствам», — и тот, с недоумением пожав плечами, кивнул.       Когда он открыл дверь своего дома, вид у него был гораздо более понимающий. Такой… «ну а я что говорил» вид. И слова, будто заранее отрепетированные, прозвучали устало:       — Нет его здесь.       Костя рта не успел раскрыть. А потом решил, что и смысла нет. Отрицание очевидного ещё никому не шло на пользу.       — Зайдёшь проверишь? — предложил Штефан с нескрываемым раздражением, и он успокаивающе поднял ладони:       — А можно просто зайти? Я немного промок, погодка там, знаешь ли…       То, что от Штефана пахнет алкоголем, он заметил, лишь когда прошёл за ним в гостиную. Крышка пианино была поднята, но бутылки в поле зрения не нашлось. «Играю, только когда неприлично пьян», — всплыло в памяти голосом Штефана, и Костя на мгновение замер. Время всё так исказило или он действительно очень давно не слышал у него таких тёплых, доверительных интонаций?..       — Убедился? — Штефан присел на подлокотник кресла, сложил руки на груди. До «неприлично» ему было ещё пить и пить, но глаза уже блестели совершенно неподобающе такому, как он. У Кости даже мелькнула мысль, что зря он зашёл. Штефан редко показывает характер — ту его часть, что скрывается за безупречной выдержкой и вежливостью, — но если уж показывает…       — Я и не планировал…       — Ты всё-таки опекаешь его. Или это ревность?       То вот так. Беспощадно и с той обезоруживающей честностью, которая заставляет верить ему. Пусть и вопреки своим собственным чувствам.       Костя тогда правда ревности не чувствовал. Не чувствовал, что опекает своего бывшего: Елисей остался для него в прошлом, так и не решённой, но закрытой проблемой. Но когда он искренне рассмеялся: «Да брось!» — Штефан категорично покачал головой:       — Он опять играет на твоих нервах, а ты с радостью ему это позволяешь.       И мысли невольно влились в это русло. Сперва всплеснулись непокорно, разбились брызгами о жёсткие рамки, но секунда, две — и потекли ровно, спокойно. Оказалось, что оно такое удобное. Привычное, как исхоженная тропа: парень, который даёт ощутить себя живым, и искренняя забота о нём.       — Я… — сбившись на откровенном шёпоте, Костя хмыкнул и договорил проще: — Возможно, я действительно неплохо к нему отношусь. Почему нет? Он так ничего и не сказал Герде, ничего не потребовал от меня…       — Ещё потребует.       — Откуда такая уверенность?       — Я обронил сегодня, что ты не сменил номер. — Штефан потёр прикрытые глаза. — Судя по тому, как Ел отреагировал, он помнит его наизусть. Надеюсь, хотя бы теперь сообщит, что ему от тебя нужно.       В том, как он произнёс имя Елисея, сквозило желание не произносить его вовсе. Сильная эмоция, слишком определённая и состоявшаяся для случайно проскочившей из-за лёгкого опьянения. Костя несколько секунд наблюдал за Штефаном, выхватывая её отголоски из его нервно-суетливых пальцев, считывая их с линии поднятых плеч, пока не сложил всё это в слишком простую догадку:       — Ты что, злишься?       Усмешка должна была сгладить вопрос, но почему-то не получилось.       — Да, я злюсь, — ровно ответил Штефан и поднял взгляд. — Жалко смотреть, как умный взрослый мужик позволяет вертеть собой какому-то…       — Он не «какой-то». Я с ним больше года прожил, Штеф.       — Ты его идеализируешь. — Поднявшись на ноги, Штефан прошёлся до пианино и хлопнул крышкой. За ней оказался стакан с неизвестно чем — подтаявший лёд разбавил напиток до полной прозрачности. Глоток, должно быть, ещё сильнее подпортил Штефану настроение. — Скорее всего, просто не хочешь, чтобы все твои усилия по вытаскиванию его из болота оказались потраченными впустую, — продолжил он отстранённым тоном лектора, — ты хочешь, чтобы была отдача. Чтобы он привязался к тебе не меньше, чем ты к нему, и не потому, что ты вкладывал в него средства, а из-за настоящих, искренних, бескорыстных чувств. Но, Костя, послушай. На твоём месте мог оказаться любой мужчина с деньгами…       …Костя не стал тогда возражать. Делать вид, что всё в порядке, впрочем, тоже. Ушёл, оставив замолчавшего на полуслове Штефана одного; последним, что услышал, был резкий стук стакана по деревянной крышке.       Он эхом отдавался в висках ещё долго после того, как захлопнулась за спиной дверь. До самого дома не покидало ощущение, что Штефан нуждался в возможности выговориться вот так, жёстко и принципиально, но по-христиански подставлять ради этого щёку Костя готов не был. Пришлось признать: они со Штефаном отлично ладят, когда тот подстраивается или хотя бы давит дипломатично, не напрямую. Стоит же им обоим показать истинную сущность, и искры сыплют, как от удара металл о металл.       — А вот и он!       Костя подавляет порыв резко обернуться — с такой радостью Герда встречает только Штефана. Когда тот подходит, она хитро сужает глаза.       — Что-то ты быстро, — говорит, явно надеясь на парочку личных подробностей, но Штефан лишь замкнуто улыбается и поторапливает:       — Сейчас всё начнётся. Пойдём на свои места…       Зал с подиумом освещён ещё хуже, все прожекторы направлены на белую глянцевую дорожку. Костя хмурится — он почему-то думал, она будет выше уровня зрительных мест и гораздо дальше, будет чем-то вроде сцены, на которую можно только любоваться со стороны. На деле же оказалось, что можно протянуть руку — и коснуться… кого-нибудь из моделей.       Места в первом ряду, чёрт бы их побрал. Ни расслабиться, ни отвлечься. Штефан достал их по просьбе Герды, но видно, что сам не рад. Сидит, закинув ногу на ногу, задумчиво смотрит поверх голов зрителей напротив. Там кромешная темнота, и эта сосредоточенность Штефана на ней нервирует. О чём он думает? «О Елисее», — незамедлительно приходит в голову, но Костя корит себя за эту мысль. Расстраивает не столько то, что Штефан о нём задумался, сколько понимание, что о нём в первую очередь думает он сам.       — Как пообщались?       На вопрос Штефан слегка поворачивает голову, не отрывая глаз от темноты впереди. Не скрываясь вздыхает — такая откровенная, но такая непонятная реакция. Словно этим говорит: да, между нами кое-что случилось, но что именно…       Тишина слишком затягивается, когда он всё же отвечает:       — Хорошо.       Пустой стул между ними подкрепляет ощущение отчуждённости. Скоро Герда займёт его, сгладит острые углы, но пока она задержалась в задних рядах — молодой актёр, только пробующий свои силы на экране и в обществе, захватил всё её внимание, — от пустоты веет холодом.       Нравится ей работать с юной капризной богемой, думает Костя. Принципиальность, порой граничащая с жёсткостью, не мешает ей ладить со сложными людьми. А он, похоже, даже Штефана от себя оттолкнул: несмотря на то, что рабочая неделя прошла спокойно, здесь, за пределами офиса, это становится ясно, как дважды два.       Идею откровенно спросить: «Хорошо — в смысле он вёл себя как хороший мальчик? Или хорошо, после показа поедете в отель?» — Костя отбрасывает сразу. Ответа всё равно не получит. Лишь даст Штефану очередную возможность смерить его этим разочарованным, всепонимающим взглядом.       Герда приходит, когда напряжение между ними застыло ледяной глыбой. Усевшись, передёргивает плечами. Но быстро согревается в своём энтузиазме: суетящиеся фотографы и операторы, нетерпеливые зрители, пробные вспышки и мельтешение заставки на экране будоражат её.       Костя очень хотел бы разделить с ней её восторг, заразиться им, как ему порой удавалось, несмотря на большие различия в интересах, но внутри не отзывается ничего. На него весь этот цветастый хаос навевает скуку. Он как раз ловит себя на мысли, что променял бы всё происходящее на обыденную тишину офиса.       А ещё на том, что Елисею на подиуме, наверное, будет неуютно.       На экране что-то яркое мечется из угла в угол, но Костя едва видит его. Вместо этого перед глазами — темнота гостевой спальни, лунный свет полосами режется сквозь открытые жалюзи, высвечивает эти бледность, тощие ноги с острыми коленками, синяк на бедре, тонкую морщинку на лбу, не разгладившуюся даже во сне…       За прошедшие годы Елисей, конечно же, изменился. Только в основе, кажется Косте, он всё тот же побитый, испуганный мальчишка. Это не попытка унизить его, лишь небольшое наблюдение из собственного опыта: так в Штефане ему иногда видится по-юношески склонный к максимализму парень, уверенный, что может — должен! — контролировать всё вокруг; в Герде — девчонка, по рукам и ногам связанная отцовскими амбициями и деньгами…       Так в основе себя Костя нехотя, но признаёт мальчишку, до самого сердца парализованного болью первой большой утраты.       На секунду он содрогается от запаха, снова неуловимо дразнящего ноздри: морозный воздух улицы, бензином пахло в машине скорой, лекарствами — в палате… Но ставшая громче музыка в несколько мгновений вытесняет воспоминания тяжёлым пульсом басов. Дальше — аплодисменты, выход дизайнера и его речь. Он говорит, что вдохновился экзотическими рыбками, беззаботными и прекрасными; Костя думает, как гармонично будут смотреться эти беззаботные и прекрасные в бывшей грязной промзоне, замученные многочасовыми сборами, диетами и потребительским отношением к себе…       А потом на подиум выходит первая модель, и все взгляды как по щелчку устремляются к нему.       Костя с изумлением понимает, что и сам не может отвести глаз. Какой-то смазливый шатен, золотые блёстки играют на точёных скулах, губы неуловимо изогнуты, словно готовы в любой момент растянуться в улыбке. Одежда на нём сверкает, сверкают вспышки из черноты зала, а он нежится в этом внимании, будто для этого был рождён.       Они все такие — один за одним и одна за одной уверенные, яркие, неприступные. Красивые. Кажется, за их идеальными лицами и фигурами обязаны скрываться счастливые жизни, кажется, любуйся ими да радуйся, но Костя не может избавиться от ощущения бессмысленно уходящего времени, ненадёжности, зыбкости…       И когда на подиум выходит Елисей, это ощущение тянется за ним мутным шлейфом. Накрывает, стоит Елу пройти мимо, сначала по дальней стороне подиума; обратно — так близко, что можно увидеть тонкую прядь волос, упавшую ему на лицо. Что-то похожее на разочарование, но подкрашенное невольным восхищением, охватывает Костю. Ел отлично смотрится. Ел выглядит дорого. Ел…       Совершенно не тот, к которому он привык.       Весь остальной показ сливается в волнами накатывающее море блёсток, пайеток, страз, где различим он один — тоже ослепляюще яркий, но видимый за всем этим блеском гораздо лучше других. Сказывается ли так личное знакомство, или просто черты его лица и линии его тела привычны глазу, только срабатывает это сильно: каждый раз, видя его, Костя включается в происходящее и признаёт, что до этого делал едва ли больше, чем расфокусированным взглядом следил за движением разноцветных пятен по подиуму.       Когда последняя модель завершает показ, он поворачивается к Герде. Она аплодирует так, что покраснели ладони, щёки её горят, губы раскрыты, помада на нижней съедена и лежит пятнами… Костя уверен — она не заметила ни одну мысль, тенью промелькнувшую у него на лице, и тягостно этому рад.       А вот Штефан заметить мог.       Не то чтобы Костю это сильно волновало. Это, скорее, забавляет его — сколько можно выискивать в каждом его взгляде потайной смысл? Разве то, что Елисей уже две недели в прямом доступе, а ничего страшного так и не случилось, не доказывает, что они оба прекрасно себя контролируют?       Он собирался сказать это прямо, тем самым заодно предложив забыть то нелепое разногласие, но Штефан как по волшебству исчез куда-то, стоило лишь на минуту выпустить его из поля зрения.       Стоя за колонной, в относительно спокойном месте, куда не дотягиваются вспышки камер, Костя безуспешно ищет его глазами. После показа в зале стало ещё теснее — модели переоделись и присоединились к гостям. Герда рассеянно разводит руками на вопрос, где Штефан, и смотрит на всё вокруг жадными глазами вдохновляющегося творца.       Отвлекается она только на Елисея. Его приводит Александр — уже умытого, взбудораженного и неприкрыто счастливого оттого, что самое сложное позади. Несколько блёсток остались у него на лице и в волосах. И на шее, и ещё в вырезе расстёгнутой на одну пуговицу рубашки…       — А не зря мы тебя в последний момент взяли, а!       Костя поднимает от них взгляд. К Александру подошёл какой-то мужчина, жмёт ему руку. Потом хлопает Ела по плечу, не спеша представляться остальным.       Ладно, думает Костя. Ладно…       А если так?..       — Отличный выбор. — Смахивает на комментарий к выбору товара в магазине или блюда в ресторане, но попадание, к сожалению, в точку: мужчина понимающе улыбается и, потрепав Ела по волосам, возвращается к ждущей его компании.       У Елисея всё это время лицо застывшее, даже Герде он начинает отвечать как-то механически. Александр делает вид, что ничего не заметил, вручает ему бокал, и он принимает его без всяких возражений. Видно — всегда так делает; пьёт осмотрительно, чаще просто прикасается губами к кромке бокала, не делая глотка.       В целом стоит рядом с Александром, красивый и удобный. Смеётся в нужных местах, вовремя произносит правильные слова. Изредка поглядывает на него, просит покровительственного внимания, но тот этого будто не замечает.       Косте он не нравится. Познакомившись, они не успели толком оценить друг друга, Герда очень скоро ушла с ним на бэкстейдж, и образ не сложился. Очки Александра ловят яркие блики прожекторов, за ними не видно глаз. Костя лишь чувствует уколы осторожных взглядов, и если до этого он сомневался, рассказывал ли Елисей про него, то сейчас уверен: Герду Александр заочно знает давно, а вот её будущий муж для него неприятная загадка.       Официально до сих пор не известно, что в рабочем плане их пара держится на её имени и его деньгах. Костя хотел бы оставить всё так и впредь. Поэтому он улыбается, потягивая шампанское, ничем не выдавая своё положение, и скоро добивается своего. Алекс теряет к нему интерес; под не особо скрытым предлогом он уводит Герду — говорить о работе, о неком «дальнейшем сотрудничестве, слушать о котором посторонним будет скучно». С последним Костя, впрочем, согласен.       Он ожидает, что и Елисей уйдёт с ними, но тот остаётся.       — Ну как? — спрашивает, едва Герда с Александром теряются в толпе. — Тебе понравилось?       Вопрос явно задан из вежливости. Причём на этом сделан акцент — ожидая ответа, Елисей расслабленным взглядом блуждает по залу. Вроде кого-то ищет, а вроде и просто скучает. А Костя почему-то вспоминает, как Елисей иногда дулся на него по каким-нибудь мелочам, и совершенно не чувствует раздражения.       Он признается:       — Не особо. — И, когда Ел уже дёрнул плечом, мол, другого я от тебя и не ожидал, добавляет: — Эти вещи тебе не идут. Но ты сам отлично держался. Ни за что не сказал бы, что это твой первый показ.       В громе чужих голосов и смеха короткий удивлённый вдох Костя считывает по губам. Елисей смущается его, пытается скрыть за неловким кашлем. Но к шампанскому он на этот раз прикладывается по-настоящему.       «Не надо его дразнить», — думает Костя, наслаждаясь такой реакцией. Нельзя. Раз их отношения выровнялись без всяких уговоров, нужно постараться не нарушить этот хрупкий баланс. Как бы ни хотелось вытащить из Елисея что-нибудь, кроме вышколенной улыбки.       Как бы сложно ни было соблюдать личные границы с парнем, которого в постели лишал всяких личных границ. Костя находит в этой сложности что-то приятное. Нужное — осознание потерянной власти над Елом цепляет сильно, но не злит. Напротив, Елисей, избавившийся от его власти, независимый, непокорный, кажется ещё привлекательнее.       Не в том смысле, конечно, что подразумевает желание завалить его. Нет, ничего такого. Просто… Радует то, как хорошо он держится. Гораздо гармоничнее того парня, никакого диссонанса не вызывает, никакого ощущения наигранности и принуждённости. Это Александр его научил, думает Костя — и жалеет, что не сам ввёл Елисея в общество.       — Алекс одобрил идею с портретом. — Елисей прикасается губами к бокалу. Хмыкает: — Так что я теперь вроде как обязан появляться у вас каждое воскресенье.       — Буду рад тебя видеть. Этот Алекс… Теперь он заботится о тебе?       Шампанское покачивается за тонким стеклом. Облачко от вздоха украшает его мутным запотевшим пятном и тут же исчезает.       — А сам я не могу о себе позаботиться?       — Я этого не говорил.       — Да ладно. Я ведь знаю, что ты обо мне думаешь.       Костя с досадой хмурится. Ему хочется увести Елисея в место потише. Здесь музыка слишком громкая, задаёт быстрый темп, рваный ритм, становится частью разговора, заставляя повышать голос и горяча кровь.       Костя старается успокоиться, на несколько секунд отводит глаза от насмешливого изгиба губ.       Опять всё не так. Он же хотел извиниться перед Елисеем. Он осознал, сколько боли ему причинил, но теперь, когда появилась возможность хотя бы признать это перед ним, слова встают поперёк горла. И нервирует понимание: кажется, он сможет сказать всё это правильное и важное, только прижав Ела к стенке. Чтобы даже в такой момент контролировать его, не дать ему уйти, заставить всё выслушать и понять…       — Я уверен, ты стал намного самостоятельнее, но, Елисей, одному в этом мире трудно… — начинает Костя, обдумывая каждое слово, но, едва подняв взгляд, сбивается: — Елисей?       Как успел схватить Ела за руку, он не замечает. Когда приходит в себя, уже стискивает его запястье. Там, где только что были его пальцы, шея покраснела, несколько розоватых полос от ногтей чётко выделяются на белом. Костя не может оторвать взгляда от этого контраста, и та ночь в их квартире как оживший ночной кошмар — ничего не прошло? Елисей всё ещё болеет?..       — От блёсток щекотно.       Но слова Елисея звучат так мягко. Развеивают его — спокойные, лёгкие.       — Их сложно смыть, — говорит он, и Костя поднимает взгляд на его лицо.       Несколько мгновений они смотрят друг другу в глаза, всё понимая и ничего не желая признавать. Ел безупречно кроток и терпелив. Не выворачивает запястье — Костя сам отпускает его, как можно аккуратнее, стараясь показать: если бы ты начал сопротивляться, это не вызвало бы ответной грубости. Правда. Больше — никогда.       Ясные, серые радужки баюкают беспокойные зрачки, и лишь они выдают то, что Ел ему так просто не поверит. Возможно, тоже больше никогда.       — Ты точно хорошо себя чувствуешь?       — Да. Вот, руки не дрожат.       Протянутая ладонь и правда держится ровно. И Ел не убирает её так долго, будто предлагает проверить. Будто говорит: вот, посмотри, действительно всё спокойно, дотронься — и убедись…       — Прошу прощения. Могу я украсть его на пару минут?       Мужчина, тот, что говорил про Ела «мы его взяли», появляется из ниоткуда — Костя не хочет думать, что из-за Ела не заметил, как он подходил, и просто следит, как Ел убирает дрогнувшую руку в карман.       Как уходит, за пару улыбок вежливо переключив всё внимание на этого мужика. Тот представляет его кому-то, ногтем постукивает по его бокалу, напоминая о выпивке, а потом они растворяются с ним в толпе, и Костя заставляет себя перестать гипнотизировать место, где в последний раз мелькнули длинные рыжие волосы.       Елисей работает, говорит он себе. Какой бы странной ни казалась эта работа. Оглядывается: ни Герды, ни Штефа не видно, поблизости лишь компания того едва знакомого парня. Взбудораженные, с быстро мелькающими улыбками, они трут покрасневшие носы и о чём-то разгорячённо спорят. Похлопывают по карманам; Косте кажется, у них там презервативы — даже если они не используют их, резинки окружают вечер красновато-золотым ореолом возбуждения.       Пожалуй, будь сам он моложе или хотя бы свободен, эта атмосфера заразила бы и его. А так у него лишь ненавязчивое раздражение и оставленный Елисеем привкус недосказанности на языке. Он непонятно откуда взялся — когда пришёл тот мужик, разговор уже впору было закапывать, — и его срочно нужно запить чем-нибудь покрепче. К счастью, красными неоновыми трубками выложенное «BAR» видно издалека.       А рядом с ним обнаруживается и Штефан. Рядом со Штефаном — судя по всему, причина, по которой он пропадал. Парень, открывавший показ, откровенно строит ему глазки, потягивая разноцветный коктейль. От одного вида этого пойла становится сладко во рту, сам парень ещё пьянее и слаще, и всё их со Штефом общение выглядит так, что смотреть стыдно.       — Не помешаю?       Не дожидаясь ответа, Костя присоединяется к ним. Дежурно улыбается манекенщику; Штефан — теплее, мыслями уже наверняка в томном продолжении вечера. Вежливость, что ли, вынуждает его развлекать этого парня, прежде чем отвезти в отель?..       — Константин. Это…       — О, Константин! А мы знакомы.       Парень, только что по-телячьи очаровательно хлопавший длинными ресницами, меняется в один миг.       — Не пугайся, память тебя не подводит, — говорит он; едкий прищур делает его ещё красивее. — Лично мы не знакомы, но… Я Джонни.       И едва это имя срывается с его губ, все прочие звуки для Кости стихают. «Джонни» — звучит в голове уже другим голосом. Испуганным, виноватым. И как бы ни хотел, сделать вид, что не понимает, кто перед ним, Костя не в силах. Сил ему хватает лишь держать себя в безопасном молчании. Кажется, малейшее движение, даже кончика языка к нёбу, сорвёт тормоза; Костя стискивает зубы и с противным самому себе изумлением рассматривает Джонни — не ожидал, что тот будет таким… мужественным? как вышло, что Ел его?..       — Вижу, ты узнал меня. — А Джонни ему подмигивает. Салютует бокалом Штефу: — Ну, удачи вам тут развлечься, — залпом допивает коктейль, ставит бокал на стойку и не прощаясь уходит.       Штефан смотрит ему вслед и, растерянный, выглядит почему-то моложе.       — Что это было?       Маленькая бутылка пива, размером и цветом больше напоминающая крафтовый лимонад, неуместно смотрится в его руке. «Пытался соответствовать? — усмехается про себя Костя. — Что ж там за экземпляр такой…» — и небрежно бросает:       — Это был парень, с которым Елисей мне изменил.       К этому времени Штефан уже вернул себе самообладание, и ничего интересного его лицо не выдаёт. Голос тоже звучит хоть и виновато, но сдержанно:       — Кость. Если бы я знал, кто он…       — Да перестань, всё в порядке. Он… симпатичный. И, скорее всего, неглупый, раз ты с ним так заболтался.       — Кхм. Не то чтобы мы разговаривали всё это время…       Отвечает Штефан быстро, но нехотя. Очарование случайной связи заметно покинуло его, и собственное безрассудство смущает и удивляет. В каком тёмном углу и на что Джонни успел его развести, Косте знать не хочется. Куда интереснее, зачем ему это было нужно — в случайность этого совпадения верится плохо.       — Мне ведь не нужно предупреждать тебя, что делать это с кем попало опасно?       — Я достаточно избирателен. И давай, пожалуйста, закроем тему. Я и так чувствую себя идиотом.       Штефан болезненно морщится; едва начатую бутылку пива ставит на бар и заказывает виски. Костя молча показывает бармену «два», но, получив свой стакан, впустую морозит о него ладони.       Пришедшая после показа в воодушевлённый хаос толпа успокоилась и разделилась на отдельные компании, изредка обменивающиеся парой-другой человек. Костя наблюдает за этими передвижениями, надеясь увидеть Елисея и Джонни. Вместе. Джонни будет шептать что-то ему на ухо, они будут пересмеиваться и переглядываться, и все их мотивы сразу станут ясны. Месть. Ребяческая, игривая и попадающая в цель так больно, как попадают только бессознательно жестокие детские проказы.       Долго смотрит, но Джонни не видно, Елисея не видно, и даже того мужика, что украл его на пару минут, не видно уже намного дольше.       Его отсутствие напрягает сильнее всего. Своими глазами увидев, как умеет «работать» Джонни, Костя не может перестать примерять это поведение на Елисея. Не может перестать думать о тёмных углах, будто специально оставленных в этом здании, о раздражённых порошком носах и заныканных по карманам резинках тех молодых парней. О том, что Елисея на показ протолкнул тот мужик, и теперь Ел либо у него в долгу, либо уже отдал этот долг и может попробовать взять новый.       Осознаёт, что накручивает себя, но в обществе такого же раздражённого Штефана выйти из этого состояния сложно. Штефан сумрачней, чем следовало бы после сорвавшегося разового секса. Костя думает, что на него тоже давит эта атмосфера недоступного им веселья; мелькнувшая в толпе Герда машет им и снова исчезает. А Костя не может избавиться от ощущения, словно считает минуты в ожидании, когда ребёнок наиграется и можно будет увести его с шумной и бестолковой площадки…       Джонни вдруг появляется за спиной Штефана — хмурящийся, неожиданно серьёзный. В том, как он набрасывается с вопросом, слышится обвинение:       — Где Элли?       Это так нелепо, спрашивать об этом у них, что несколько секунд Костя уверен: Джонни успел что-то принять. Ну, это было бы в его стиле. Штефан по какой-то причине вообще молчит и только смотрит на Джонни глазами жадными и непонимающими.       — А почему ты спрашиваешь об этом у нас?       — У тебя, — поправляет Джонни. — Он ведь был с тобой.       Его уверенность прямо-таки обвиняющая. Костя не отказывает себе в удовольствии потянуть паузу. Окидывает Джонни оценивающим взглядом. Криво усмехается, опустив взгляд.       — Я смотрю, вы хорошо общаетесь…       — Мы живём вместе. — Но Джонни почему-то остаётся безразличным и собранным. — Я хотел поехать домой, но не могу его найти, и телефон свой он у меня оставил… Он случайно не ушёл с одним из спонсоров? Таким… пониже меня ростом, русые волосы, выглядит как примерный отец идеальной семьи из рекламы.       — Хм… да? Похоже на то.       Не думал Костя, что такой красивый рот способен произносить такие плохие слова. Дорогая, холёная внешность и грязный язык уличного бродяжки — Джонни выдает фразу со вкусом, разве что не сплёвывает под ноги. От удивления Костя не сразу находит, что сказать, пропускает момент, когда тот сваливает обратно в толпу, но всё же приходит в себя и пихает Штефану в руку свой стакан.       Догоняет Джонни у выхода. За локоть дёргает на себя.       — Если ты изменяешь ему, он вправе изменять тебе.       Мышцы под тканью перекатываются и каменеют. Костя вдавливается пальцами сильнее, с нетерпением, с насмешливым вызовом ждёт реакции — этот разнеженный манекенщик стушуется? испугается за своё милое личико?.. — но Джонни закатывает глаза и вдруг с не меньшей силой сграбастывает за лацканы пиджака.       — Послушай, — чеканит, потянув на себя. — Мы с Елисеем ни разу не переспали с того дурацкого вечера. Да и тогда в этом гораздо больше был виноват я и мой бодрящий коктейльчик, чем он. А переживаю я, потому что Эб — грёбаный извращенец. Он… жестокий.       …ещё ближе — так, чтобы почти шептать на ухо…       — Намного хуже тебя, Костя.       Лишь после этого Джонни разжимает пальцы. Расслабляется, отступает. А Костя не может. Держит его больно, ремнями-верёвками заново связывая в памяти всё, что он может знать о них с Елисеем. И Джонни с ухмылкой смотрит на его смявшие ткань пальцы, а после мирно заглядывает в глаза:       — Я знаю, где они могут быть. Ты на машине?       Проклиная про себя всё на свете, Костя стискивает зубы и выдыхает: «Да».

***

      Ресторан ещё снаружи показался Елу холодным и неприветливым. Внутри — и вовсе накрыл отталкивающим ощущением праздника чужой жизни.       Все эти мраморные колонны, бронзовые бюсты и огромные масляные портреты каких-то неизвестных ему людей, тяжёлые портьеры на окнах и роспись на потолке — ангелы, облака, золото, белизна и лазурь… Заведение для тех, кто умеет получать удовольствие от нарочитой роскоши.       Елисей этому так и не научился. Переодевшийся после показа в свои повседневные рубашку и брюки, пока шёл по залу, он с ужасом представлял, как будет сидеть рядом с этими полностью экипированными для выхода в свет женщинами и мужчинами. Держал голову гордо поднятой, плечи расправленными, одновременно не желая выдавать стеснение и демонстрируя своё главное достоинство — внешность. Надеялся, она и непринуждённая улыбка смогут всё компенсировать.       Зря волновался. Сидеть на виду у всех не приходится — хостес сопровождает его в конец зала к столику у окна, сокрытому ото всех высокими деревянными ширмами. Они создают впечатление приватной комнаты, не давящее за счёт присутствия других гостей совсем рядом.       Как такое хорошее место не занято вечером пятницы, удивляется Ел. А потом догадывается, что оно, наверное, лично Эберта.       Эберт. Листая меню, Ел снова и снова прокручивает в голове, как этот мужчина представился ему вот так просто, одним именем, и сказал: «Не хочешь уехать отсюда?» Добавил, не дав ответить: «Алекс не будет против». И за этими словами послышалось всё, чего до этого момента он так старался избегать.       Говоря «да», Ел чувствовал потряхивающее волнение, как будто всегда возвращался домой по одной дороге, а тут вдруг решил свернуть в незнакомый туманный проулок.       Он примерно представляет свой путь и по этим тёмным нехоженым улочкам, и не думает, что там его поджидает серьёзная опасность, но сама безрассудность этого шага… «У меня ведь было так с девушками. И всё в порядке. Здесь то же самое — только с мужчиной», — успокаивает себя Ел, чувствуя, как на слова «с мужчиной» внутри всё отзывается почти забытой истомой.       Первые же секунды на подиуме вселили в него жажду эмоций. Больше, сильнее, острее — ритмичный гром музыки, озаряющие темноту молнии вспышек, сотни пар восхищённых глаз высоко задрали планку. И Костя, оказавшийся так близко, что даже не глядя на него легко было уловить: он смотрит, внимательно, пристально…       Почва для разговора с ним в итоге сложилась слишком плодородная.       Уже подходя, Ел никак не мог унять частый бой сердца. Алекс рядом не успокаивал, похвала от Герды не успокоила, холодное шампанское не остудило и вскользь брошенные спонсором слова царапнули резко, а Костин ответ — добил. Будто его слова снова, как годы назад, значили всё и решали всё. В том числе что думать и чувствовать.       А потом он остался с Костей наедине, и… Наверное, нужно было уйти. Пускай момент был хороший, им наконец никто не мешал, и Штефан ещё долго, спасибо Джонни, не должен был появиться — не важно. Потому что прямо сейчас хотелось радоваться и обниматься, а не изображать спокойствие и отчуждённость. Хотелось делиться впечатлениями — громко, спешно, путаясь в словах и сбиваясь, об одном и том же рассказывая по несколько раз. Хотелось качнуть к Костиному бокалу бокал, легонько, чтобы звон не услышал никто чужой, и в ответном взгляде увидеть гордость и понимание.       Ел прятал это всё в себе как тлеющий фейерверк. Сам держался ровно, но слышал себя словно со стороны и на простейший ответ тратил столько сил, что вымотался за считаные минуты.       К Костиным намёкам на несамостоятельность он был попросту не готов. К Костиным прикосновениям — господи, тем более, ну почему всё вообще так… Эта сила, с которой он сжал запястье, сперва напугавшая, но после, сглаженная волнением в глазах, тем, как осторожно он убрал пальцы — ну так же нельзя. Она будила столько противоречивого внутри, столько желаний и страхов замешивала в горько-сладкий коктейль, что когда появилась возможность уйти, отказаться значило наверняка наделать глупостей.       В таком состоянии Елисей не сразу осознал, кто его увёл. Зачем мог ему понадобиться — тоже, но, поняв, неожиданно для себя поглубже вдохнул и… смирился? Сомнения были, но быстро таяли: он смотрел на других моделей, сосредотачивался на девушках, вспоминал свой первый раз с Сонни, её подтянутое, но мягкое тело, аккуратную налитую грудь, цветочный запах её духов и маслянистый привкус помады в поцелуях… Вспоминал, как доводил себя до разрядки, думая о ней, и ни-че-го подобного не хотел.       Хотелось секса с мужчиной. Ел едва понимал, как в один момент его так сорвало, однако сомнений не было. Взведённое, чуткое состояние и одно крепкое прикосновение — и вот, тело снова желает не взять, а отдаться, медленно-медленно, полностью расслабляясь и доверяясь силе партнёра…       — Извини, что заставил ждать. Ты уже выбрал?       Эберт усаживается напротив. На входе он сразу куда-то отлучился и отсутствовал минут десять. За всё это время к Елу никто не подошёл, но сейчас официант появляется незамедлительно, словно всё это время стоял за ширмой.       — Давай я закажу, — предлагает Эберт, вполоборота поведя к нему головой.       Елисей кивает, с облегчением откладывая меню, в котором ни строчки не прочитал. Эберт заказывает вино и пару лёгких блюд.       Он безобидный на вид, с этими скучно уложенными русыми волосами и добрыми морщинками у глаз, но в его присутствии что-то тревожное дёргает за кончики пальцев. Покалывает, держа в напряжении.       — Ты отлично справился сегодня, — хвалит мужчина, отправив официанта, и Ел скромно опускает ресницы.       — Спасибо за эту возможность.       Одного «спасибо» мало, он знает. Не то чтобы Эберт оказал ему большую услугу — это не был показ того уровня, на который стоит пробиваться любыми средствами, — но благодарности за большие услуги и не берут постфактум. Скорее, то, что может случиться сегодня после ужина, гарантирует большие услуги в будущем.       Что-то такое, после чего Костя не сможет сказать, что он, Елисей, ничего так и не добился. На что он не сможет смотреть свысока, рассуждая о самостоятельности и тяготах жизни.       И когда Эберт протягивает руку, Елисей позволяет его сухой тёплой ладони накрыть свои пальцы. Немного смущает, что всё происходит так открыто и быстро. С другой стороны — своё негласное согласие он дал ещё тогда, когда сел к нему в машину.       — Ты волнуешься? — спрашивает Эберт, и Ел, в улыбке закусив губу, едва заметно кивает. Этот мужчина приятен ему. Правда, приятен: его низкий спокойный голос, лицо с правильными, слегка резковатыми чертами, невысокий рост и стройное тело. Всё хорошо. Наверное, полное отсутствие опыта в подобных делах мешает расслабиться… — Я бы хотел, чтобы ты запомнил этот вечер.       Матовый чёрный футляр с тихим стуком опускается на столик. Эберт подталкивает его вперёд, и Ел подавляет желание отстраниться. О нет. На такое он не рассчитывал…       — Я не…       — Открой. Хотя бы посмотри, что там — неужели тебе не интересно?       Елу не интересно. Ему даже немного страшно — подарок значит, что от него ждут не одной ночи. В бескорыстную щедрость таких, как Эберт, он не верит, и себя выше стоимости одного ужина в ресторане не оценивает. А в футляре что-то явно в разы дороже: он объёмный, и его точно не было у Эберта на показе, не было, когда он вышел из машины.       На самом деле, интересно становится, а не Эберта ли этот ресторан. И не лежит ли в сейфе какого-нибудь кабинета ещё пара-тройка таких футляров.       — Твоя скромность очаровательна. — А Эберт тем временем берёт ситуацию в свои руки. Сам поднимает крышку — серебристые часы на чёрном бархате ловят блики свечей. — Давай помогу надеть.       Выдёргивать руку из его несильно, но настойчиво сомкнувшихся на кисти пальцев Елисей не решается, и часы тяжёлым холодом ложатся на запястье. Щёлк — как наручник срабатывает замок.       — Тебе очень идёт.       «Как кому-то могут идти часы!» — чуть не смеётся вслух Елисей, но пугается, что прозвучит совсем грубо и истерично. На Эберта смотрит молча — тот наклонился вперёд, опёршись локтями о стол. Размеренно поглаживает большим пальцем по тыльной стороне ладони, в его синих глазах разгорается нетерпение.       — Они очень красивые. — Елисей вдруг чувствует, как под этим взглядом тяжело ворочается во рту язык. Ещё одно интуитивное ощущение: да, отказы никто не любит, но этот мужчина их не любит особенно. — Но я не могу их принять. Простите.       Эберт не отвечает. Словно, залюбовавшись, не слышал. Или делает вид, что не слышал, давая шанс передумать; Ел на пару мгновений тушуется под этим давлением и почти готов забрать свои слова обратно, но всё же одёргивает сам себя: нет. Не прогибаться. Может, думает он, если бы Эберт просто накормил его ужином, они бы поговорили, прогулялись, после поехали в отель… Может, тогда всё у них и случилось бы.       А когда он так откровенно покупает его — нельзя. Дороже выйдет.       Снимая часы, он старается унять дрожь в руках, но знает, как она хорошо заметна. Ему кажется, она нравится Эберту — молчание с его стороны душит и заставляет волноваться ещё сильнее. Решается поднять глаза Ел, лишь когда уложил часы в футляр и отодвинул его от себя, — и дёргается оттого, что успевает поймать во взгляде ответном.       Злость?..       Впрочем, в следующее мгновение снова спокойно.       — Я не нравлюсь тебе? — по-доброму интересуется Эберт. Его голос сладкий и липкий, как свежий мёд.       — Нравитесь, просто…       — До тебя дошли какие-то слухи обо мне?       Даже строгость в нём звучит сладкая, парализующая, и Елисей не находит сил ответить больше, чем одним робким словом:       — Нет.       Ещё несколько секунд Эберт рассматривает его, ничего не говоря. Скользит взглядом по волосам, по губам и скулам, избегая глаз, ниже, по шее, плечам, груди… Касается запястий, и Ел отчётливо ощущает, какие они хрупкие и слабые.       «За таким непроницаемым выражением лица, — думает он, — должны скрываться очень грязные мысли».       — Я не скрываю своих увлечений, — косвенно подтверждая его опасения, произносит Эберт. — Мы могли бы обговорить условия. То, что понравится мне и будет… приемлемым для тебя. Насчёт оплаты не беспокойся — я умею быть щедрым.       Вот так прямо всё раскладывает, и Ел понимает: значит, ему такое позволено. Значит, человек важный… Его стоит бояться? Они дошли до такой стадии, когда отказ выльется в проблемы для Алекса? Да, он всегда говорил, что не заставляет своих моделей заниматься эскортом, но…       — У меня будут проблемы, если я откажусь? — шепчет Елисей, и брови Эберта ползут вверх. Усмешка вырывается из его рта, но кроме неё — ничего. Никакого ответа.       Да он же наслаждается этим!..       — Я не… Думал, что смогу, но нет. Так что… — Ел старается не показывать свой страх, не давать Эберту того, что он хочет, но получается плохо, — простите, что отнял время.       Подходит официант. Демонстрирует бутылку вина, рассказывает о нём, ставит на стол бокалы: один, второй. Эберт его не останавливает. Официант достаёт штопор — Эберт молчит. Штопор сильными, умелыми витками врезается в пробку — тишина… Ел мог бы встать и уйти, но чувствует, что если не получит на это разрешения, будет плохо. Поэтому смотрит, как наполняется бокал Эберта, как наполняется его бокал, медленно, аккуратно…       Лишь когда последняя красная капля скатывается по стеклу, Эберт нарушает молчание:       — Я никого не держу против воли. Уходи, если так решил.       Поднимаясь из-за стола, Ел чувствует на себе по-злому любопытный взгляд официанта. Он впивается ему между лопатками и сверлит до самого выхода. Кажется, презрительный и в то же время непонимающий: как можно отказываться от таких подарков? таких возможностей?..       А Елисей не понимает, как можно не чувствовать этого. Тёмная неудовлетворённость Эберта окутала его, въелась в него, словно дым крепких сигар. Накинув на плечи плащ, он ёжится — холодно, всё, как он и думал, здесь холодно… — и сбегает по скользкой мраморной лестнице, на поворотах цепляя перила, к тяжёлым двойным дверям, мимо недоумевающего хостеса, и на полном ходу влетает в…       — Джонни! Что ты здесь?..       — Ты ведь не успел наделать глупостей? Часы взял?       Джонни набрасывается на него взволнованным вихрем. Встряхивает за плечи, убирает за уши волосы и прижимает ладони к щекам. Держит так, всматриваясь в глаза.       — Не успел, — ошарашенно бормочет Ел. — И не взял.       Резко выдохнув, Джонни оттаскивает его в сторону. Подальше от входа, за угол, за высокие синие туи. Только там переводит дух; Елисей во все глаза пялится на него.       — Как ты вообще сюда так быстро добрался?!       Высунувшись из-за угла, Джонни оглядывается. Вытягивает шею, вертит головой, поднимается на носочки. Потом громко смеётся, уставившись себе под ноги и пнув какой-то камешек. Отмахивается с улыбкой:       — Таксист попался хороший. — И, вздохнув, как-то окончательно и печально теряет её. Только трещинки на сухих искусанных губах напоминают, что улыбаться он умеет — одна закровила… — Поехали домой, Элли? Судя по всему, нам есть о чём поговорить.       Стирая красную каплю кончиком пальца, Елисей отводит глаза и, вздохнув, покорно кивает.