***
Кухня выстужена сквозняками. Никакое отопление не спасает — их так охотно впитывают вездесущие стекло и камень, что мёрзнуть Костя давно привык. Кофеварка перед ним отцеживает густые чёрные капли, пальцы сами тянутся к чашке, и хочется не столько пить, сколько греться. Бывают дни, когда чашка кофе — единственный источник тепла в этом доме. Герде всегда жарко, словно всю жизнь она складывала в себе костёр и теперь, начав рисовать, наконец-то его разожгла. Пламя — до небес. В мастерской её кожа пылает, но прикасаться к ней бессмысленно — этот огонь для кистей и красок. И сегодня она с самого утра мыслями была там, с ними, за испачканной маслом дверью. Ещё в постели чётко обозначила свои планы. «Не сейчас, вечером!» — рассмеялась в ответ на недвусмысленные поглаживания по спине, чмокнула в щёку и упорхнула из спальни. Косте оставалось проводить взглядом её стройные бёдра, почти полностью открытые задравшейся ночнушкой, и со вздохом стиснуть через одеяло крепкий утренний стояк. Душ не помог сбросить напряжение. Тёплая вода расслабила тело, но оставила странное ощущение взведённости. Уже не возбуждение, от которого легко было бы избавиться за несколько минут, а что-то неясное, въедливое, что не оставляло в покое, даже если сосредоточиться на работе. Пить кофе в таком состоянии вряд ли хорошая идея, но день за окном так и не посветлел, шум дождя усыпляет, и до приезда Елисея всего полчаса… Есть ещё время уехать, думает Костя, следя за ленивой стрелкой настенных часов. Но глоток горячей горечи разливается по телу теплом, мягкий домашний свитер впитывает его, сохраняя у кожи, и менять его на холод и ливень, ехать куда-то, от чего-то бежать… Зачем? После того, как запястье Елисея спокойно лежало в руке, голос Елисея звучал спокойно, спокойствием светился его взгляд. Да, было не только оно, и мастерство вежливо огрызаться Ел продемонстрировал с удовольствием, но если не задевать его намеренно и аккуратнее подбирать слова… Наверное, они действительно смогут нормально общаться. «Кто бы мог подумать, что когда-нибудь придётся осторожничать с Елисеем, — усмехается Костя, покачивая чашку в руках. — С этим безобидным парнем…» Тонкая чашка обжигает ладони; кофе опасно плещется к краю. И то, что охватило с самого утра, будто дёргает за рукав, насмехаясь: осторожность с Елисеем — это вообще про тебя?.. Сделав ещё глоток, Костя заставляет себя успокоиться. Хватит, надёргался уже. И ладно бы только себя издёргал — Штефан и тот умыл руки. Вечер после показа, очевидно, стал для него последней каплей. — …Помчался его спасать? Он тогда ждал у входа. Поймал за локоть, стоило переступить порог по-прежнему шумного и многолюдного зала. Выглядел так, словно прождал не меньше часа, хотя Костя знал, что отсутствовал не больше двадцати минут. Уехал обратно сразу, как только увидел, что Елисей вышел из ресторана. Один вышел — и попал прямиком к Джонни, в его на удивление надёжные руки… — Джонни попросил помочь, — постарался максимально нейтрально ответить Костя, но Штефан недоверчиво усмехнулся: — Такому, конечно, как отказать… Герда тебя искала. — Что ты ей сказал? — Что не знаю, где ты. — А она… — Не знаю, — осёк он; какая-то девушка, проходя мимо, задела его сумочкой, и его рот дёрнулся в подобии улыбки. — Найдёшь, передай от меня извинения. Я на сегодня с весельем закончил. — Штеф. Постой… — Штефан будто не слышал; Костя перехватил его, выставив предплечье поперёк живота. — Зачем ты меня ждал? Мышцы пресса напряглись под его рукой, дрогнуло в диафрагме сбившееся дыхание. Штефан медленно выпрямился, отстраняясь. Медленно облизал губы. Физический контакт явно был для него в этот момент слишком, и Костя заставил себя отступить на шаг. — Так, — сказал, пытаясь поймать зашатавшееся между ними равновесие. — Ладно. Давай лучше завтра пого… Но уже потерял его безвозвратно. — Я тебя ждал, — голос Штефана, ровный, давящий, ясно дал понять это, — чтобы убедиться, что ты не повёлся снова на очаровательные серые глазки и не намерен расторгнуть помолвку. — Да прекрати уже нести эту чушь… — Прекрати вести себя так, будто мне вот-вот потребуется разгребать за тобой дерьмо. — Штефан. Помни, с кем разговариваешь. Я не один из твоих купленных мальчиков на одну ночь. Слова вырвались, как первый удар в драке. Непродуманный, подлый, тот, за которым обязан последовать ответный, более сильный; тот, что показывает: сказанные перед ним слова достигли цели. И почти наверняка делает ударившего заранее проигравшим. То, что Штефан не стал отвечать ударом, лишило Костю последнего шанса на победу. — Как будет угодно, босс. …Тем вечером Костя, глядя ему в спину, думал: хорошо, что вокруг много людей. Иначе всё закончилось бы как в тот раз, когда Штеф прижал его в офисе, только теперь хватило бы сил ответить, и неизвестно, кто в итоге впечатался бы лицом в стену… Сейчас думает, что слегка потрепать друг друга, пожалуй, было бы лучше. Выпустить сразу пар — и остыть. Ещё лучше, конечно, было бы не срываться вообще, но… Вечер не задался, с трудом получилось переключиться: пока придумал, как объяснить своё отсутствие Герде, пока поймал её в толпе… Она не вспомнила, что искала его и не нашла. Уставшая от новых впечатлений, захмелевшая, попросилась в отель и по дороге всё рассказывала, как удачно пообщалась с Алексом. — Красивые люди всегда кстати, — говорила, словно о цветах для украшения зала. — Посмотри анкеты у них на сайте… Костя до самого отеля во всём с ней соглашался. Но в номере, когда она дала ему телефон с открытым сайтом агентства — посмотри!.. — он куда сильнее захотел взять её, смеющуюся, с готовностью упавшую на постель, распаляющуюся под ним, и к чёрту Штефана, Елисея с его проблемами, наглого Джонни, работу и планы на будущее к чёрту… Название агентства, однако, осталось в памяти. «SUN MODEL» — высокие, узкие буквы на главной странице выглядят знакомо. Чёрные на белом, с острыми углами, они будто из пособия по дизайну, но дешевизной, как ни странно, не отдают. Явно не люкс, но и не одна из тех подозрительных контор, от которых так и несло историями об эскортницах и сомнительных модельных курсах, что обязательно станут дверью на подиумы Парижа и Милана, если потратить на них достаточно денег. Костя на такие «агентства» насмотрелся, пока пытался найти Елисея. Рыскал по однообразно свёрстанным сайтам и думал, что если Ел попал в одно из них, не лишиться паспорта и не пойти по рукам для него будет уже удачей. Наверняка видел и это, но в списке его фамилии не нашёл; сейчас она словно загорается среди прочих, и несколько секунд Косте кажется, это обман зрения, это буквы чужих фамилий сложились в то, что он хочет видеть. KIRSANOFF E. — значится в алфавитном перечне. А в самом профиле коротко: Ellie. Дурацкое прозвище навевает мысли о псевдонимах порноактёров или кличках домашних животных; не помещающийся на экране ноута список съёмок — о том, что работать этот парень всё-таки умеет. На тусклых полароидных снимках у него отточенный, с лёгким прищуром, взгляд и такое худое тело, что даже жёсткая прямая вспышка не сглаживает рельефа сухих мышц и выпирающих косточек. Он раньше не был таким худым, думает Костя. И таким… уверенным в кадре тоже не был. По датам — четыре месяца после того, как он исчез. Первая съёмка ещё через две недели, и более ранних нет. Пустое пятно. Визитное видео примерно того же периода, две минуты бессмысленных сцен: дерзких взглядов из-под ресниц, робких улыбок, счастливого смеха и развевающихся на ветру волос. Всё на фоне пустого города, это раннее утро, наверное, и Ел сонно щурится на восходящее солнце, тянется раскрытыми ладонями к небу… Звук шагов раздаётся прямо за спиной; рука дёргается к крышке ноута, но вовремя останавливается: будет выглядеть слишком странно… Чашка с недопитым кофе вздрагивает в пальцах. Герда подходит ближе и заглядывает через плечо. — О, ты нашёл портфолио Элли, — говорит, вытирая руки о и так мокрую футболку. Телефон из кармана домашних штанов выкладывает на журнальный столик. — Он сказал, что сейчас подъедет. Чёрт, растворитель на себя разлила… Голос у неё резкий, жесты нервные. Отставляя раскрытый ноутбук на стол, Костя краем глаза следит за её реакцией, но, похоже, то, что будущий муж разглядывал понравившуюся ей модель, её ничуть не волнует. Она воюет с расползающимся по одежде мокрым пятном, трёт футболку салфеткой, поглядывая в сторону двери. — Иди, переоденься, — вздыхает Костя и поднимается с дивана. — Если не успеешь, я встречу его. Оставшись один, он первым делом захлопывает крышку ноута. Сердце забилось быстрее от неожиданности, уговаривает себя, и когда открывает дверь, оно спокойно. За верандой сплошной стеной ливень, ветер швыряет капли далеко под крышу, а Ел почему-то топчется у порога, молчит и не решается войти. С зонтика в его руке стекает вода, но его волосы всё равно на концах мокрые. «Ну, надеюсь, на этот раз обойдётся», — со вздохом думает Костя и кивает вглубь дома: — Привет. Проходи. Фен нужен? — Если Герда скажет… Я стараюсь лишний раз им не сушить. Волосы портятся. Елисей сразу же берёт себя в руки, будто и не было этой заминки. Дежурно жалуется на дождь, пока снимает куртку. Отдаёт её, извиняясь, мол, накапало тут с неё. Потом, опомнившись, вдруг шагает ближе: — Привет, Костя, — и пожимает руку своей холодной ладонью. В гостиной он плюхается рядом на диван и болтает о всякой ерунде. «Съёмка завтра будет прямо под дождём… хочется уже надолго тепла и солнца… батарейка разрядилась на телефоне…» — в непрерывный поток слов своё вставить едва получается. Костя быстро сдаётся и только слушает, покручивая на пальце кольцо. Герда забирает Елисея раньше, чем он успевает понять, что происходит. Елисей… он всегда таким был? Как пожар вспыхнул в доме, накинулся, разгорелся, и всё охватившее с утра напряжение, кажется, было вот именно для него. Ожидало его, потому что встретить такое неподготовленным наверняка означает поддаться. А этот Елисей поопаснее и посложнее того придуманного когда-то мальчишки, что раздавал листовки или торговал мороженым. От этого Елисея неизвестно, чего ожидать, вряд ли с ним можно обниматься и изображать доброго дядюшку, и Костя хмурится: «Что за внезапный приступ дружелюбия? Неужели Джонни в красках рассказал ему, как я помчался его спасать?» Джонни ещё бы и приукрасил изрядно, в этом Костя уверен, но ещё отчего-то уверен в том, что он не сказал Елу ничего. Веяло от него чем-то таким, когда он застыл на пассажирском сиденье, с ровной спиной и стервозным лицом. Словно сама мысль, что придётся лишний раз произносить его имя, да ещё и в позитивном ключе, была ему неприятна. Пользоваться услугами от неприятных людей он, впрочем, явно привык. Помощь воспринял как должное, выскочил из машины, едва завидев Ела, не поблагодарив и не попрощавшись. Да что там — дверь нараспашку оставил. Пришлось перегибаться через сиденье и самому закрывать. Когда поднял глаза, Джонни как раз взял лицо Елисея в ладони, и бог знает, что у них случилось в том декабре два года назад, спали они друг с другом после или не спали, спят ли сейчас, но в тот момент при взгляде на них ничто внутри не отозвалось ревностью. Было разве что немного эгоистичного сожаления: Елу, оказывается, помощь и нужна. Их образ, мельком пойманный в отражении зеркала заднего вида, за пару дней истёрся и исказился — то Джонни наклоняется к губам Елисея, то Елисей тянется к нему… Полная чушь, непонятно откуда взявшаяся в сознании, потому что, хоть и уехал тогда как можно скорее, Костя уверен: ничего подобного не было между ними. Елисея в принципе можно не только хотеть, неважно — по-быстрому отыметь на полу или долго и нежно любить в постели. С ним можно быть рядом и по какой-то другой причине. И, кто знает, вдруг у него самого ещё получится… Усмехнувшись себе под нос, Костя вздыхает и тянется за ноутбуком. Запустившееся было видео выключает сразу и открывает почту. Лучше уж работа. Начнёт с деловых писем, отвлечётся, а там пускай мысли сами уведут куда-нибудь в другую сторону… …Его отвлекает сигнал телефона. Времени прошло немало, за окном темнеет; в доме ещё темнее. Телефон Герды белым прямоугольником светится в сумерках, звонит долго, противно дребезжит о стеклянный стол. Один раз звонит, не проходит и пары минут — второй, и снова настойчиво, до разъединения оператором. На третьем звонке Костино терпение лопается. Взяв телефон, он идёт к мастерской. Но перед дверью останавливается. Прислушивается: за ней идеальная тишина. Совестно вторгаться в этот притихший мирок, где между двумя людьми творится нечто такое, для чего не нужны ни слова, ни прикосновения. Косте кажется, он застанет там что-то слишком непонятное и необъяснимое, что после придётся обсуждать с Гердой, мучаясь от невозможности так подобрать слова, чтобы не обидеть её. В конце концов, это её территория, её дело, результаты которого хвалить куда проще, чем делать вид, будто заинтересован в процессе. И если бы не в четвёртый раз завибрировавший телефон, он бы туда никогда не сунулся. Смирившись, Костя стучит костяшками по измазанным красками доскам. Слегка толкает дверь пальцами; щель прорезает темноту тусклой полосой света, и неразборчивый мужской шёпот заставляет не заходить. Остаться на месте, за дверью. — Герда, — говорить заставляет каким-то натянутым, не своим голосом, — прости, что отвлекаю, но твой телефон… — Сейчас! Несколько секунд в мастерской что-то гремит, шуршит бумага и ткань. Потом Герда зовёт: — Теперь заходи. Не переживай — Элли, в отличие от меня, тебя не стесняется. Она приглашает радостно, без тени недовольства, Елисей тихо посмеивается, и Костя переступает порог мастерской… …разве Герда говорила, что будет писать его обнажённым?.. Софтбокс выхватывает из сумрака мутный овал жёлтого света. Елисей потягивается в нём, гибко заводит сцепленные в замок руки вверх, бедром прикрывает пах. Чуть подтаскивает колено выше, стрельнув взглядом прямо в глаза — и к месту, которое тактично старается спрятать. И больше не смеётся. Неуловимо улыбается, опустив голову, роняя волнами высохшие пряди на лицо… Мольберт отвёрнут к стене, и Герда приплясывает перед ним, словно хочет поскорее вернуться к делу. Но за реакцией на Елисея следит живо. — Красивый, да? Костя чувствует, как подавленный вздох распирает грудь. Скашивает глаза — Елисей наблюдает за ними, положив голову на сложенные перед собой руки. Герда обрамила его мутными синими тенями, мягкими, с какими обычно писала девушек, не парней. Тем более не мужчин. Елисей в них — лжец. Весь как наигранная улыбка, фальшивый стон, невыполненное обещание. — Красивый, — безразлично повторяет Костя и отворачивается. — Мне пора ревновать? Подойти к Герде, приобнять её за талию, поцеловать в уголок губ кажется ему правильным. Правильно смотреть на неё не отводя глаз — испачканные пальцы, волосы растрёпаны, губу закусила, сдерживая смех… Правильно небрежно усмехнуться в ответ. Как-то так ведь должно выглядеть: «Я не заинтересован. Я лучше отшучусь, а вы тут сами с красотой разбирайтесь. Мне до неё дела нет…» Телефон заходится очередной вибрацией, и от неожиданности Костя чуть не разжимает пальцы. Он и забыл… — Тебе тут кто-то названивает, — говорит, отдавая его Герде. Она водит чудом оставшимся чистым мизинцем по экрану, закатывает глаза: — Ох. Это насчёт свадьбы… — и обращается к Елу: — Давай закончим на сегодня. Спасибо за работу, милый, я на несколько минут отлучусь, а Костя пока напоит тебя чаем, отогреет… Уже на кухне, возясь с норовящими просыпаться мимо заварника чайными листьями, Костя с трудом удерживается от замечания: замёрз — оденься. Потому что Елисей с этим не спешит. Как в мастерской замотался в плед, так в нём и пришёл, одежду свою по дороге комом на диван скинул. И в уборную, чтобы смыть пятна краски, как Герде сказал, не торопится. Костя краем мысли думает, надел ли он хотя бы бельё. Носки вот не надел — зябко переступает с ноги на ногу, поджимает пальцы, греет одну стопу о другую. Они испачканные, но не чёрной грязью, а разноцветной. Наверно, гулял по мастерской, когда Герда давала ему передохнуть… — Помочь? Елисей вдруг подходит ближе, так, что прикасается плечом к плечу; Костя поднимает на него взгляд. «Помочь заварить чай? Серьёзно? — хмурится он. — Сядь ты уже и не отсвечивай», — и качает головой, но Ел и не думает отставать. Начинает катать дном по столу кружку, потом крышку чайника трогает пальцами, сам чайник, горячий наверняка, и плед придерживает так слабо, что он с каждым движением сползает с его веснушчатых плеч. Говорит тише, но уверенно. Вкрадчиво: — Всё в порядке? Ну, что тебе пришлось увидеть меня вот так… Я думал, тебе привычна такая картина, и мне можно… ссс! — отдёрнув палец от чайника, роняет плед, ловит его на талии и так внимательно смотрит в глаза… «И чего он ждёт? — думает Костя, глядя на это представление. — Что я покраснею и начну неловко мямлить перед ним? Что ещё за попытка самоутвердиться за мой счёт?» — и знакомо уколовшее раздражение говорит за него: — Мне привычней вид сзади, но не волнуйся. Главное, что тебе лежать голым перед кем-то вполне комфортно. Черты лица Ела тут же заостряются: цепкий прищур, тонкая линия сжатых в ухмылке губ. И что на него нашло, где тот лапочка-Елисей, что болтал без умолку перед позированием, одному чёрту известно. Налив чай, Костя пододвигает кружку к нему и собирается уйти, но Ел не пускает. Ел ловит за руку, и голос его звучит так низко и близко, что становится почти осязаемым: — Понимаю, на что ты намекаешь. Но нет, я не сплю с мужиками за деньги, как бы тебе ни хотелось в это верить. Я достаточно зарабатываю на съёмках. — М… — Он как красная тряпка, вскользь гладящая по морде быка: не агрессивное, даже ласковое прикосновение, но понятно, какова его цель. Костя чувствует в каждом слове, как Ел старается задеть его, и себе позволяет ответить тем же: — На чём планируешь зарабатывать, когда твоё милое личико перестанет быть интересно престарелым геям? — Ну-ну, не нужно быть к себе таким строгим. Ты ещё не такой уж старый. Видно: Елисей очень собой доволен. Доволен этой игрой и ждёт ответа, аж ноздри раздуваются, так ждёт, но Костя усмехается и молчит. Зачем говорить, когда Ел откровенно выводит его на то, чтобы он начал уже в конце концов делать? И делать действительно хочется, мышцы зудят, прося напряжения, но привычное подавить-подчинить-на место поставить не ложится на этот зуд. Потому что на этот раз что-то не так. Что-то… в самом себе, давно зревшее, отказывается принимать этот сценарий: раньше Ел не занимался таким — боялся такого?.. — и новое чувство к нему, отклик на его откровенное злое хамство, не даёт до него дотронуться… — Чуть не забыл. От Джонни тебе привет. А Ел, наверное, чувствует в этом слабость. С удовольствием набрасывается, кусает, выбивает реакцию. И разумнее отойти от него, не подливать масла в этот огонь, Костя понимает, но подходит ближе, в личную зону, где, кажется, наэлектризован воздух… — Ему тоже привет, — шепчет, слегка наклонив голову. Ладонью по столешнице скользит Елу за спину. — Он оказался… не таким, как я представлял. Так создаётся ощущение, что поймал его, держишь и контролируешь. Простреливает нервы горячим импульсом наперегонки с желанием по-настоящему схватить его, прижать и не отпускать. — Из-за того, что я был с ним верхним? — И Ел не уходит. Ел, всегда так тонко чувствовавший подобные порывы в свою сторону, прогибавшийся под ними или сбегавший от них, остаётся на месте и дерзко вскидывает подбородок. — Не все мужчины такие закомплексованные консерваторы, как ты. Образы того, как он впивался пальцами в голые бёдра Джонни, как толкался в него, дорвавшийся, благодарный, должны выводить из себя. Всегда выводили, но, глядя на его украшенное румянцем лицо, его пульсирующую венкой шею и часто вздымающуюся грудь, Костя не чувствует ни злости, ни того жёсткого возбуждения, что раньше пугало Ела, а после — и его самого. Всё желание прикоснуться смешано из беспокойства, тепла неотданной заботы в ладонях, сдерживающей характер осторожности. Из понимания, чему Елисей может сейчас поддаться. И что если он поддастся этому, он не будет чувствовать себя униженным, не ответит злобой, ведь он же, ну правда, где-то внутри наверняка так и остался хорошим мальчиком. Так тоже делать нельзя, есть сотня причин не трогать его, но как же хочется его успокоить, посмотреть, есть ли ещё там, под слоем колючей дерзости, что-то знакомое… И Костя на секунду опускает глаза. Разрывает связь, до предела накалённую из-за контакта взглядов. — Я ведь никогда не говорил, — произносит тихо, почти одними губами, — что у меня есть табу насчёт принимающей роли. — Жаль, прямым текстом тогда не сказал, что хочешь иногда бывать снизу. Мне было бы интереснее. — Тебе было так плохо со мной? А когда вновь поднимает взгляд, Елисей сводит брови и отворачивается. Дёргает плечом, шепчет в воздух перед собой: — Нормально. — Мне казалось, тебе хорошо. — Теперь нужно встать перед ним, заглянуть ему в лицо… — Прости, если ошибался. — Ничего. Все иногда ошибаются. И позволить ему оставить последнее слово за собой. Позволить отвернуться всем телом; он вцепился в плед так, что он передавливает ему плечи, за кружку схватился, он нервно поводит лопатками, и по веснушчатой коже бегут мурашки. Ещё сопротивляется, но уже сам не понимает, чему, и можно, наверное, подойти к нему ближе. Почти прижаться, безмолвно обещая: я больше ничего плохого тебе не сделаю. К изгибу шеи наклонить голову, так, чтобы не чувствовать прикосновение, лишь исходящее от кожи тепло; Костя впитывает его, медленно вдыхая, и на выдохе отдаёт обратно, тёплым облачком по затылку. Следит: Елисей не отходит, он лишь спину выгибает так, что непонятно, тянется к нему, тянется прижаться в ответ — или пытается поставить преграду… — Эти организаторы, господи, сколько с ними мороки! Наверху хлопает дверь, звонкий голос Герды слышно на лестнице. Костя знает, оттуда ей не видна кухня, и выходит из личного пространства Елисея медленно, аккуратно; Елисей — нет, и шарахается в сторону, дёргано набрасывая на плечи плед. — Проще самой всё сделать. — Герда заходит на кухню и понимающе улыбается: — Заболтались? — Ох, немного… Где я могу переодеться?.. Врёт Елисей хорошо. Костя не уверен, что сам сейчас смог бы так же. Ему казалось, он идеально спокоен, но стоило выйти из созданного вокруг Елисея транса, и становится ясно: он попросту не замечал. Как гулко стучит сердце, как кожа горит, словно от солнечного ожога. И это никак не проходит. Герда провожает Ела к уборной, возвращается одна, и пора бы сбросить с себя ощущение его близости, только оно не оставляет. И не оставляют мысли — Ел… нестабильный. Он на что-то взъелся сегодня, встал на дыбы, и господи, то, во что превратилась его натура, не забитая, не задушенная, выглядит в самом деле опасно. Но как же живо и ярко… Герда заряжена им. Вернувшись, она о нём одном без умолку говорит и на месте не может стоять от желания поделиться. — Он удивительный. Такой… цельный, самодостаточный. Я никогда не видела, чтобы человек был так спокоен несколько часов подряд в полной тишине, наедине со своими мыслями… Костя отстранённо кивает. Замечает, что пьёт его чай, и отставляет кружку подальше. — …я сделала несколько этюдов, буду пока что писать по ним, а то в следующее воскресенье день рождения Штефана… — Костя невольно поднимает брови, и Герда замолкает, споткнувшись о его замешательство. — Мы устраиваем ему вечеринку-сюрприз. Ты забыл? Они… вроде бы говорили о чём-то таком. Пару недель назад. Вот что значит не принимать никакого участия в приготовлениях — всё тут же вылетело из памяти. — Элли сказал, что приедет на неё. Если не будет работать. — Герда вдруг коротко смеётся, закрыв лицо ладонями. — И если не пообещал мне из вежливости. Я, наверно, ужасно его достану под конец, но знаешь, с ним действительно… интересно пишется. Он такой изменчивый, как погода весной — в прошлый раз был ужасно скромным, и я боялась, что он не сможет раздеться передо мной, а сегодня он запросто избавился от одежды, и даже когда ты зашёл, ни капли не смутился, будто для него совершенно нормально быть голым перед незнакомым мужчи… Её губы продолжают двигаться, когда Костя сминает их своими. Окончание слова, лёгкий вдох удивления, тихий стон — всё сплавляется в поцелуй, тягучий, влажный. Сбитая с толку Герда сдерживается, но Костя напирает: там, где только что зажимал Ела, крепко притягивает её за талию, запускает ладони ей под футболку… — Уже вечер, — шепчет, дыханием касаясь уха. В нетерпении облизывает губы, когда Герда вздрагивает в его руках и рассеянно возражает: — Нет, подожди… Здесь же Элли… — Я услышу его шаги. Расслабься. После рисования она податлива, отзывчива, словно уже после долгих ласк. Даёт развернуть себя, притиснуть к краю столешницы, прогибается, потираясь бёдрами друг о друга… «Елисей сделал её такой», — проносится в голове, и клубок эмоций так запутывается, что Костя едва осознаёт весь идиотизм этой мысли. Возбуждение с ревностью, ярость с нежностью, злое желание защитить своё и непонимание, как это сделать, с кем… Их бы заглушить понятным простым удовольствием, грубоватым сексом, после которого вид выжатой подчистую Герды успокаивает гораздо сильнее, чем собственная разрядка, но в неё нельзя. Пока нельзя, — и он только гладит её, целует в спину, прикусывает за шею…***
…а его жаркие ладони скользят всё ниже, и тело под ними вспыхивает, ноет от жажды большего… Елисей готов поклясться, что чувствует их. Выгибается им навстречу, подставляется, умоляет, сжимая влажную ладонь на болезненно возбуждённом члене. Чувствует, как Костя дразнит, не давая большего, как ласково доводит до безумия, потираясь щетинистым подбородком о загривок, прихватывает зубами мышцу у основания шеи, касается языком уха, мне привычнее сзади… Шум дробящейся о раковину воды заглушит все случайные стоны, и Ел отпускает себя. На выдохе вибрирует горло — он не слышит, но ощущает, как низко, жадно звучит в голосе удовольствие. Прижимается лбом к кафельной стене, вырывает из свежей памяти: «…тебе было хорошо…» — и за несколько движений доводит себя до мучительного оргазма… — Прости… Слово будто снова звучит так близко. Елисей хотел бы сцеловать его, слизнуть с сухих бледных губ, забрать себе, как заслуженную победу. Целовать грубо, вести, наслаждаясь своим правом делать это — прямо там, на чужой кухне, с чужим теперь мужчиной, и пусть Герда вернётся именно в этот момент, пусть увидит всё и тоже почувствует. Потому что она замечательная, она талантливая, добрая, умная и красивая, но когда Костя целует её… Нет. Ел опускает голову и бездумно смотрит на свою испачканную ладонь. На несколько вздохов отголоски оргазма укроют его от реальности. Несколько секунд — блаженное неведение о том, что сейчас сотворил. И он закрывает глаза, вслушиваясь в плеск воды, чтобы оно продлилось как можно дольше.