Яркий луч, тёплый луч

      В помещении, где проводится кастинг, холодно. Оно в том же здании, что и склад, здесь голые кирпичные стены и высоченные потолки при полном отсутствии отопления. Заказчики спасаются инфракрасным обогревателем, ещё один светит в сторону стоек с вешалками, но когда переодеваешься — не спасает. Елисей чувствует, ещё немного, и больное горло ему обеспечено.       У ассистентки дизайнера замёрзли руки, пальцы плохо слушаются её. Примерка затягивается — обычное дело, но в последние дни Елисей остро воспринимает свою работу. Особенно ту её часть, где нужно терпеливо и нудно ждать: когда что-то случилось и кажется, что жизнь закручивается всё туже, что вот-вот всё должно измениться, обыденные вещи именно так действуют на нервы.       Ел выходит к заказчикам, смотрит на их бесстрастные лица, и ему на мгновение думается: уйти бы отсюда прямо сейчас…       — Мне так нравится вся коллекция, — но он продолжает красоваться и льстить. Сверкает глазами, бережно трогает одежду кончиками пальцев, будто прикоснуться и хочет, и благоговейно боится.       Дизайнер благодарно ему кивает, фотограф делает пару снимков, остальные заказчики пишут что-то в своих бумагах. Портфолио отложили на край стола, закрыли и забыли. И его самого без особого интереса рассматривают, а потом в третий раз отправляют переодеваться — и снова ледяные ладони ассистентки, выстуженная одежда, от колючей шерсти немеет кожа…       Что-то идёт не так. Елисей это ощущает всем телом, замёрзшим до болезненных мурашек, хотя знает: внимание и участие могут согреть и не в такой холод. Но сегодня его явно смотрят для галочки, и вчера, и позавчера, и… вообще всю эту неделю.       А ведь он выкладывается по полной. Он не старался так с того дня, когда понял: для работы моделью одной эффектной внешности недостаточно. Хуже того — она не то что не половина, она даже не десятая часть успеха. Он не особо этому верил сперва, морщил нос, стоило Джонни завести речь об абстрактных харизме и индивидуальности, и отмахивался от глупых упражнений на раскрепощение. Что там, подойти к кому-то на улице и познакомиться? Купить девушке в баре коктейль и взять телефончик? Танцевать под хрипящую рок-н-роллом колонку прямо на площади? Лишняя трата времени — он умеет позировать, он понимает, что на кастингах нужно быть вежливым и улыбаться, а всё остальное для любителей строить из себя нечто более сложное и возвышенное, чем привлекательная вешалка для дизайнерских шмоток.       Тоже дело нелёгкое, между прочим. Вешалкой быть — по несколько часов подряд в неотапливаемых или, наоборот, раскалённых студиях, на улице в жару и мороз, под снегом и под дождём. Перекусывать чем попало или не есть вообще, втискиваться в обувь на несколько размеров меньше, хронически не высыпаться. Переодеваться у всех на виду — чем не практика для раскрепощения?..       Но первый же месяц неудачных кастингов расставил всё на свои места.       Елу редко везло. Скучнели вроде бы загоревшиеся при первом взгляде на него глаза клиентов, контракты брали не такие высокие-стройные-эффектные, зато общительные конкуренты, и он признал, что ограничиться демонстрацией своего симпатичного личика на пробах не выйдет. Надо выкладываться. Надо послушать Джонни — и льстить, заигрывать, убеждать, что нужен именно ты и никто иной…       Это отнимает немало сил, но и результаты приносит соответствующие. «И я никого не обманываю, — каждый раз успокаивает себя Елисей, — просто показываю, как буду вести себя перед камерой», — и с лёгкостью надевает маску. Его образ — скромная грация: в нём удобно, к нему почти не пришлось привыкать, он практически настоящий. Сидит отлично, несмотря на то, что с каждым годом андрогинности остаётся всё меньше, крепче становятся плечи и твёрже челюсть, и щетина, начисто сбритая утром, к вечеру оттеняет подбородок и скулы, делая их острее.       Выйдя к клиентам, Елисей утыкается носом в ворот свитера:       — В нём так уютно…       Он знает, что выглядит это очаровательно, но заказчики лишь поджимают губы. Улыбки у них получаются тонкие, натянутые. За такими наверняка стиснуты зубы и язык прижат к нёбу, чтобы «нет» раньше времени не сказать.       Руки опускаются от такого приёма, и всё сложнее держать лицо. Ел ничего подобного сто лет не видел, с тех самых пор, как считал, что за одну милую мордашку ему всё дадут. Но почему не дают сейчас, он же старается! И не только здесь — везде, куда бы ни пришёл…       Или ему не казалось, что на всех кастингах становилось холоднее, как только он называл своё имя?..       Примеряя очередной лук, он пытается незаметно посматривать на заказчиков. Оценивать, как на него реагируют, когда думают, что он не видит. Наблюдает и хмурится: там, в этих похолодевших взглядах, всё же теплится интерес, но интерес этот не рабочий. Есть в нём что-то сочувственное. Как у проезжающих мимо аварии.       Глядя в поблёскивающий объектив полароида, Елисей и правда чувствует себя разбитым. И понимает, что снимки из камеры отправятся прямиком в урну.       — Ну что, взял? — за дверью Джонни подскакивает с пола, кидается навстречу и заглядывает в лицо. Ел забирает у него свою кожанку, накидывает на плечи. Угол воротника прихватывает зубами и с силой прикусывает.       Доходчивее любого ответа. Без лишних слов.       — Не взял, значит…       Джонни вздыхает и, приобняв его за плечо, ведёт к выходу. Своим высокомерным лицом отпугивает любопытные взгляды. Моделей в коридоре осталось мало, но всё же — смотрят. Те, кто из родного агентства, особенно въедливо.       Елисей физически чувствует их злорадство. От него зудит между лопатками и руки чешутся показать неприличный жест. Накопленная за день усталость наваливается разом, и мутит от непонимания: он же всё делал правильно. Нет, он делал всё лучше, чем правильно, — после всех неудач прошедших дней от этого кастинга не то что его гордость зависела, зависела его возможность оплатить квартиру и перевести деньги Алексу. Он, чёрт возьми, выложился на полную, аж потряхивает от нервного перенапряжения, и догадка, появившаяся после первых провалов, оформляется в чёткую уверенность.       Не его вина, что на всех кастингах этой недели он получил отказ.       Пока они с Джонни идут по длинному коридору, подвальному, холодному и едва освещённому, Елу кажется, на улице давно стемнело. Поздний вечер, по-промзоновски ветреный, сырой и пустой. Что-то такое, что добьёт окончательно, от чего захочется сесть у кирпичной стены, привалиться к ней и сидеть так, пялясь в нездорового цвета небо, до самого приезда такси. Думать о будущем и, если всё правильно понял, корить себя за кое-что в прошлом.       Но стоит вырваться из этого глухого каменного мешка, и жизнь самую малость налаживается.       — Ну что, страдалец, пройдёмся?       С лязгом захлопывается за спиной дверь. Джонни отряхивает пальцы от ржавчины, морщится брезгливо и вытаскивает из кармана плаща припасённую сигарету. Елисей от неё отказывается — ему наконец-то так хорошо и свободно дышится.       — Ага, — просто кивает он.       Уже в самом деле поздно, но воздух светел. Чистое небо замерло высоко, дороги под ним далеко видно, и сложно не думать о том, что где-то там кто-то, возможно, тоже смотрит на него, вдыхает полной грудью весенний запах, и губы его вот точно так же растягиваются в улыбке…       — У тебя завтра кастинги есть?       — Нет. У меня же теперь все воскресенья свободны. Ни съёмок, ни кастингов… — Елисей влезает руками в рукава куртки и, морщась, поводит плечами. — Я обещал Герде приехать на вечеринку, она хотела меня с кем-то там познакомить, но не знаю… туда нужно купить подарок, причём дешёвой ерундой не отделаешься.       — С деньгами совсем плохо?       — Ни одного контракта за неделю, Джонни. Давненько со мной такого не было, а?       Усмешка грубая, неприятно тянет губы и встаёт в горле колючим комом. Ел в себе такое не любит. Знает, что грубость в нём — признак защиты, дурной и бессмысленной, потому что ни от чего она не защищает. Лишь выводит сильнее, а значит, делает ещё восприимчивее.       Если в неё заиграться, всё тело охватит то странное ощущение, что до двадцати лет практически не отпускало. Ощущение, будто обгорел на солнце, внутри и снаружи, и каждое прикосновение, каждое слово задевает. От него не вылечиться, говорил врач. Оно — часть тебя, и оно не плохое, с ним лишь нужно договориться. Взять под контроль, дозировать строго, а полностью отпускать только ради тех, кто дорог тебе и кому дорог ты. Ради того, что по-настоящему важно.       То есть проваленные кастинги — не тот случай. Чёрт с ними, в самом деле. Переживёт.       Асфальт в этом районе старый, в трещинах и заплатах. Ел считает свои шаги: один, через лужу второй, третий-четвёртый — чтобы поймать ритм Джонни, подстроиться под его размашистую походку…       На десятом он спокоен и усмехается вполне добродушно. Хороший результат. Тогда, на кухне, с раздражающим Костей за спиной, тоже нужно было что-нибудь посчитать. А лучше — раньше, ещё в мастерской. Пересчитать кисти в стакане или тюбики красок, оставленные на подоконнике, вместо того, чтобы смотреть, как он словно напоказ обнимает Герду, целует её, любуется ею. Мол, гляди, как я умею. Я, с тобой строгий и замкнутый, тебя скрывавший ото всех как какое-то недоразумение, могу вести себя и вот так…       — Эй, ну не раскисай, — Джонни толкает Ела плечом, обдаёт сигаретным дымом. Очень вовремя — не позволяет снова заводиться. В каком-то из тех двух смыслов, которые так плотно сплелись в прошлый раз, что до сих пор толком не разделить.       Такие эмоции не подходят тихому вечеру. Пусть оставят в покое хотя бы до ночи; Джонни уводит куда-то к распустившейся зелени, под деревья, и Ел встряхивается от падающих с листвы капель. В волосах появляется несколько мокрых прядей, но так хорошо. Взъерошенный рыжий парень, отражающийся в редких окнах, даже кажется Елисею весёлым.       — Я не раскисаю, просто… — Парень в отражении приосанивается, расправляет плечи, откидывает с лица волосы. Притормозив, задумчиво наклоняет голову: — Я что, так плохо выгляжу на этой неделе? Или в чём дело?       Джонни почему-то тоже пялится в окно, на эту мутную, тёмную копию, и Елисей за плечи разворачивает его к себе. Невольно вцепляется сильнее, когда он закусывает губу, сжимает зубами окурок — один фильтр, весь пепел высыпался, тянуть нечего, — и выплёвывает вместе с ним что-то неразборчиво в сторону урны.       Не попадает. Ел смотрит на не долетевший добрых полметра до цели бычок, раздражающе белый в зелёной траве, но решает, что сейчас есть проблема поважнее мусора на обочине.       — Я не расслышал — что?       — Кто. — Джонни сплёвывает на асфальт. — Эберт.       Да. Именно эта проблема. Он думал об этом последние дни, и каждый отказ на кастинге отзывался тяжестью дорогой игрушки, защёлкнувшейся на запястье, наглостью чужих рук, взглядом человека, словно уже присвоившего его себе целиком, до кончиков пальцев…       — Да брось! — фыркает Елисей. На мгновение закрывает ладонями лицо, смеётся — нет, ну правда, какая глупость. Не может такого быть. — Стал бы он из-за какой-то модельки заморачиваться? Уверен, у него таких, как я, десятки, если не сотни на примете, достаточно поманить пальцем…       — А ему и не нужно заморачиваться. Ему хватит пару слов нужным людям сказать, чтобы тебя не глядя вычеркнули из всех списков.       Зато Джонни не весело. Он устало отводит глаза, наблюдает из-под за чем-то одному ему ведомом в мокрых недвижных кронах. Замер: руки в карманы, ссутулился, на лбу проявились морщины. С ним таким Ел не сразу решается заговорить. Всегда робеет, когда в этом лощёном парне отчётливо проявляется парень, когда-то подобранный скаутом Алексом на улице, с ангиной и последними пятью евро в кармане.       Давняя история. Ел знает её только в пьяном пересказе самого Джонни, щедро усыпанном шутками, и подозревает, что другой версии не существует. Поэтому всё, гонявшее юного Джонатана по задворкам далеко не таких безопасных гей-клубов начала нулевых, так и сидит где-то там, глубоко у него внутри.       Отравляет его и мучает. Но ещё — создаёт из его слов нечто неоспоримое. То, что ломает любой смех в зачатке, прямо как его шутки о своей молодости. Отточенные, но совсем не смешные.       — Эберт всерьёз станет мстить мне из-за того, что я отказался с ним переспать? — Елисей сглатывает мерзкий привкус, как после глотка ледяной водки. Ужасный опыт: холодно, горячо, горько и отправляет из свежего вечера в ту ночь, когда расставшийся с очередным кошельком Джонни как обычно собрал дома полузнакомую радостную толпу, а сам и полчаса в ней не выдержал — затащил в ванную, запер дверь и… словно оправдывался.       Водка, замёрзшая, только что из ведёрка со льдом, оставляла на его одежде мокрые пятна. В летней жаре она казалась вполне привлекательной — Елисей взял бутылку, покрутил в руках, приложился к горлышку. С трудом проглотил: затошнило сразу, и мерзкой ванилью забило ноздри, хотя никаких добавок там не было. Было лишь кое-что просящее сделать ещё глоток, что всколыхнулось в памяти. И понимание, почему Джонни может выпить столько этой горечи вот так запросто. Точно воду.       — Не думаю, что это месть, — подумав, предполагает он. — Скорее, это значит, что он с тобой ещё не закончил.       И уходит дальше. Мол, я всё сказал, а ты, если хочешь, смейся. Только не мне в лицо. И стыдно Елу становится уже по другой причине.       Он догоняет Джонни у перехода и ловит за рукав пальто.       — А как… как Эберт может со мной закончить?       — И представлять не хочу… — отмахивается тот. — Да ты не пугайся раньше времени. Главное, ни на какой контакт с ним не иди и всё будет хорошо. И вообще — может, тебе действительно не везло? На следующей неделе посмотрим, а пока как насчёт подработки в клубе?       Дорога перед ними узкая, в одну полосу, на другой стороне кофейня, у неё — стайка моделей с кастинга. Не из их агентства, но они поворачивают головы на голос, и Ел дёргает Джонни за угол.       — Тише! — шепчет сердито. — Нельзя в клубы. По контракту запрещено.       — Всем запрещено, и все этим занимаются, — но Джонни только глаза закатывает. Треплет по голове, как ребёнка малого. — И не надо на меня так смотреть. Хороший вариант предлагаю: лёгкий, быстрый, безопасный…       — Безопасный?!       — Так я рядышком покручусь! За компанию. И вообще, у тебя выбора нет: пока я тебя ждал, мне позвонила Ильза, она приезжает завтра, так что клуб будет по-любому, а ты либо потратишь в нём последние деньги, либо подзаработаешь. Ну или я могу стать твоим спонсором на эту ночь…       — Нет уж.       От этого Елисей сразу отказывается. Знает он, как начинает добывать деньги Джонни, когда ему кажется, что сумма на карточке стала недостаточно привлекательной. Приближать этот момент он не горит желанием.       — Давай, не трусь. Потрёмся немного в том элитном гейском гадюшнике, а потом рванём в «LOW str» с плавным переходом в наше уютное гнёздышко…       — Мне в любом случае надо будет к Герде. Я обещал.       — Ой, ну съездишь к ней, потом к нам вернёшься. Мы точно не уснём до утра. Смотри — встретим Ильзу, вместе поедем в «Marlowe», там два часа, потом…       Джонни расписывает так, будто всё решено. И звучит действительно складно: успеть подзаработать, повеселиться, обзавестись полезными знакомствами и вернуться к веселью — чем не отличный план? Замечательный — если откинуть то, что зарабатывать придётся в обход контракта.       А в обход контракта страшно. Даже если Джонни обещает, что до Алекса это не дойдёт. Даже если покупает мятный чай, впихивает стакан в руки и буквально приказывает успокоиться. «Я делал так много раз, — делится беззаботно, едва успевая прожёвывать купленное по дороге печенье. — Однажды, представляешь, прямо на динере с ним пересёкся, так он вообще сделал вид, что не заметил меня…»       Печенье щедро обсыпано корицей и сахаром, всё в тонких росчерках шоколада, и, глядя на него, слушая, как Джонни расписывает прелести подработки в клубе, Ел догадывается: с кастингами на этой неделе проблемы не у него одного. А ещё чувствует, что спрашивать об этом не стоит. Как, впрочем, и поддаваться на провокации; он собирается отказаться, набирает побольше воздуха в грудь и открывает рот, но всё вокруг толкает его передумать. За несколько секунд: приходит сообщение от букера, которого порадовать нечем, за ним открывается пропущенный вызов от Герды, которой придётся как-то объяснять свой отказ; аллея вдруг обрывается. Они выходят на маленькую площадь, она окружена цветущими деревьями, на ней журчит фонтан, и это один из тех моментов, когда мир становится слишком объёмным и осязаемым.       У Ела дыхание перехватывает. Словно за промозглую зиму, которую хотелось переживать исключительно дома, в клубе или в такси, он забыл, какой вокруг него город. В чём-то лучше места, где он жил раньше, в чём-то по-прежнему чуждый и неласковый, но это неважно. Важно другое: здесь надо держаться. Потому что больше деть себя некуда.       И если Эберт на самом деле перекрыл ему кислород, держаться нужно начинать уже сейчас.

***

      Менеджер сказал им быть к девяти. Сесть в вип-зоне, всем улыбаться, мило общаться с подходящими мужчинами и раз в полчаса спускаться на танцпол. Коктейли за счёт заведения, но напьётесь — оплаты не будет. «Ах да, и никакой наркоты», — добавил он, скользнув взглядом по Джонни. На Ела прищурился: «Тебе есть восемнадцать? Мне не нужны проблемы…»       Неприятный мужчина. Не из-за строгости, её как раз можно было понять, а из-за этого презрительного отношения, которое появляется почему-то порой у тех, кто часто работает с моделями. Что-то вроде «А не такие уж вы и особенные. Чуть красивую обложку поскреби — под ней обычные проблемы, комплексы, нехватка денег…».       Елисей знает, что они с Джонни не особенные. Никто ничего им не должен, и в схеме начальник-подчинённый они всегда занимают самую низшую ступень, но такое неуважение от людей, которые вовсе его не знают, расстраивает его. При этом надо держать лицо, и этот переход, от улыбки искренней к улыбке сугубо рабочей — нечто незаметное со стороны, но весьма ощутимое внутренне. То, из-за чего в следующий раз улыбаться новым знакомым уже не хватает сил.       Даже мужчине за баром улыбнуться проще. Его восхищение неподдельно, на улыбку он отвечает несмелым взмахом руки и тут же, усмехнувшись, опускает взгляд в стойку. Елисей знает: такой к нему не подойдёт. Такой напридумывал себе что-то с ним в главной роли, залюбовался и замечтался, а в реальности считает, что недостаточно красив, богат, успешен или хотя бы пьян, чтобы попытаться. Яркое освещение бара, отполированная до зеркальности поверхность стойки словно бы напрягают его. Елисей смотрит на его профиль, с выпуклым лбом и вторым подбородком, смотрит на руки с короткими толстыми пальцами, на старомодный ворот рубашки, и ему на мгновение хочется подойти к этому мужчине первым, показать, что плевал он на всё это внешнее, что нет у него никаких высоких запросов, кроме банального человеческого отношения. Что он умеет любить — не деньги, не красивое лицо и тело, потому что сам он гораздо большее, чем красота и наносная дороговизна…       Глупо, конечно, кидаться с этим к первому попавшемуся мужику. И что только в голову лезет… Видно, с бесплатными коктейлями пора завязывать; Ел отставляет бокал подальше, крутит перед собой за ножку, пытаясь вспомнить, который это по счёту. За выпивкой ходит Джонни, приносит новый каждый раз, как заканчивается предыдущий, точно решил от всех опасностей уберечь. К бару нельзя, к дарк-румам нельзя, в туалет и тот только в сопровождении.       Будто не доверяет, но сегодня Елисей ему скорее благодарен, чем нет. Давно с ним такого не было, чтобы немного алкоголя, — и не терпится целоваться, чувствовать себя нужным, в солнечном сплетении искрится желание доставлять удовольствие…       И господи, как же жарко! Даже в тонкой рубашке, расстёгнутой наполовину, была б его воля, совсем бы снял. Но это не «LOW str», где сверкать голым торсом не значит искать кого-то, кто мог бы пристроиться сзади. Елисея это нервирует в гей-клубах — они часто наполнены сковывающей, агрессивной сексуальностью. «Marlowe» потише и посолиднее тех, куда ему случалось заходить раньше, но и здесь царит атмосфера не отдыха, а охоты.       К нему уже трижды подсаживались, но в грохоте музыки сложно общаться, а лапать и целовать себя он не позволяет. Застывший неподалёку амбал с красивым, но хмурым лицом одним своим видом заставляет всех его решение уважать. Хоть за это менеджеру спасибо.       И Джонни спасибо тоже. Он перехватывает очередного парня, позволяет ему шептать что-то на ухо, ладонь его, блуждающую по бедру, скидывать не торопится. Амбалу махнул «отбой», только шлёпает парня по пальцам, когда его рука оказывается слишком близко к ширинке. Развалился, ноги ему на колени закинул, спиной к его, Ела, плечу прижался — в общем, создаёт видимость занятого дивана, закрывая от приставаний.       Прямо как старший брат, ревностно оберегающий младшего. Елу даже немного смешно — ну правда же, он не настолько невинен, чтобы так за него переживать.       — Пора на танцпол, — громко говорит он, наклонив голову Джонни к себе, — это последний раз. Два часа почти закончились, — и тот перекидывает свои длинные ноги на пол.       — Окей! Эй, дружок, отпусти-ка…       Отцепляет от себя наглые руки и тянет Ела с дивана. Прихватив за талию, ловко уклоняет от идущих навстречу парней. Жар его тела расслабляет, мерцающая темнота кружит голову, музыка ведёт за собой, и все принесённые Джонни коктейли смешались во что-то такое…       Как всё-таки жалко, что времени нет задержаться в «LOW str».       Елисей уверен, сегодня он смог бы кого-нибудь подцепить. Пусть не в постель, так, поцеловаться за запертой дверью, чужим рукам позволить залезть под одежду и свои немного пораспускать — сунуть незнакомцу в ширинку, до исступления его довести размеренным сильным ритмом, обжигаться о нежную кожу, испачкаться в белых каплях…       Какое-то издевательство, что в таком настроении придётся ехать к Штефану. В общество, где необходимо прилично себя вести, где никто даже в шутку, как Джонни, не прижмёт к себе, и самому никого прижать нельзя. И всё, что вскипело за два часа в «Marlowe», будет бурлить внутри, запертое и подавленное.       Значит, здесь и сейчас надо выплеснуть этот жар по максимуму. Пробираясь через толпу на втором этаже, Ел с надеждой поглядывает на танцпол внизу. Поначалу там было свободно, но сейчас народа прибавилось, не выйдет спокойно потанцевать в кругу своих, подальше от чужих потных тел. И так странно — он едва понимает, раздражает это его или радует.       Свою компанию он замечает в самом центре. С Ильзой сегодня пара незнакомых или забытых девушек, Сонни, а ещё Кёрт и Нил. Стопроцентные натуралы, долго возмущавшиеся, что собираться придётся в «Marlowe». При встрече они сочувственно похлопали его по плечу — у него самого образ хоть и привлекающего в основном мужчин, но исключительно гетеро-мальчика. За два года даже вечно ошивающийся рядом Джонни со своими постельными шуточками не смог этого изменить. Как ни старался — из вредности ли или из любви к эпатажу.       Глядя на хаос, что творится внизу, Ел не может сдержать улыбки. Забавно получится, если сегодня этот образ развеется дымом. Кто знает, куда руки потянутся, когда всё это окажется так близко…       Открытые участки кожи, от сияющей белизны до масляной смуглости, доверчиво подставленные шеи, влажные волосы, губы, растянутые в блаженных улыбках или распахнутые в жажде воздуха… Спускаться с последних ступеней — всё равно что заходить в море, энергия толпы обволакивает как вода, и волнами раскачивает общий безумный ритм. Ел подхватывает его легко, спиной чувствует Джонни, и они пробираются к своим, сталкиваясь плечами и цепляясь друг за друга.       В центре танцпола душно. Ел завидует тонким бретелькам Ильзы, завидует открытым плечам Сонни, на себе рывком расстёгивает ещё одну пуговицу. Танцуя, встряхивает липнущую к телу тонкую ткань рубашки и ищет, ищет невольно глазами широкие плечи, по-мужски крепкую стройность, движения не скованные, но сдержанные. Может, тёмные волосы, тронутые сединой. Оливковую кожу и карие глаза…       Ничего толком не различить в этом месиве контрастов под стробоскопами. Только мечтать; Елисей опускает веки и с головокружением отпускает мысли. Мыслям легко, они ложатся в знакомое русло и текут гладко, потому что врать себе ради соблюдения каких-то приличий — это не то, чем стоит забивать голову в двадцать один.       В двадцать один, в клубе, в разгорячённой толпе и с коктейлями за красивые глаза внутри… Зачем лишать себя удовольствия? Вымарывать из прошлого тот факт, что жёсткость и властность не только пугали его, но и… волновали. Чувством защиты, что угадывалось в них. Ответственности, которую Костя за него брал не спрашивая, опытности, пусть лишь физической, но приятной. Всё это не перекрывало страха и унижения, но несомненно было, и сейчас, избавившись от болезненной неуверенности, представлять себя связанным… интересно. Если знать, что позволил связать себя.       Недели на осознание этого хватило. Елисей покопался в прошлом — словно нырял за монетками, выискивал их в сером песке, — и эти короткие броски за объяснениями странной реакции тела не оставили выбора, кроме как быть честным с собой. В конце концов, довольно очевидные действия — дрочить с мыслями о ком-то, кончить, представляя его, и всё лишь из-за того, что этот кто-то поцеловал другую.       Тем вечером Елисей испугался проснувшегося в нём собственничества. Оно было не его — из-за него хотелось не просить, не давить на жалость, а отвоёвывать своё. Первые минуты в такси он боролся с ним, но скоро подумал: ведь в Косте оно тоже было. Он был им полон до горла, и вырывалось оно так же, точь-в-точь: грубыми словами, жаждой контроля, возбуждением. И долгое время, важное время, когда приходилось взрослеть, он был единственным мужским примером перед глазами. Вполне достойным — успешный, сильный, он спас и привязал к себе заботой. Ну как на него было не равняться?       Он многому научил, хоть и не делал этого специально. Не только в сексе, нет. Это собственничество тоже взросло внутри как отклик на то, что он позволял себе делать. И теперь подстёгивает: каково Косте было бы испытать его на себе?..       Из таких мыслей надо выбираться в реальность, чтобы не утонуть. Елисей глотает горячего воздуха; сменяется трек, танцпол сбивается с ритма. Звук плотный, осязаемо дрожит на теле, смазывая случайные прикосновения — своих, чужих… — пряди волос щекотно скользят по скулам, свободная рубашка съехала на одну сторону и перекрутилась, сковывает, как ревнивый любовник. Под закрытыми веками светомузыка пятнами рисует, как вода смывала капли спермы, после — мазки разноцветных красок, и то, как Костя, провожая, отводил взгляд, словно знал всё, что произошло за закрытой дверью…       Елисей открывает глаза — и дыхание перехватывает. Прямо перед ним брюнет, глаза тёмные, волосы чуть закрутились у лба. Молодой, седины и близко нет, с гладким высоким лбом и красивый, как…       Как Костя, может, лет в двадцать пять.       Он движется развязнее, чем мог бы Костя, но под привкус коктейля на своём языке легко списать это на алкоголь. Елисей облизывается и представляет, что во рту у этого парня так же сладко. Глаза слезятся от ярких вспышек, и чтобы хоть что-то видеть, нужно сквозь ресницы просеивать мерцающий свет. Так собственный взгляд ощущается каким-то вязким; потеряв счёт времени, Ел смотрит, смотрит долго, и парень принимает это за призыв к действиям.       — Привет, — он вмиг появляется очень близко, горячим вздохом обжигает ухо. Плавно двигаясь, кладёт ладони на талию, заводит назад — и ниже…       — Нет. — Елисей стряхивает с себя его руки и заглядывает в лицо: — Нельзя.       Чтобы он хоть по губам прочёл отказ, только ему плевать. Он ухмыляется, бицепсы натягивают рукава футболки, хватка возвращается, став сильнее, и слова вплетаются в тихий просвет трека:       — Да перестань, малыш. Я видел, как ты пожирал меня глазами…       Темнота обрушивается на танцпол вместе с долгим басом. Чернота в глазах и вибрация до самых костей отвлекают — Елисей не сразу чувствует метку напряжённых губ на шее, мокрый язык, острые зубы… Он упирается ладонями в твёрдую грудь, толкает — как будто камень; а потом нарастающий гул взрывается, вспыхивают огни, и Джонни дёргает его к себе. Парню показывает фак, и этого, наверно, хватило бы для взаимопонимания, но в следующую секунду Ел почему-то узнаёт, что Джонни классно целуется. Красиво, даже если не сразу понимает, какого чёрта. За мгновение приходит в себя и дальше как в кино — пальцами зарывается в волосы, губы сминает мягко, языком их обводит, такой показушник…       На выходе менеджер ругает их и снимает процент. Елисей не понял, за что именно, неприличный жест в сторону посетителя, или поцелуй между собой, или, может, за всё-таки слегка опьяневший вид, но в любом случае не расстраивается. Никогда он с неба звёзд не хватал, и в ответ на отсчитанную мелкими купюрами плату с улыбкой пожимает плечами. Плевать — толще пачка в кармане брюк, проще скинуться на такси.       Что-то кажется ему важным, крутится в мыслях, едва их прекращает заглушать музыка. Не выходит из головы фраза вроде бы Нила: «Зарабатываем в дорогих клубах, чтобы иметь возможность ходить в дешёвые». «В этом вся моя жизнь здесь, — думает Елисей, — строю из себя элитного мальчика, а у самого вечно дыра в кармане…»       Но никак не может распробовать эту мысль. Хотя бы понять, есть ли в ней значимый смысл или смыслом её наделил алкоголь; холод города забирается ему под кожанку, остужает тело, но не остужает голову, и шумная компания пьянит не меньше бесплатных коктейлей в «Marlowe».       Они набиваются в минивэн, сталкиваются там коленями и локтями, качаются на поворотах. Молодой водитель громче врубает радио, вливается в разговор. Ел нависает над его плечом и пытается в зеркале заднего вида рассмотреть свой случайный засос. Яркое пятно, ещё более тёмное и уродливое в красном свете габаритных огней.       Елисей плохо понимает, зачем так пялится на него, водит по шее замёрзшими пальцами, и почему этой метке рад. Когда его заносит на очередном повороте, Ильза усаживает его на место. Обеспокоенно вглядывается в глаза, так молчаливо и долго, что он не выдерживает:       — Ты в порядке?       — Я — да. А ты?       «А я сейчас поеду на день рождения к мужчине, которого терпеть не могу, там будет мой бывший, которого я всю неделю представлял, когда мастурбировал, и его будущая жена, которая ни о чём не подозревает», — проговаривает про себя Елисей, но вслух лишь обречённо смеётся. А что он? Он лучше всех!..       Он курит вместе со всеми у входа в «LOW str», спешно хватая затяжки. Хлопает дверь, выпуская горячий воздух, обрывки треков и голосов и мерцание малинового неона. Пошлая подсветка лестницы в подвал манит сбежать вместе со всеми к знакомому бармену, знакомой обстановке и атмосфере, но надо домой.       Ел ни с кем не прощается, тушит окурок об асфальт и уходит — забрать подарок, растрепавшиеся волосы пригладить, переодеться во что-нибудь поприличнее. Джонни увязывается за ним до самой комнаты, там заваливается на кровать и, пока он приводит себя в порядок, прихлёбывает прямо из заранее припасённой малышки Martini Asti размером с бутылку пива.       — Знаешь, — говорит вдруг, — я с тобой спать не буду. Ты меня финансово не потянешь.       Елисей на мгновение забывает, как застёгивать пуговицы. Хмурится, крутя в пальцах одну. Потом неуверенно уточняет:       — Ты это к чему?       — К тому, что не нужно вести себя так, если не готов действительно трахнуть кого-нибудь в туалете.       — Как так?       Вместо ответа Джонни закатывает глаза, мол, сам понимаешь, и Елисей не спорит. В принципе, да. Понимает.       Он другого не знает — на что он действительно сегодня готов.       Впрочем, в ближайшие пару часов это не будет иметь значения. Герда обещала знакомство с «полезными людьми», а оно подразумевает примерное поведение. Ел задумчиво хмыкает: жаль, образ хорошего мальчика будет подпорчен свежим засосом. Герда ничего не скажет, и этим полезным людям до его личной жизни не должно быть дела, а вот Костя…       Косте тоже до неё дела быть не должно, но почему-то кажется, он внимание обратит. Заметит наверняка, говорит себе Ел, поправляя воротник бордовой рубашки, совершенно случайно попавшей оттенком в тон налившемуся кровоподтёку.       — Я могу дать тебе, чем замазать, — Джонни показывает пальцем на шею, но Ел качает головой. Вытаскивает у него из-под спины свёрток с подарком и, помяв его в пальцах, вздыхает.       Это шарф. Тонкий, как раз на весну, и такого приятного, кремового цвета. Разглядывая его в магазине, он погладил мягкую ткань и чуть не замурлыкал от удовольствия. Он бы сам такой шарф носил, а это кое-что значит при выборе подарка, вот только не покидает мысль, что Штефану он не нужен. Недостаточно он дорогой для него, он будет им пыль вытирать или в прихожей вместо коврика бросит; Елисей представляет, как получит дозу плохо скрываемого презрения, когда Штеф развернёт упаковку, и жутко на себя злится за то, что где-то в глубине души хотел бы его порадовать. Всё-таки день рождения…       «Всё-таки пошёл он куда подальше», — одёргивает себя Елисей. Нет уж, никаких эмоциональных рикошетов от этого мужчины. Всучить ему побыстрее подарок и больше не пересекаться, в конце концов, он едет туда не ради него. Если подумать, он едет даже не ради полезных знакомств, а ради Герды — она так искренне хотела помочь, что он сам не заметил, как согласился. Гулял по мастерской босиком, кутаясь в плед, пока она скребла мастихином палитру, слушал её и кивал. «Я никого не знаю в модельном бизнесе, — её голос звучал рассеянно, будто она с трудом удерживалась в реальности, то и дело соскальзывала в свои грёзы. — Долго думала, кому могла бы тебя представить, и… Как насчёт парочки меценатов?..»       Ел не очень-то понимает, чем они занимаются, но раз Герда назвала их полезными… Вдруг и правда помогут с чем-нибудь. Например, свести клеймо Эберта, если тот всё же его поставил.       Ждать такси Елисей выходит на улицу. Все уже в клубе, но Джонни туда не спешит, остаётся с ним, приканчивая потихоньку бутылку. Они встают в стороне от входа, чтобы охрана не возникала. Делят на двоих сигарету, последние глотки вина, обмениваются обрывками фраз. Болтать особо не хочется; Елисей пытается настроиться, успокоиться, заставить время не лететь так быстро, но его лишь разгоняет басовый пульс за стенами клуба, дымные кольца вокруг Джонни, блеск бутылки в его руках…       — Эй! Помнишь меня?       И окрик какого-то парня, тяжёлый, резкий. Елисей расправляет плечи и настораживается: парень в футболке и джинсах, явно вышел из «LOW str», в одной руке сигарета, другой опирается о стену. Его красивое лицо оплыло — выпил лишнего?.. — крупная фигура кажется неуправляемой.       Джонни поднимает на него глаза и, проглотив вино, отвечает:       — Нет.       Елу очень не нравится, как парень прищуривается на это «нет». Как роняет сигарету и, натужно оттолкнувшись от стены, направляется в их сторону.       — Врёшь, — говорит. — Я хорошо тебя в прошлый раз отделал.       Его пошатывает, он усмехается и нервно чиркает зажигалкой; Джонни — делает ещё глоток и молчит. Ел забирает у него бутылку, а потом вовсе уносит её и ставит на парковке, за машину.       Когда он возвращается, парень подошёл к Джонни так близко, что они почти соприкасаются носами.       — Эй, ты меня слышал? Я не прочь повторить, — громко выплёвывает он ему в лицо, бесстрастное, как у манекена. — Ну, давай. Ты же тут рядом живёшь. — И у Ела волосы на загривке дыбом встают, так обжигает разлившейся в воздухе животной похотью — и злостью…       Двое охранников направляются к ним, но не успевают. Парень хватает Джонни за плечо, Джонни хлёстко сбивает его руку, Ел на автомате толкает от него парня — и чувствует сильный рывок в сторону. Кулак пролетает мимо — Джонни вовремя выдернул с линии удара.       — Давай, — шипит он, за шкирку нагнув парня к земле, — только в этот раз ты, милый, будешь снизу.       Удар задевает его вскользь, вдоль челюсти царапает зажигалкой; ответный — попадает парню ровно под дых, и он валится на машину. Взвывает сигнализация.       Один из охраны перехватывает Джонни за пояс и оттаскивает:       — Эй, эй, успокойся!..       А Джонни больше никуда и не рвётся. Стоит, выпрямившись, недовольно кистью трясёт. Струйку крови на шее не замечает, и она медленно стекает к рубашке.       — Ты в порядке?! — Подлетев к нему, Ел стирает её пальцами. Джонни смотрит на них рассеянно, будто не понимает, почему они красные.       — Я что, всегда с такими придурками сплю? — морщится он, глянув на тщетные попытки парня скинуть с себя руку охранника. — Ха, реакция у меня уже не та…       Парень отплёвывается, матерится и смотрит злобно, но видно — остыл. Охранник показывает коллеге сложенные в кольцо пальцы.       — Без обид, но в клуб я после этого пустить не могу, — цыкнув, говорит тот Джонни и отпускает его. На Ела, стирающего ещё каплю крови, смотрит, скривившись: — Обоих. — И машет в сторону начавшей собираться толпы: — Так, не на что тут смотреть!..       Люди неохотно расходятся. Никого знакомого среди них Ел не видит, одни случайные свидетели, не вовремя решившие покурить. Какая-то девушка кидает ему пачку салфеток, и он берёт одну себе, а остальные отдаёт Джонни. Зажимая царапину, тот бродит между машинами, пока не находит спрятанную бутылку. Смеётся:       — Далеко унёс… Ты же не думал, что я её об голову ему разобью?       — Думал, что он тебе, — огрызается Елисей. Салфетка поскрипывает в его трясущихся пальцах, и он судорожно сжимает её. — Если ты ещё раз захочешь кого попало домой притащить, я запру тебя на балконе.       Джонни не спорит. Вернувшись, он прислоняется к стене, пьёт сам и Елу глоток вливает, не давая трогать бутылку грязными пальцами. Всё под взбудораженные голоса у входа и незатихающий вой сигнализации.       По закону подлости звонок телефона раздаётся именно в этот момент.       — Да, — отвечает Ел, уверенный, что это таксист, — я скоро подойду, у меня тут небольшая заминка…       Но в трубке звучит взволнованный голос Герды:       — Что случилось?       Сигнализация затыкается. Ел предплечьем блокирует руку Джонни с бутылкой, не давая поить себя. Слова отчего-то не находятся; он вслушивается в ожидание на том конце, не электронно-тихое, а с помехами, громким фоновым шумом. Смех, разговоры, музыка — не хуже, чем в «Marlowe»…       — Елисей? Какая заминка, в чём дело?       — Мы тут… — вздохнув, Ел окидывает взглядом Джонни, допивающего вино (вцепился в горлышко бутылки левой, на правой костяшки припухли и покраснели), свою свободную руку (окровавленная салфетка прилипла к пальцам) и не может сдержать усмешки: — Мы немножко подрались.       Герда испуганно ахает, и он спешит её успокоить:       — Всё в порядке! Ничего серьёзного не произошло, только Джонни слегка досталось и его не пускают в клуб…       — Так пусть приезжает к нам.       Штефан улыбается. Ему правда весело — это слышно в его словах, и Ел прикусывает губу. Понятно, почему звук в телефоне такой странный. Герда включила громкую связь, и всё его ребяческое, адреналиновое воодушевление слышала не она одна…       — Скажи, что я буду очень рад его видеть.       «Видеть или ещё раз развлечься с ним?» — тянет Ела съязвить, но он вовремя прикусывает язык. Не при Герде; она говорит, что будет рада им обоим, что помнит Джонни, что нельзя оставлять там его одного под дверью клуба, когда ночь ещё только вот-вот начнётся и веселье в самом разгаре…       Джонни поднимает брови, уловив слишком долгий и слишком молчаливый взгляд на себе, и Ел по примеру Герды включает громкую. Стискивает зубы от того, как ладно спеваются Джонни со Штефаном с первых слов. «Неужели уже соскучился?» — ухмыляется Джонни, и Штефан идеально подхватывает его интонацию: «Конечно, каждый день о тебе вспоминал…»       А Герда хихикает как девчонка. Ел представляет: они со Штефаном стоят вдвоём где-нибудь на кухне, вдали ото всех, в руках бокалы, у неё размазался макияж, у него галстук висит на плечах, верхние пуговицы рубашки расстёгнуты…       Господи, думает он, да они же пьяные. Хорошо так, в меру — до блеска в глазах и желания что-нибудь натворить. Совсем как его компания, даром что в два раза старше… Интересно, а Костя там тоже такой? Он тоже умеет быть таким?..       — Мы скоро будем, — обещает Ел, завидев на повороте своё такси, и сбрасывает вызов.       Ему хочется выпить ещё, а лучше совсем напиться, чтобы ни за что стыдно не было. Потому что пьяный расслабленный Костя… «Это должно быть весело», — думает он, представляя его такого где-нибудь на другом конце зала, где можно наблюдать за ним издалека, не боясь быть пойманным, не следя за тем, что выражают глаза, что написано на лице…       А потом представляет его рядом, близко, почти в руках, и, отобрав у Джонни бутылку, вытряхивает последние капли вина себе на язык.