ID работы: 7625186

Яркий луч, тёплый луч

Слэш
NC-17
В процессе
855
САД бета
Размер:
планируется Макси, написана 391 страница, 24 части
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Поделиться:
Награды от читателей:
855 Нравится 1412 Отзывы 377 В сборник Скачать

Глава 9

Настройки текста
      Всё довольно быстро вышло из-под контроля. Та часть вечеринки, для которой Герда наняла джаз-бэнд и вышколенных официантов, закончилась в сумерках, с ней исчезли из воздуха звон бокалов с шампанским и сдержанные голоса. С темнотой он наполнился смехом, сумбурными возгласами, бутылочным стуком и громкой музыкой. Теперь диджей и бармен держат всё в своих татуированных руках, и атмосфера в доме стремительно разгорается.       Стоя у двери на террасу, Костя пытается остудить голову. Здесь прохладнее, пахнет сигаретным дымом. На улице, болтая с задержавшимся официантом, курит бывший Штефана, и наблюдать за ним — всё равно что курить самому, такой он расслабленный и спокойный. Штефан умеет так. Наполнять пространство вокруг себя комфортом, даже для тех, с кем ему было очень непросто…       «Костя, знакомься, это Оскар, — улыбнулся он, представляя статного шатена, через полстраны приехавшего к нему на праздник. Чуть позже, улучив подходящий момент, шепнул на ухо: — Тот Оскар, с которым у меня не срослось. Возможно, вы найдёте общие темы для разговора».       После признания он порой позволял себе шутки несколько… опасные. Усмехался деликатно и тонко, но и не думал скрывать своих чувств. Словно, открыв их, никак не мог надышаться этой свободой: тысячью разных намёков говорить «люблю». Пусть и безответно. Пусть и должен забыть.       В кабинете наедине, или в очереди за кофе, или в машине по дороге на встречу — везде находилось что-то, что заставляло его на миг замолчать, уходя в себя, а потом улыбнуться. И эти шутки сглаживали углы, разряжали сгустившийся воздух, снимали тяжесть с закаменевших плеч. В них не чувствовалось упрёка, лишь желание пропустить бесплодное чувство сквозь себя и наконец отпустить его.       Невысказанная просьба — давай сделаем это вместе. Вдруг вдвоём будет легче.       И всего за несколько дней легче действительно стало. Косте кажется, это что-то наподобие дара, но не врождённого, а воспитанного в себе. И очень сильного — потому что так хорошо, как здесь и сейчас, ему не было давно.       У него легко кружится от выпитого голова, но нет ни усталости, ни раздражения. Ему не хочется курить или тишины, и полузнакомая толпа в доме не вызывает желания уйти наверх. Он стоит, прислонившись затылком к стене, потягивает пиво и из-под прикрытых век наблюдает за чужим откровенным флиртом.       Оскар явно не чувствует себя здесь скованно. Несмотря на то, что когда-то именно он решил разорвать отношения, а Штефу пришлось с этим смириться. Костя не знает, что хуже — бросить кого-то или не замечать чьи-то чувства на протяжении трёх лет, — но надеется, что у них со Штефаном всё тоже закончится так. И ровно через год, в следующий день рождения, он уже сможет без всяких сомнений его обнять…       — Ты ведь тут не скучаешь?       Штефан появляется рядом и закидывает руку ему на плечи, внезапный во всей этой мерцающей темноте, тяжёлый и жаркий.       — Я запрещаю скучать на моём дне рождения, — приказывает он, потом замечает своего бывшего и смеётся: — Не знал, что он перешёл на молоденьких мальчиков. Кризис среднего возраста?..       Костя старается уловить в его голосе хоть каплю злорадства, но то ли музыка скрадывает интонации, то ли кроме дружеского подзуживания там на самом деле ничего нет.       — Кто из нас ещё не испытал его на себе? — И в собственных словах он чувствует слишком уж много беззубой искренности, но ничего не может с этим поделать. Да и хочет ли?.. — Лучше уж словить его в тридцать с хвостиком, пока молоденькие мальчики ещё не воротят от нас носы.       — Ничего не хочу слышать! Ты посмотри, что тут Герда устроила, — мне как будто бы снова двадцать…       Он действительно словно скинул несколько лет — оставил в бутылках пива, начатых и забытых по всему дому, парочку вручил бармену прямо в его разрисованные руки, по месяцу раздал гостям… Говорит теперь громче, движется неосторожнее и весь пропитан безбашенным вкусом колледжной вечеринки. Костя стукает горлышком своей бутылки о его, и этот стук задорно отдаётся в пальцах.       — Кстати, о молоденьких мальчиках, — толкает его плечом Штефан, — Елисей уже едет.       Мурашки бегут по спине из-за сквозняка. Так убеждает себя Костя, поводя лопатками, и делает большой глоток пива. Что удивительно — под взглядом Штефана даже не давится.       А тот пристально смотрит, внимательно. Совсем как вчера, когда под конец обеденного перерыва так запросто бросил: «Елисей ревновал тебя ко мне?» — и приготовился слушать, откинувшись на спинку кресла.       Возможно, это было сказано ради очередной беззаботной шутки, но Костя затянул с ответом, и тема стала нешуточной. С минуту помолчав, он кивнул. А что ему ещё оставалось? «Я бы оскорбился, если бы он не ревновал, — усмехнулся на это Штефан и по плечу его, поднимаясь из-за стола, похлопал почти сочувственно: — Слушать его надо было. Он проницательный парень»…       У Ела тогда была температура под сорок, вспоминает Костя сейчас. Он жался к нему, слабый и ласковый, не желал отпускать и делился тем, что давно его мучило; тем, что понял с первого взгляда. «Расскажи ему про меня…»       Проницательный. И такой из-за этого уязвимый… Таким, как он, должно быть, снятся вещие сны, вся жизнь их наполнена символами, гадания их сбываются, сбываются приметы и знаки. Такие словно ближе общаются с этим миром — невероятная чушь, но нетрезвый разум легко принимает её за истину. Глотнув ещё пива, Костя усмехается в горлышко: как будто именно Ел когда-то взял его за руку и, точно проводник, передал всё то, что в одиночку он почувствовать не мог.       Ладони горят, к ним липнет размокшая этикетка, и Костя ставит бутылку на пол. Та ещё чушь, да. И с алкоголем пора завязывать…       — Ты ведь разобрался с ним? Всё в порядке?       — Не с чем разбираться, — вздыхает он, и Штефан, к его удивлению, отступает.       — Джонни тоже приедет, — меняет он тему и потирает губы, наслаждаясь его реакцией: — У тебя такой возмущённый вид, будто я уже закрылся с ним в вашей спальне!       — О, да ради бога. Презервативы в верхнем ящике.       На этот раз Штефан замирает с изумлением на лице, и Костя считает свою маленькую месть свершённой — нечего такие новости так неожиданно сообщать. Тоже приедет, значит… Кажется, уровень непредсказуемости на этой вечеринке скоро станет в два раза выше.       Даже хорошо, думает Костя, если Штефан этого Джонни нейтрализует. Но Штефан кидает взгляд на террасу и усмехается:       — Нет, только не с Джонни. Я не большой поклонник… — он задумчиво облизывает губы и наконец подбирает слова, — общественных мест.       — Да ты ханжа! — добродушно смеётся Костя.       — Скорее, боюсь сравнения. Мои классические вкусы могут блекнуть на фоне всяких изысков и фетишей.       Был ли это укол в его сторону, он не успевает понять. Дверь на террасу распахивается, улица обдаёт холодом. Оскар пьяно обнимает Штефана, что-то говорит ему на ухо; рука официанта в его руке, ему на плечи накинут его пиджак. Растерянный парень стреляет глазами по сторонам. И вряд ли до конца понимает, что с ним происходит.       Лет ему, если верить своему зрению в темноте, примерно как Елисею сейчас. Но Ел смотрит на жизнь гораздо осознаннее. Костя вспоминает его глаза после показа — как две подтаявших льдинки, настолько чистые, насколько вообще могут остаться в городском смоге. И неизвестно, что с ними случится дальше, растают они или совсем замёрзнут.       Они так быстро таяли когда-то от грубости и безразличия. Слёзы текли из них горячие, заливали щёки, промачивали постель — или его ладонь, крепко зажавшую Елу губы. Образ до противности реальный и мокрый, там пот, и сперма, и слёзы, и Косте хочется либо сейчас же протрезветь, либо вконец напиться.       А ещё он думает: возможно, то, что Штефан психолог, было не такой уж случайностью. И Дмитрий ещё тогда подозревал, что резкая смена обстановки и повысившаяся ответственность повлияет на его протеже вот так. Елисея он только не учёл. И Ел стал тем способом выпустить пар, которым изначально задумывался Штефан — более взрослый, более опытный и стабильный и куда более подготовленный.       Или же всё это бредни пьяного разума, попытки выискать смысл там, где есть лишь случайность. За такой вариант Костя бы с удовольствием выпил — неприятно осознавать, что все эти годы нуждался в разговоре с психологом.       Жаль, Штефан на эту роль уже не подойдёт: странно обсуждать вкусы в сексе с тем, кто не скрывает, что не раз представлял в постели тебя. Зато со Штефаном можно выпить. Всё к этому и идёт, Костя едва замечает, как они оказываются у бара, и Оскар встаёт за стойку, мешает в шейкере что-то — Штефан клянётся всем, что «неповторимое».       Неповторимое янтарного цвета и ярко горит. Пламя обещает, что коктейль быстро ударит в голову, и Костя сомневается: «Перед приездом Ела… мне лучше не стоит», — но, переглянувшись со Штефом, почему-то опрокидывает в себя липкий шот.       Сладко, горячо, горько, бросает в жар… И очень крепко после целого вечера шампанского и пива. Костя облизывает губы, наблюдая за взволнованным официантиком: тот твердит, что его оштрафуют за выпивку, отодвигает свой шот, и все принимаются его успокаивать. Костя тоже прикладывает руку, вернее, кладёт ему на макушку, гладит по отливающим рыжиной волосам. «Я оплачу твой штраф, — обещает, — не бойся, попробуй…»       Скоро официант, по невероятному совпадению оказавшийся тоже Штефаном, хохочет над шутками Оскара и охотно принимает коктейли из его рук. Сам не зная, почему вдруг, Костя следит, не слишком ли они крепкие, но Оскар смешивает мальчику всё такое безобидное и сладкое, что переживать не из-за чего. Да и Штефан выглядит абсолютно расслабленным. Костя диву даётся: его бывший партнёр флиртует прямо у него под носом, а он потягивает коктейли и ещё помогает ему мальчика очаровать.       И не играет ведь, по-настоящему за Оскара рад. Костя не представляет, как нужно было пережить расставание, чтобы в итоге всё сложилось вот так. Чего не хватило им с Елом — рассудительности, сдержанности, времени? Можно ли это ещё наверстать? Потому что сейчас, он уверен, если Ел начнёт флиртовать с кем-то в зоне его видимости, он его, наверное… наверное…       — Хэй, да у вас тут жарко!..       О том, что Елисей как всегда явился в ответ на мысли, Костя узнаёт по голосу Джонни. Джонни громкий, с порога требует к себе внимания и не пытается этого скрывать. Услышав его, Штефан ухмыляется и спрыгивает с барного стула. Костя идёт с ним — как хозяин дома он ведь обязан встретить гостей? — но в прихожей встаёт чуть поодаль, сложив на груди руки.       У двери тесновато и… перебор с эмоциональностью. Герда уже там, Джонни обхватил её ладонь своими и смеётся, пока она причитает, разглядывая его лицо. Костяшки на его правой немного красные, вдоль челюсти тонкая царапина, кожа вокруг припухла и порозовела.       — …надо приложить лёд. Пойдём на кухню, я…       — Ерунда! Это даже дракой назвать нельзя — так, потолкались…       — …и обработать, чтобы не воспалилось. Тебе ведь нужно беречь лицо!       — Беречь лицо мне уже поздно, но всё равно спасибо, — многозначительно вздыхает он, чмокает Герду в щёку, точно старую знакомую, и поднимает глаза на Штефана: — Есть проблема намного хуже, — улыбается, подходя к нему. — Прости, Штеф, я без подарка. Мне так неловко…       В то, что ему неловко, верится с трудом. Больно дерзкий у него вид, и то, как он перешёл на личное «Штеф»… Хотя какие уж там условности с мужчиной, член которого побывал у него во рту?       Да и Штефана, судя по довольной ухмылке, в этом нелепом спектакле всё устраивает.       — Забудь, — отмахивается он, принимая от Джонни кроткий поцелуй в щёку. — Я рад видеть тебя.       — Неужели ты меня с первого раза запомнил?       — Да. Было в тебе что-то, знаешь, запоминающееся…       — Кхм. А это от меня.       «Да прекратите уже наконец» — отчётливо слышится в словах Елисея. До того прятавшийся за спиной Джонни, он ступает вперёд и протягивает Штефану свёрток. Сам странный какой-то: зажатый, волосы к лицу перекинул, стремится за ними спрятаться, лишь глаза сверкают. Подарок вручил — и сразу тянет Джонни за рукав вглубь дома:       — Пойдём. Хочу чего-нибудь выпить…       Но Штефан его останавливает:       — Я могу открыть?       Видимо, чтобы больше не выдать лишнего, Ел молча пожимает плечом. Мол, делай что хочешь, но по тому, как он следит за аккуратно разворачивающими подарок пальцами Штефана, заметно: ему всё это не нравится.       Он как-то плохо себя контролирует сегодня, отмечает Костя. Такой контраст с тем, каким безупречным был после показа. Безупречно искусственным — в том, как он замер перед Штефом сейчас, как затих, прикусив губу, и то больше жизни, чем в тех его словах и улыбках.       «На меня не смотрит совсем», — хмыкает Костя, беззастенчиво разглядывая его. И потому то мгновение, когда выражение лица за долю секунды сменяется с уязвлённого на изумлённое, ловит отчётливо, будто стоп-кадр из камерного кино.       — Он очень красивый.       Чуть смазанный, застывший дольше реального течения времени кадр: прищуренные серые глаза распахнулись, приоткрылись губы, прядь скользнула по скуле… Потерявшись в этих деталях, Костя не сразу понимает, о чём вообще… Шарф? Да, точно, большой тёплый шарф, какие Штефан никогда не носит, у него сплошь тонкие шёлковые тряпочки, скорее декоративные, чем греющие, но он притягивает Ела к себе и заключает в осторожное полуобъятие.       — Спасибо, — говорит ему в растрёпанные волосы, одной рукой прихватив за напряжённо выпрямленную спину. Костя уверен, ладонь прикасается только к ткани рубашки, даже через неё не задевая кожу. И шарф смялся между ними — Штефан прижал подарок к груди, будто стараясь им обезопасить себя от прямого соприкосновения, и вся его благодарность похожа на то, как общаются с хрупким, но ядовитым зверем.       Значит, Елисей и ему успел показать характер. Сложно его винить: одному в чужой стране ему иначе, наверное, и не выжить. Яд жизненно необходим, только сейчас в нём его нет и капли; отстранившись, Елисей смотрит Штефу в глаза, и его лицо на свету само словно светится. Эффектный контраст с бордовой рубашкой, она очень идёт ему, но Костя невольно вспоминает, каков он без одежды — весь раскрытый, белокожий, усыпанный бежевыми веснушками. Самые нежные места чистые, почти прозрачные, с голубоватым рисунком вен. Запястья. Низ живота. Бёдра с внутренней стороны. Шея; пряди волос больше не скрывают на ней что-то тёмное, красное, и Костя пугается: тоже получил в драке?.. — но потом понимает.       Всё понимает.       Он уходит, не желая слушать, несомненно, увлекательнейший рассказ Ела о том, как они с Джонни пошли в гей-клуб, и столько парней подсаживалось к ним там, а ещё на танцполе… Его растрёпанность, пьяный блеск в глазах и громкий голос и так поведали ему больше, чем он хотел бы знать. И засос на шее.       …и где-нибудь ещё?..       Идея выпить столько, чтобы не думать где, проваливается. Алкоголь физически не лезет в горло. Костя давится им, чувствуя, как приятная пьяность всё явственнее превращается в тупое, тошнотворное отравление.       Он сдаётся на пятом глотке и просит у бармена чашку кофе. Состояние такое, что она непременно выльется в заполошный стук сердца, но разве это высокая плата за шанс перестать наконец краем глаза следить издали за Елом? Невыносимо же: он так выделяется своими длинными распущенными волосами, ровной осанкой, более молодёжной, не классической посадкой строгих чёрных брюк, когда ткань почти неприлично обтягивает бёдра… Косте кажется, даже то, как он двигается: то подчёркнуто плавно, то с развязной резкостью, призвано привлекать внимание всех вокруг.       Всем вокруг, судя по всему, так кажется тоже. По крайней мере, свежий засос говорит об этом. Реакция тех, кому Герда представляет Ела, говорит об этом. И поворачивающиеся за ним головы гостей, их долгие взгляды, то, как их губы замирают на полуслове… Отчасти в этом заслуга Джонни, прилипшего к Елу и сверкающего улыбкой, но Костя не сказал бы, что большая часть.       На мгновение у него даже мелькает дурацкая мысль, что Ел специально попросил кого-то поставить ему на видном месте засос. Чтобы люди гадали о том, как он его получил, с девушкой или с парнем, или, может, с мужчиной, и было ли у них что-то ещё, и будет ли…       Но он признаёт: они-то как раз не зацикливаются на этом. Не зная Ела, чему тут удивляться: молодой парень, красивый, приятный — подобные следы на его теле естественны. Это зная его, голову можно сломать. Он ведь не из тех, кто кому попало позволит поставить на себе метку.       Или был не из тех.       Или у него появился не «кто попало»…       И ведь это не ревность, считает Костя. Ревность у него не такая, она злая и жадная, Елу от неё не раз доставалось, в их разрыве она сыграла не последнюю роль… Она разрушает, и больше ни на что не способна; а чувство, что завладело им сейчас, кажется, способно что-то создать. Оно толкает прикоснуться к Елу участливо, так, как он когда-то любил, не смиряясь от безысходности, а потому что на самом деле таял и доверялся.       «Он ведь прекрасным был, когда расслаблялся в моих объятиях…» — вспоминает Костя и не знает, корить ли себя за такие мысли, потому что плохо понимает, они о сексе с Елом или о чём-то совсем невинном. Одно ясно: насколько он не ценил этого тогда, настолько же теперь хочет хотя бы ещё раз это почувствовать. Прикоснувшись губами к чужой метке на его шее, получить подтверждение, что был лучше. Был для него важнее.       Всё это показывает: точка ещё не поставлена, но признаваться себе в этом запрещено. Костя изо всех сил ищет другое объяснение. Наверняка он всего лишь сбит с толку: понимать, что эти два года Елисей явно не соблюдал целибат, — одно, а своими глазами видеть тому подтверждение… Кофе не помогает, не помогает ставшее уже нервной привычкой покручивание кольца, и в конце концов он плюёт на всё и смотрит, на кого ему смотрится.       Тем более разве в темноте разберёшь, на кого именно. Рядом с Елом много народу — из кухонного стола сделали покерный, к нему стянулась изрядная часть гостей. Заправляет этим безобразием Джонни, он же первым усаживается тасовать карты, заманивает всех к себе, и скоро к нему присоединяются Штефан, и Оскар, и Герда… Елисей стоит у него за спиной, опираясь ладонями на плечи. Иногда даёт ему отпить шампанского из своего бокала, заглядывает в его карты, наклоняется к нему и шепчет что-то, смеясь.       А Джонни не упускает возможности до него дотронуться. То играет с прядью волос, то затылком к нему прислоняется, жмурится довольно, когда Ел поправляет ему причёску. Они тискаются напоказ — ну не могут два парня так нежничать друг с другом всё время! — и спустя несколько минут такого мучения Костя готов поверить: Елисей прочёл его мысли и дразнится. Вот, мол, как можно со мной — но не тебе…       Яркий свет в ванной помогает стереть эти образы перед глазами. Костя споласкивает руки, зачёсывает назад волосы и улыбается себе в зеркало. Так проще. Видя в отражении мужчину с сединой на висках, глубокими морщинами на лбу, сразу понимаешь, почему должен отстать уже наконец от юного, красивого и очаровательно наивного. Независимо от того, как прочно обосновалось кольцо на пальце.       Что бездумно пялится на него, вцепившись в край раковины, Костя замечает, когда дверь с грохотом открывается.       — Я уже выхожу, — оборачивается он — и замирает на месте.       Встретившись с ним глазами, Елисей опускает голову. Прислоняется к двери. Молчит. Костя осторожно выдыхает: он и правда юный такой и в первые секунды, растерянный, выглядит так, будто можно брать его и лепить всё что хочется...       А потом Ел поднимает на него взгляд и на ощупь защёлкивает замок.       — Елисей? В чём дело?..       На вопросы не отвечает. Прячет руки в карманы, кусает губы, и чёрт знает что движет им: желание выдержать эффектную паузу или пьяный хаос мыслей. Приглушённая весёлая музыка за дверью действует Косте на нервы. Там какие-то латинские мотивы, словно неподалёку идёт карнавал, и у него мелькает чувство, что Ел поймал его в узком ночном переулке, приставил к виску пистолет и чего-то требует.       Понять бы ещё чего. Что может быть нужно парню, у которого, кажется, и так всё есть, которому многие наверняка что угодно дадут, стоит только попросить; парню, который уже многое взял у него — и многое от него получил, сам того не желая.       — Ты… — Костя делает шаг к нему; подумав, ещё один. Расстояние вытянутой руки — для них обоих. Могут коснуться друг друга, но лишь если оба этого захотят. — Ты пьян?       — Ага, — усмехается Елисей и без всякого перехода выпаливает: — Моя очередь. Ты спал со Штефаном?       — Нет.       Ответ вырывается у Кости сам собой. Сомнения приходят уже за ним — ведь, если начистоту, они со Штефом почти?.. — и, к счастью, не сказываются на тоне. Прозвучало достаточно уверенно и твёрдо. И с должной степенью недоумения.       Елисей всё равно смотрит недоверчиво:       — Он сказал мне… ох, точно не помню. В общем, сказал, что в постели нежен. В отличие от тебя.       — Когда это он тебе такое сказал?       — Да так, — Ел небрежно пожимает плечом, мол, тебе-то какое дело, тебя это не касается, и Костя медленно облизывает губы. Ладно. Ладно…       — Ладно, — заставляет он себя произнести вслух, — отставим. Штефан не на своём опыте обо мне это узнал. — И идёт к двери: — Дай мне пройти.       — Да? А на чьём, на моём? — только Ел его останавливает, ладонью упирается в грудь, но не отталкивает, наоборот, наклоняется ближе… — Мне всё интересно, а снизу ты тоже любишь пожёстче?       У него взгляд туманный, широкие зрачки, словно… ему и правда это интересно. И Костя не сразу находит ответ, потерявшись в них. Потерявшись в памяти: так уже было. Тоже в ванной, Елисей так же стоял у двери, он — перед ним, уговаривая его, унимая охватившую его вдруг панику, а потом опустился перед ним на колени и…       Это совсем не помогает прийти в себя. И отойти от Ела не получается — он не позволяет. Наматывает на кулак ткань рубашки на талии и держит, как если бы всерьёз желал довести. Как если бы… после драки не успокоился и хотел ещё.       Может, не именно драться хотел, но чего-нибудь столь же сумасшедшего, адреналинового. «Для его же блага будет показать, что так делать нельзя, — настраивает себя Костя. — Опасно — не все спустят ему подобное поведение с рук, даже если он пьян, даже если красив…» — а потом понимает: позволит себе сейчас ответить на это его желание, и неизвестно, чем всё закончится. Потому что представляет он что-то грубое, строгое почти до насильственности, а оно вязко перетекает в сильное, да, но не стремящееся причинить боль, и затягивает, усмиряет…       — У тебя что, гештальт не закрыт? — смеётся Костя, запрокинув голову. Чтобы не смотреть Елу в глаза, не видеть перед собой его лицо; чтобы не чувствовать его запаха — капля парфюма, перебитого насыщенным запахом алкоголя, господи, он пьяный, а пьяный он всегда был такой…       — Что?       — У Штефана спросишь… Елисей. Пропусти меня.       Ел качает головой. На губах улыбка, рубашку комкает, точно в любую секунду рванёт на себя, сдавит пальцами бок… Балансирует на грани между шкодным ребёнком — и, неожиданно, мужчиной, который знает, чего хочет и как это получить.       — Ты же можешь просто меня оттолкнуть, — напоминает он, и Костя признаётся себе, что нет. Не может.       Дотронуться до Елисея, находясь в таком состоянии… Нельзя. Надо сбить напряжение, но как, если в рёбра давят костяшки его пальцев, он шевелит ими, перебирает, крепче вцепляясь в ткань, массируя приятно отзывающиеся мышцы — неужели и правда хочет? или научился играться вот так?.. И этот засос у него на шее…       — Часто ходишь в гей-клубы? — гипнотизируя налившуюся кровью отметину, цепляет первую попавшуюся мысль Костя. Безобидную, кажется ему, ту, что поможет отвлечься, но Ел снова переворачивает всё остриём в него:       — У тебя и против этого есть какие-то предубеждения, как против работы моделью? — Он проводит по шее ладонью и морщится. — Знаешь, если бы не твоё влияние, я бы вообще не стал… таким.       Он хочет поссориться. Хочет… сделать всё ещё опаснее, тяжелее, запутаннее, чем есть сейчас, и да, хорошо, слово «ссора» в случае, когда всё и так хуже некуда, не подходит, но не могут же они в самом деле подраться?!       Костя смотрит на Ела, и его руки слабеют. Ни оттолкнуть, ни хотя бы пальцы его от себя отцепить…       — То есть ты сам пришёл ко мне в спальню, залез в мою постель, а виноват всё равно я, потому что не отнёс тебя обратно в твою кроватку? — пытается отшутиться он, только звучит невесело. Звучит как нападение, пусть и ничего, кроме неуклюжей защиты, в словах нет. — Или я виноват в том, что ответил тогда на твой поцелуй, за которым ты сам ко мне потянулся?       — Сам пришёл, сам потянулся… Я был ребёнком. Мне едва восемнадцать исполнилось.       Да чтоб его!..       Костя резко отворачивается.       — Ты вполне отдавал себе отчёт, — говорит он, но сам себе не верит. Не тогда, когда всего несколько слов заставили его чувствовать себя таким ничтожеством. — И если крутишься поблизости, чтобы обвинять меня в чём-то, мстить мне, упражняться на мне в сарказме или что бы ты там ни собирался делать, и думаешь, что я тебе всё позволю, ты ошибаешься. Если понадобится, я найду рычаги давления на тебя.       — Ха, вот как ты заговорил. Наконец узнаю тебя.       — Я пытался иначе. Но ты не оставляешь мне выбора.       — Выбор всегда есть, — шепчет Елисей и тянет его к себе, вынуждает упереться ладонью в дверь, заглянуть ему в глаза — светлые, честные… — Ты можешь рассказать о нас Герде, и у меня не останется возможности вить из тебя верёвки.       Обвиняющие. А ведь он тоже лжёт, думает Костя. Когда улыбается Герде в лицо, так интимно общается с ней в мастерской, принимает от неё знаки внимания, эти странные ухаживания художника за музой…       Когда, пьяный, держит за рубашку её будущего мужа. И непонятно, чего от него добивается.       — Не вижу смысла, — в конце концов отвечает Костя. — Это ничего не изменит, лишь расстроит её.       — А, так ты прикрываешься заботой о ней…       — Чего ты хочешь?       Хватит. Костя вскидывает голову, глядя на Ела сверху вниз — как сложно делать это теперь… — и добавляет в голос железных ноток:       — Причина, по которой ты стоишь здесь со мной. Если это не банальная месть, то что сейчас тебе от меня нужно?       Они по-прежнему действуют. Елисей молчит, неприступно выпрямив спину. Он не напуган, не стушевался, как отреагировал бы раньше, скорее, решил взять паузу: оценить, чем эта злость грозит ему в их теперешнем положении.       Но Костя не даёт ему на это времени.       — Всё-таки мстишь. — Пробежавшись пальцами по двери прямо у него над ухом, усмехается он. — Ну, тогда и у меня развязаны руки, согласен? — И уже готов праздновать победу, но Ел нарушает молчание:       — Да уж. Ты не знаешь, каково это, когда руки действительно связаны.       И совсем не так, как Костя ожидал. Его тон задумчив и тих, словно он размышляет вслух, а не искусно бьёт по болевым точкам. Словно он попадает по ним ненамеренно, так естественно срывается с его языка эта фраза.       Ничего не могло у них быть нормально, понимает Костя в этот момент. Все его мечты, как он случайно столкнётся с Елом на улице и обнимет его, а потом будет помогать ему, и неудачный роман обернётся долгой дружеской связью… Нет. С самого начала не было на это ни единого шанса. И даже не так уж важно, как он встретил Ела на той чёртовой выставке — встретил бы лучше, и этот нарыв в его душе лишь скрыло бы вынужденной вежливостью. И он воспалился бы ещё сильнее.       А так, как получилось у них, хотя бы самую малость честнее. «Но Елу проще быть честным, — вздыхает Костя. — Ему от собственной честности становится легче, а мне…»       — Елисей. Я… ужасно виноват перед тобой.       Сколько ни повторял это про себя, произнести вслух, лично, глядя в глаза… Это не просто извинение, это ещё и признание собственной слабости — унизительное, но унижение это заслуженное, и Костя на миг стискивает зубы, потому что то, что собирается сказать дальше, выставит его ещё более слабым.       Всегда старавшийся быть в глазах Ела нерушимо сильным, быть прочной опорой, быть взрослым рядом с ребёнком, он ощущает, как неловко ему без этой брони. Движения стали неуверенными — он кончиками пальцев касается щеки Елисея, заводит ладонь под упавшие ему на лицо волосы, скользит дальше, к горячей шее. И Ел, кажется, дышать перестаёт. Но не отталкивает. Не отворачивается…       — Я сожалею так, что словами не передать, и, если тебе нужна какая-то помощь от меня, всё сделаю — по мере сил. Но только не строй ты из себя несчастную жертву! — Костя невольно сжимает пальцы, впивается ими в выемку под затылком и тут же, одумавшись, возвращает руку на щёку. — Не веди себя так, будто ты один тогда пострадал. Потому что когда ты исчез, я места себе не находил от волнения за тебя.       Хватка Елисея на рубашке слабеет. В изумлённом вдохе он раскрывает губы, они щекотно задевают по ладони, такие мягкие, тёплые…       — А ты уехал, вон, с Джонни, и всё у тебя наладилось, — добавляет Костя, не позволяя себе снова купиться на это тепло. — Так не мешай теперь мне налаживать свою жизнь.       И чувствует, как Ела, расслабившегося было, прошибает дрожью.       — Наладилось? — выпаливает он. — У меня? — Медленно убрав его руку со своего лица, крепко сжимает её в своей. — Костя. После того, как ты меня выгнал, я в больницу загремел. И пролежал там два месяца.       Кто-то дёргает снаружи за ручку. Косте кажется, это происходит сразу после слов Ела, но он не берётся сказать точно. Весь выпитый алкоголь именно в эту секунду ударил ему в голову. И напрочь лишил способности мыслить.       Он с белым шумом в ушах наблюдает, как ручка дёргается ещё раз, как Елисей, выругавшись сквозь зубы, щёлкает задвижкой. Оттолкнув его подальше от себя, открывает дверь и выходит, почти выбегает из ванной, задев плечом мальчика-официанта. Улыбается ему, бросает коротко: «Извини»…       Тот улыбается в ответ и с интересом смотрит ему вслед. Потом с ухмылкой оборачивается:       — Я вам помешал? Простите…       Он стоит в проходе, обхватил себя руками за плечи в чужом пиджаке, в глазах искрится веселье. Костя невольно облизывается, когда он кидает взгляд на его губы — ищет свидетельства жарких изменческих поцелуев?..       Их там нет. Костя чувствует, что губы у него тонкие, обескровленные. Но всё равно думает, не сказать ли парню: «Я удвою тебе чаевые, только молчи о том, что увидел»…       Нет. Это точно будет признанием: здесь случилось что-то, чего видеть было нельзя.       — Прежде чем уезжать, подойди ко мне, — строго говорит он, и мальчик, вмиг присмирев, кивает. Улыбка на его губах меркнет, по щекам идут красные пятна. Испуганный, смущённый своей дерзостью, в ярком свете он выглядит совсем мелким. Младше Ела; пожалуй, и двадцати нет…       Чувствуя себя последней сволочью, Костя проходит мимо него. За Елом нельзя бежать, и он сдерживает каждый свой шаг. Смысл слов, до того лишь звуками, набором слогов витавший в воздухе, обрушивается на него в переполненном зале. Заставляет лихорадочно искать Ела глазами, но его нигде нет. Спрятался, испарился…       Зато есть Герда. Она ловит его под локоть и тащит за покерный стол: место Штефана опустело. Раздражение на неё вспыхивает моментально — гнусная эмоция, не поддающаяся контролю. Сев за стол, Костя еле унимает нервную дрожь в кончиках пальцев.       Он уверен: ни один мускул не выдаст его реакции на оказавшиеся в руках карты. Потому что за въевшимся в сознание образом Елисея на больничной койке он едва их видит.

***

      …Щека горит, как от пощёчины. Елисей прикладывает к ней ладонь и пугается того, какой чувствительной стала кожа в тех местах, где Костя…       …зачем он вообще трогал меня?..       Сквозь толпу он пробирается на ощупь. Не зная куда, чувствуя себя оглушённым и ослеплённым, словно в последние минуты ощутил слишком многое и перегорел. Единственное, что не даёт ему окончательно потеряться: мысли, ставшие до крайности чёткими, громкими и слаженными.       Он видит себя пять минут назад со стороны. Дерзящий, наглый, он к практически женатому мужчине лез с дикими претензиями и чуть ли не похабными предложениями, потому что когда-то этот мужчина был связан с ним, а теперь за покерным столом только и разговоров, что о его предстоящей свадьбе…       То, что Костя оказался в ванной, когда он не выдержал и сбежал, показалось ему подарком судьбы; то, как тот до последнего старался сдерживаться, бесило и заводило. Хотелось вывести его из себя. Хотелось напомнить ему, что вся его идеальная жизнь, с талантливой невестой, престижной работой, огромным домом, полным довольных гостей, — на добрую долю фикция, потому что одну её тёмную сторону он ото всех утаил. Хотелось держать его близко-близко и впитывать каждую выжатую из него реакцию на это напоминание. В его недовольных взглядах, скупых жестах, выверенных словах читать: ты до сих пор мне не безразличен. Сколько бы я ни отходил в сторону от тебя, ни обнимал при тебе Герду, что-то, что заставляет тебя лезть ко мне, не чуждо и мне — как бы я ни пытался это в себе подавить…       Елисей жаждал этого, но получить в полной мере был не готов. И когда Костя позвал его по имени, когда прикоснулся к нему, он так глупо обрадовался. Как идиот слушал его и почти поверил, что вот-вот он скажет: давай попробуем заново…       Выбежав на веранду, Ел отрезает себя от шумного зала и ищет укромный угол. Тёмный, сокрытый от чужих глаз, где никто его не увидит, где мозги встанут на место и вернётся способность нормально чувствовать. Потому что всё, что он может сейчас, — ощущать Костину ладонь на своей щеке, так, словно тот до сих пор бережно гладит его.       Чёрт бы его побрал, горько смеётся Ел, отойдя в густую ночную тень заросшей сиренью беседки. Одно его прикосновение — и ему показалось, они исчезли для всех, все исчезли для них… Несколько его слов — и он снова обиженный, брошенный парень, позорно сбегающий вместо того, чтобы постоять за себя. Ранимый и совершенно растерянный…       — Сегодня просто-таки ночь совпадений.       Елисей вздрагивает и невольно делает шаг в сторону. Но оборачиваться не спешит — зачем, этот голос он узнал и так. Что, Штефану надоело быть центром внимания? «Наверное, он надеялся, что я уйду, вот и притих там», — вздыхает Ел и уже собирается сделать ему такой подарок, как дверь на веранду распахивается, какие-то женщины, перешёптываясь и смеясь, выходят на улицу, и секундной заминки Штефану хватает, чтобы дёрнуть его на себя.       Рывок за рубашку такой внезапный, что Ел чуть не вскрикивает и теряет равновесие. Но сильные руки беспардонно подхватывают его и усаживают на скамейку.       — Тш.       От горячего шёпота в самое ухо передёргивает. Резкий запах алкоголя, пряный аромат парфюма, навсегда ставший ненавистным, неаккуратное в движениях пьяное тело, прижавшее к стене беседки, — больше всего на свете Елу хочется Штефана оттолкнуть, но вместо гладкой ткани костюма ладони упираются во что-то мягкое, пушистое…       И руки слабеют. Елисей всегда подозревал, что порядком сентиментален, но чтобы настолько… Сминая в пальцах подаренный им шарф, которым Штефан обмотал шею, он может лишь замереть от удивления и непрошеного тепла, разлившегося в груди.       Если бы не темнота… Смешное, должно быть, зрелище: наверняка дорогущий костюм — и эта тряпочка. А Штефан в него так закутался, можно подумать, он действительно понравился ему. Мелочь, но какая необходимая после того, как Костя в очередной раз заставил чувствовать себя ненужным. И Елисей терпит близость Штефана, явно не отдающего себе в ней отчёт, притаился с ним, сам не зная почему прячась, и слушает отдалённую болтовню вышедших покурить женщин — свадьба, свадьба, да сколько можно…       Едва они уходят, Штефан выуживает из внутреннего кармана сигарету.       — Только Косте не говори, — усмехается, закуривая, — мы вроде как оба бросаем. Будешь?       — Нет.       — А мартини?       Чуть отклонившись, он достаёт бутылку из-за спины и призывно покачивает ей в воздухе. Внутри булькает — судя по звуку, осталось меньше половины.       Воздух наполняется горьким дымом. Елисей морщится, но это всё напускное. На самом деле присутствие Штефана успокаивает его. Может, потому, что заставляет собраться, а может, потому что он какой-то безобидный сейчас и совсем не такой счастливый, как подразумевает его праздник.       Он ничего не спрашивает и не хочет, чтобы спрашивали его, и оба этих пункта Елисея полностью устраивают. А если ещё учесть, что так у него появился повод не возвращаться в зал, не видеть, как Костя там «налаживает свою жизнь»…       — Давай, — неожиданным для себя дружелюбным тоном бросает он и забирает бутылку. На секунду мелькает мысль, что Штефан пил из горла, прижимался к нему губами, но брезгливости нет. Есть усталость — и да гори оно всё…       Сделав пару больших глотков, Елисей вытирает губы и, спохватившись, бормочет:       — Кхм… за тебя.       Сперва ему кажется, Штефан поперхнулся дымом. Но скоро становится ясно — тот пытался сдержать смех, и ничего у него не получилось. Он смеётся в полный голос, так, что Ел боится, как бы кто не услышал их, а потом чувствует крепкое объятие за плечи.       — За меня! — повторяет Штефан восхищённо, ероша ему волосы на затылке. Отведя руку с сигаретой подальше, другой не очень-то аккуратно прижимает его к себе, но ничего от тех намёков, что он отпускал перед показом, в этом не ощущается. Как игрушку тискает. — Да ты само очарование…       — Хэй! — Елисей шипит на него. Мол, да, я остался сидеть рядом, но не заигрывайся слишком уж! — Убери руку.       — Да ладно тебе…       — Ты напился.       — У меня есть повод.       — Слишком близко. От тебя сигаретами несёт.       Штефан делает затяжку и выдыхает вверх, в непроглядную черноту под сводом крыши.       — Костя такие же курил, — говорит он вдруг посерьёзневшим голосом; рука, трепавшая по волосам, спокойно устраивается на плече. — В нём тебе это нравилось?       Елисей недоуменно хмыкает. Отвечать не собирается, нет, он думает: Штефан, похоже, очень пьян, — ставит бутылку между своими разведёнными бёдрами и медленно прокручивает её; донышко глухо шуршит по доскам. Размеренное действие помогает сосредоточиться: собственный разум тоже до сих пор не совсем освободился от алкоголя.       Может, завтра всё это покажется лживым и унизительным, а пока искренность Штефана, его неподдельные доброжелательность и интерес цепляют острее, чем когда-то — его презрение. Обиду, всё ещё вспыхивающую порой на Костю, в случае с этим мужчиной отбросить гораздо проще. Наверное, это тоже о чём-то говорит. О чём — гадать Елу сейчас не хочется. Хочется отрешённо впитывать эмоции человека рядом, так похожие на его собственные, и чувствовать себя практически с ним на равных. С ним — таким взрослым, опытным, статусным, а всё равно запутавшимся и измученным.       — Я признался ему.       И его нежданное откровение Елисей проглатывает с ещё одним глотком мартини. По-прежнему хранит молчание, лишь отстранённо отмечает про себя «что ж, мы практически в одной лодке», и говорить опять начинает Штефан.       — Четыре… А, нет, уже пять дней назад. Даже отказа не получил — видимо, он и мысли не допускал, что мы могли бы…       — Ты ведь не думаешь, что я тебя сейчас начну жалеть?       — О нет. Ты не начнёшь.       Штефан забирает бутылку, опрокидывает в себя резкий глоток. Запоздало кивнув, Елисей закидывает ногу на ногу и обхватывает себя за плечи. Он пригрелся в углу беседки, закрытый Штефом от ночного холода, от запаха тонко текущего с кончика сигареты дыма у него чуть кружится голова, и мысли, в смятении бросившиеся врассыпную после Костиных слов, наконец нашли каждая своё место.       — Так ты спал с ним? — спрашивает он, не боясь, что его лицо выдаст лишнее — темнота всё-таки отличный союзник для откровенности. — Ты сказал мне, он жесток в постели…       — Однажды мы напились, поцеловались, он рванул на мне рубашку… Ничего не было. — Штефан словно почувствовал, как напряжение сковало его, и поспешил внести ясность: — Костя остановил меня, но успел сделать достаточно, чтобы… Выводы сами напрашивались. Да и о том, что делал с тобой, он упоминал. Не злись — без подробностей.       Табак вспыхивает яркой рыжей точкой у его губ и быстро тускнеет. Но на мгновение его глаза можно разглядеть — Елисей всматривается в них неотрывно, наплевав на приличия, и поражается тому, какими усталыми они кажутся, прищуренные, с резкими линиями морщин.       Выдохнув дым, Штефан прячет лицо в шарф; рука с сигаретой безвольно падает на колено. Елисей отбирает окурок, аккуратно вытаскивая из холодных пальцев.       Ну. На одну затяжку ещё осталось…       — Значит, между вами действительно ничего не было, — шепчет он, не решаясь сделать её — та самая марка сигарет, которую он избегает. Вряд ли они на вкус какие-то особенные. Вряд ли, но… — И он правда меня искал?       Усмешка Штефана звучит так, будто он совершенно не удивлён. Непонятно даже, зачем спрашивает:       — Это он сказал тебе? Когда?       — Да, — отзывается Елисей, — он. Сегодня. Сейчас… — и не слышит — чувствует, как тело Штефана начинает содрогаться от безмолвного смеха.       — Искал, — всё ещё посмеиваясь, отвечает он. — Ездил на ту квартиру, которую для тебя снял, потом просматривал агентства, меня попросил помочь. О больницах не подумал, да и связей ему не хватило бы…       И вдруг резко замолкает. Елисей не понимает сперва отчего, только что-то начинает ворочаться у него внутри, словно бы пытается достучаться до онемелого спьяну разума. Царапается, скребётся — вот же, смотри, всё прямо у тебя перед носом…       — Штефан. — Позвав его по имени, ровно, сухо, Елисей ещё не до конца понимает, что должно за этим последовать. Осознание лишь начало зарождаться в его голове. Неприятное — так хочется его в зародыше задушить, но разве же это выход… — Что ты сказал?       Штефан запрокидывает голову. Шумно выдыхает, трёт пальцами лоб. Поднимается на ноги.       — Так, мне пора трезветь…       — Стой, — хватает его Елисей за полу пиджака и неуверенно шепчет: — Ты знал.       Но оцепенение, которое охватывает Штефана, не оставляет ему сомнений.       — Знал, — твёрже повторяет он и встаёт, перехватывая его за предплечье, — что меня положили в больницу, и ничего ему не сказал.       — Елисей. Мне больно.       Конечно, думает Елисей. И мне. Пальцы стискивает сильнее — как он мог поверить, что этот мужчина не так уж плох? Всё, что если и есть в нём хорошего, вытравилось наружу муками совести. Совсем не на пустом месте возникшими…       — Послушай. Так было лучше для вас обоих… — начинает Штефан, но, выругавшись, качает головой: — Нет. Я не должен был лезть. Прости…       На этот раз от его руки Елисей уворачивается. С силой отталкивает другую — Штефана заносит, он хватается за балку над входом. Его силуэт в проёме выглядит сгорбленным, смиренным, и Елисей бесчувственно смотрит на него, пропуская через себя новое знание: Костя на самом деле искал его и не нашёл далеко не по своей воле… Только что это меняет?       Ничего. Но теперь он знает, что у них был шанс. Знает, что их насильно лишили его, и сейчас уже ничего не вернуть. А Штефану даже в морду не дать — толку-то, ничего не изменится, и давать его совести такую поблажку…       «Да пошёл он», — думает Елисей и оставляет его одного, в проёме случайно задев плечом. Уходит — не в зал, куда-то, куда ведут привыкшие к темноте глаза. За угол дома, под огромные, чёрные в этот час окна мастерской. Ветер подхватывает его волосы и швыряет в лицо.       Он холодный, но Елисей не обращает на это внимания. И без того горячая пьяная кровь вскипела, выплеснуть напряжение некуда, и он старается медленно дышать, считая про себя уличные фонари. Один неровно мигает, сбивая и завораживая. Как будто приводит замерший мир в движение. Как будто… передаёт послание.       Понять бы ещё о чём.       Когда-то меня защищали такие фонари, вспоминает Ел сквозь мутную пелену. Казались мне живыми, казалось, что смотрят на меня, приглядывают за мной — глупости, навеянные болезнью и отсутствием рядом человека, на которого можно положиться.       Потом таким человеком стал Костя. И, наверное, ничего странного, что так глубоко в сердце запал.       Так глубоко, что без него Елисей себя чувствует лишним. Чувствует, что сегодня не его день, не его ночь, ни Марлоу, ни Лоу стрит не его сегодня, и его проблемы с работой закономерно связаны тоже с этим, и даже то, как поставил его на место Джонни, хотя с ним он ничего и не собирался, несмотря на поцелуй в клубе, на то, что когда-то между ними уже случилось…       Вибрацию в кармане он, дрожа от холода, замечает не сразу. Телефон достаёт, не уверенный, что она ему не померещилась, но на экране в самом деле три сообщения. Все от Вики — парочка обыденных с приветствием и «как там твои дела?», разве что почему-то неловких, скомканных, а потом…       «Я не знаю, как полагается сообщать подобные новости, так что извини, если буду нетактична. В квартире, где ты раньше жил, случился пожар. Твой отчим уснул с сигаретой, и… Елисей, ты остался единственным собственником».       Дочитав сообщение, Елисей опускает руку с телефоном и замечает, что в другой у него до сих пор зажат потухший окурок.
Примечания:
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.