Яркий луч, тёплый луч

      Ветер холодный, но весной пахнет так, что кружится голова. Елисей подставляет ему пылающее лицо.       Он мельком оборачивается — в мастерской Герды выключен свет. Как будто всё в ней уснуло; всё, что произошло, было всего лишь сном. Во сне можно быть искренним, делиться тем, что мучает тебя, с человеком таким же измученным и откровенным.       В реальности у этого человека есть реальная жизнь. Не творческие изыскания, не флёр воспоминаний, а незыблемость настоящего: серьёзные отношения, общий дом, подготовка к свадьбе. А Елисей… Он понять не может, он ужасно глупый или ужасно хорошо умеет обманывать себя, потому что он не думал обо всём этом, пока не увидел Костю и Герду рядом, на одной кухне, с одинаковыми кольцами на пальцах…       — Ты в порядке?       — Ага, — беззаботно пожимает плечами он. Штефан идёт с ним рядом, и его присутствие вносит ещё больше неразберихи в и без того сумбурные мысли. Он странный сегодня. На самом деле, это Елу хочется у него спросить, в порядке ли он. — Почему я должен быть не в порядке?       Ворота захлопываются за ними с тихим щелчком. На открытой улице ветер ещё сильнее, мокрый асфальт усыпан лепестками и листьями; где-то рядом громко журчит сточная вода. Погода не для прогулок, но Елисею нужно уйти подальше от этого дома. А Штефан почему-то идёт с ним.       — Так почему я должен быть не в порядке?       — Ты мне скажи.       — С какой стати?       — Вдруг я смогу тебе помочь?       — Спасибо, один раз уже помог.       Елисей бросает на Штефана встревоженный взгляд. Он не хотел грубить. У него есть причины делать это, о, у него столько причин, но пьяно шепчущий ему на ухо Штефан стал тем воспоминанием, что в зачатке гасит любую грубость.       С этим гордым мужчиной не должно такого происходить. Это просто неправильно.       — Я не имел в виду… — Ел пихает руки в карманы куртки, точно там надеется найти слова. Но в карманах лишь всё тот же весенний ветер. — Почему ты идёшь со мной?       — Я ведь предлагал тебя подвезти.       — Не надо. Я вызову такси.       Штефан кивает, но остаётся с ним, и глупо как-то спрашивать его дальше. Может, им попросту по пути. И вовсе нет между ними этого напряжения зреющих слов, словно мысленно Штефан уже планирует разговор с ним, и разговор этот ему не понравится.       Елисей отмахивается от этого ощущения и замедляет шаг. Ему нужна пара минут, чтобы собраться с мыслями. Просто пройтись в молчании и выстроить осознание: ничего страшного не случилось. Ничего лишнего не было сказано. Он перебирает свои слова, вразнобой вытаскивая их из памяти, как карты из колоды. Каждое оценивает. Гадает по ним: что сможет понять Герда?..       Да, наверное, ничего.       Ничего не сможет. Всё хорошо.       Вдохнуть наконец получается полной грудью. Елисей смотрит вокруг, пытаясь понять, куда он идёт. Дорога холодная под тонкой подошвой кед, ветер хватает за голые лодыжки, пальцы сами тянутся собрать капли с мокрой листвы. И Штефан рядом.       Вместе они сворачивают в конце улицы и останавливаются. Это укромное место между глухим каменным забором и похожими на маленький лес зарослями. Ветер крошечным вихрем кружится здесь. Ел вызывает такси — ждать всего пять минут. Город шумит где-то за листвой, но эта улица тихая и укромная. Дорогая. Елисей уже не тот мальчишка, что знает лишь как шляться по подворотням, но не может не думать, что ему здесь не место.       И компания эта ему не очень подходит.       — Мы можем поговорить? — Штефан встаёт перед ним, и Елисей облизывает обветренные губы.       — Такси скоро приедет, — уклончиво отвечает он.       Хотя нет ничего ужасного в разговоре. Штефан сегодня ведёт себя на удивление дружелюбно, пусть его первый взгляд и был чем-то вроде холодного душа. Ел так себя на секунду почувствовал — словно его толкнули в кабинку, прямо так, в одежде, разомлевшего от жара огня, от Костиных слов, от такой явной, намеренной близости с ним… Холод в глазах Штефана отрезвил. Он быстро рассеялся, Штефан взял себя в руки, но это было там. Как он поведёт себя здесь, Ел понятия не имеет.       — Тебе совсем не интересно, что я хочу сказать?       — Если выбирать между интересом и необходимостью отвечать на…       ...что там вообще может быть? Штефан попросит не рассказывать Косте о больнице? Снова начнёт рассказывать, как он не подходит Косте? Отругает за вмешательство в их рабочие дела?       Спросит о синяках?..       — Нет. Мне не интересно.       — Хорошо. Тогда давай так: ты можешь не отвечать. Вообще-то, скажу тебе по секрету, ты и так не обязан. Моё разрешение тебе для этого не нужно.       — А, я знаю. Не был уверен, что об этом знаешь ты.       Голос срывается. Елисей не совсем понимает, он продрог или нервничает, и насколько это влияет на то, что он говорит: он как будто кусается, но он всегда боялся слишком сильно сжать зубы, даже когда его об этом просили. И Штефан… должен злить, но не злит. Невинно смущает, скорее: его взгляд скользит по его шее, заставляя тяжело сглотнуть, по распластанной ветром по груди футболке, рукам, мнущим уголок куртки, снова по шее, и взгляд этот чуткий, тёплый, почти заботливый…       — Прости, что я так отнёсся к тебе, когда мы встретились. Это было крайне незрело. Я был неправ.       Ветер налетает промозглым порывом. Ел вздрагивает и кутается в куртку. Грубая потёртая ткань плотно затягивает его, и он кажется себе рядом со Штефаном слишком тонким, непутёвым и молодым, чтобы слышать от него такие слова. Как будто они поменялись местами, и теперь Штефан, бог знает почему, ищет его одобрения. Но такого ведь просто не может быть.       Он ждёт ещё немного, чтобы убедиться, что Штефан закончил. Что он вообще сказал это всё — было бы лучше, если бы нет, потому что Ел ничего к этим словам не чувствует. Как будто их не было. И Штефан отворачивается, вежливо смотрит куда-то в сторону. Всем своим видом говорит: можешь не отвечать. Но именно поэтому Елу хочется ответить.       — Спасибо?.. — бормочет он, зябко вздрагивая. Этого мало, но единственное, что получается неловко добавить, делает только хуже: — Это всё?       Машина такси появляется в конце улицы и медленно ползёт в их сторону. Она раздражающе красная, и Ел не отрывает от неё взгляда, когда слышит тихое:       — Не всё.       Однако продолжать Штефан не торопится. Стоит, снова переведя взгляд на него, рассматривает его, не таясь. Есть в нём что-то от Эберта, думает Елисей. Что-то, одинаково тёмное в истоках, но прошедшее разный путь. У Штефана оно приняло другую форму: как будто он так же прекрасно, как Эберт, осознаёт свою власть над ним — власть человека, видящего его насквозь со всеми страхами, комплексами и желаниями, — но вместо того, чтобы развлечься с нею, просто крепко держит её в руках.       — Что ещё? — не выдерживает Елисей, когда такси уже в паре домов от них. На телефон приходит уведомление.       — Насчёт выставки. Внести тебя в список гостей?       Кажется, Штефан не это хотел сказать. Елисей ловит тень недосказанности в его глазах, когда наконец заставляет себя оторваться от гипнотизирования машины и посмотреть на него. Она такая зыбкая, эта тень, почти как обман, и от неё немного дёргает пальцы. Хочется схватить Штефана за рукав, потянуть и потребовать: хэй, скажи.       Елисей успокаивает себя тем, что ему, наверное, показалось. Да и вряд ли он сможет убедить Штефана сказать то, чего он решил не говорить.       Тем более такси уже здесь, развернулось и стоит перед ними; тихо шумит двигатель. Водитель не может их слышать, но Елу достаточно того, что он ловит его нетерпеливые взгляды в зеркале заднего вида. Разговор со Штефаном больше не кажется личным.       — Нет, — отвечает он, открывая дверь. Звучит не очень уверенно: он хотел бы на эту выставку, хотел бы увидеться с Костей, но ведь там с ним наверняка будет и Герда, так что всё-таки… — Не надо, спасибо.       — Хорошо. Если передумаешь, мой номер есть у Джонатана.       Елисей отстранённо кивает и уже почти садится в машину, прячется в искусственное тепло, но что-то цепляет его и заставляет выйти обратно в холод. Он нерешительно прикрывает дверь.       — У Джонатана? — Имя неудобно ворочается во рту. Он редко произносит его; слышит — ещё реже. Джонни никто так не называет. Он сам его настоящее имя узнал через несколько месяцев после знакомства. — Почему ты его так назвал?       Штефан растерянно хмурится. Его лицо становится слишком живым; Елу почти неловко на это смотреть.       — Потому что его так зовут, — осторожно говорит Штефан. Конечно, он уже чувствует, что здесь что-то не так. Но что, понятия не имеет.       Ел потратил бы несколько часов на то, чтобы объяснить ему, что именно не так с «Джонатан», — и одновременно не хочет вообще ничего ему говорить. Это настолько не его дело. Господи, если это хоть немного стало его делом…       Елисей захлопывает дверь такси. Не сводя со Штефана взгляда, показывает водителю: ещё пара минут. И не знает, что в эти пару минут сказать. Просто стоит и принимает всё, что даёт ему жизнь: мокрый асфальт под ногами, шелест капель, падающих в траву, далёкий шум дороги, холод и ветер, и Штефан прямо напротив, в светлом бежевом свитере, облизывает сухие бледные губы, прячет руки в карманы, тоже, наверное, мёрзнет…       У Елисея дыхание перехватывает. Такое случается с ним иногда. Момент осознания себя самого и всего вокруг, когда всё становится таким отчётливым, таким слишком. Он хорошо ловит в себе это ощущение, оно встряхивает его, словно будит, хотя он и так не спал. Он даже пару раз пробовал вызвать его специально, когда пытался проникнуться хоть чем-нибудь к человеку, проявившему к нему интерес, потому что это ощущение — именно то, что зарождает связь. Но, видимо, это не то, чем можно управлять. Оно просто включается вдруг — и его глаза распахиваются яснее и шире, и он видит кого-то как в первый раз.       — Не спи с ним.       Когда открывал рот, Ел ещё не знал, что из него вырвется, и теперь изо всех сил старается не выглядеть поражённым. Но не уверен, получается ли.       — С Джонни… С Джонатаном. С ним тоже не всё так просто, как могло показаться на первый взгляд, так что…       Он закусывает губу, не имея не малейшего понятия, что. Не то чтобы Штефан слишком плох для Джонни. У того и гораздо хуже бывали, взять хотя бы того же Эберта. Просто… Джонни слишком хорош для Штефана? Вообще-то — для всех, с кем его обычно сводит обозлившаяся на него за что-то судьба. Будь у Ела возможность, он бы, наверное, каждому это говорил, кроме разве что тех парней, с которыми Джонни целуется в «LOW str», а потом они пьют крепкий кофе у них на кухне, чтобы немного протрезветь и поехать домой, курят в форточку и болтают о своей учёбе и сериалах.       Эти хоть что-то, кажется, понимают. Но не задерживаются и не возвращаются. А вот Штефан, Ел не уверен, что сможет понять.       Но, наверное, самую малость меньше не уверен, когда тот улыбается ему вдруг и тянется к шее.       — Милый ребёнок… — тихо усмехается он. — Не буду.       И поправляет распахнувшийся на ветру ворот.       …Ел не может понять, какое у него от этого становится лицо. И не хочет, чтобы это понимал Штефан. Юркнув в машину, он отворачивает от окна и просит водителя ехать.       Обратная дорога кажется гораздо короче, чем дорога туда. Мысли всё ещё дрожат, холод ветра не успевает раствориться на коже. Подъезжая к остановке, Ел спрашивает, можно ли сменить маршрут, и называет свой адрес. Это слишком дорого, но он боится пошевелиться и очень не хочет в толпу чужих людей.       Водитель вбивает его в навигатор и присвистывает, но ничего не говорит. Скоро они выезжают за город. Мокрая трасса блестит в лучах выглянувшего солнца, воздух над ней парит. Елисей смотрит в окно и наконец начинает согреваться.       Он так хочет побыть наедине со своими мыслями, что, конечно же, всем вдруг становится нужен.       Ему начинает писать Марк. Может быть, Штефан успел связаться с ним, и теперь его переполняют эмоции. Елисей мельком смотрит на уведомления — вроде бы ничего плохого не случилось — и решает пока игнорировать их. Ответит позже. В конце концов, от него больше ничего не зависит.       Потом приходит сообщение от того фотографа, с которым его пытался свести Джонни. Оно не первое, такое же дружелюбное и осторожное, как и все предыдущие, и так же ничем не намекает на свидание. Их переписка — немного фото с того дня, пара ни к чему не обязывающих разговоров, несколько смешных картинок — выглядит как хорошее начало, но Ел забывает о ней каждый раз сразу после того, как ответит. В этот раз он оставляет сообщение неотвеченным. Оно мешается где-то на краю сознания, как мелкий камушек в ботинке, но спустя пару минут растворяется без следа.       Ещё отвечает букер. Наконец-то — Елисей писал ему ещё в пятницу, интересовался ненавязчиво, нет ли на горизонте работы, и это сообщение оставалось непрочитанным все выходные. Как будто его не хотели открывать. Или не как будто. В любом случае, букер пишет, что для него пока ничего нет. Ел понимает, что это мелочно, но тоже оставляет его ответ непрочитанным.       И затем — Джонни.       «Когда вернёшься?» — присылает он, и Елисей в недоумении хмурится. Джонни сам сегодня до вечера не дома, снимается для какого-то каталога, и не то чтобы на подобных съёмках есть много времени на переписку. А Джонни явно надолго вцепился в телефон: на экране мелькают точки, показывающие, что он ещё что-то печатает.       «Всё в порядке?» — приходит спустя минуту. Слишком коротко для того, как долго он набирал сообщение. Как будто Джонни писал и стирал, и снова писал что-то, что в итоге так и не решился отправить. И, Ел не знает, можно ли считать это уже паранойей, но он не может избавиться от мысли, что Джонни позвонил Штефан. Что он… рассказал ему что-то об их разговоре. Может, не всё. Скорее всего не всё, но…       Елисей хмурится и заставляет эти мысли притихнуть. Отвечает он в итоге только Джонни — пишет, что скоро приедет и что да, всё хорошо, — получает на это смайлик и, выключив звук, прячет телефон в карман. Если Джонни и Штефан общаются… Нет, он не злится. Он вроде как понятия не имеет, что чувствует.       Почему Джонни ему ничего не сказал?..       Такси набирает скорость, проезжает заправку и последние высотки. Дорога становится бесконечной прямой в горизонт. За окном проносится лес, в просветах мелькают маленькие, словно игрушечные домики пригорода, и всё это убаюкивает, затягивает, держит. Хочется, чтобы водитель ехал помедленнее, и этот момент межвременья и междумирья продлился как можно дольше. Во власти дороги некуда спешить. Незачем знать, где ты…       Костя приходит в мысли тихо, совсем незаметно. Сперва Елисей понимает, как на самом деле устал, пусть ничего и не делал толком. Усталость наваливается на него. Он обхватывает себя, обнимает за плечи, и думает о том пледе, который Костя сказал ему взять, чтобы не замёрзнуть на улице. Он лежал на краю дивана так, словно им часто пользуются. Мягкий, тяжёлый, под ним должно быть жарко. Елисей представляет себя под ним. И как в жаркой, пушистой темноте знакомые руки обнимают его, гладят по спине через одежду, а потом под одеждой…       Слишком свежие воспоминания о том, как Костя старался согреть его, легко путаются с мечтами. Скоро их едва получается различить. Елисей не очень-то и старается — они такие смелые, они переходят черту, отделяющую его от того, чтобы оставаться человеком с чистой совестью, но кому какая разница, пока это лишь его мечты. Ему нужно сейчас спокойное место, и он не виноват, что оно — рядом с Костей. Это так глупо, наверное, учитывая, как неспокойно им было вместе, но всё равно. Костин голос, его прикосновения, взгляды — то, в чём он уютно затихает, пока машина гладко летит по дороге.       Он успевает то ли задремать, то ли отключиться, утонув в этом тепле, и испуганно дёргается на переезде. Уже начался обратный отсчёт километров до его города. За окном мелькает столбик с цифрой «20». Значит, где-то столько же у него осталось минут.       Почему-то всё, о чём получается думать до самого дома, это: «Как же Костя всё это время был ко мне близко. А казалось, я сбежал от него на другой край земли…»       Весь остаток дня Елисей плавится в мечтах, а вечером приходит спать в комнату Джонни. Рядом с ним немного меньше мешается в груди потяжелевшее, словно налитое беспокойным теплом сердце.       Так повторяется снова, и снова, и… Елу нечем заняться. У него толком не выходит отвлечься. Работы и правда нет, как сказал букер, а в клуб он больше сунуться не осмеливается. Среди недели, в каком-то порыве, подрагивая от страха и воодушевления, он заходит в кафе неподалёку от дома и спрашивает, не нужны ли официанты, без опыта, но очень желающие научиться… На него странно смотрят и отвечают, что не нужны. У него получается удержать улыбку, пока он не выходит на улицу, а потом, до самого дома, он кусает губы так, что они саднят ещё несколько дней.       А вот синяки очень быстро проходят. Он не сразу замечает это, потому что трогает шею и видит их пальцами, но потом случайно бросает на себя взгляд в зеркало, и… Ничего. Чистая бледная кожа. Тот дождливый ветреный вечер сразу кажется сном.       Но Елисей убеждает себя, что всё к лучшему. Тем более после дождей наконец приходит совсем уже летняя жара. Окна сутками нараспашку в их душном старом доме, надеть на себя что-нибудь более закрытое, чем футболка кажется изощрённой пыткой. Солнце манит его на улицу. Лицо усеивают веснушки.       Вечером в четверг он идёт гулять с Ильзой и ещё парой знакомых из агентства, и потом этих знакомых становится четверо, пятеро, семеро… К ночи в толпе появляется его бывшая девушка, только вернувшаяся из рабочей поездки, счастливая, в немного странной, по-азиатскому модной одежде, с кучей денег и желанием спустить их на ветер. С её появлением всё для него становится странным. Странные долгие взгляды. Странное напряжение в словах. Странное чувство, словно он на много лет её старше.       Странные мысли, когда все, уже слегка пьяные, сидят на набережной, и она положила голову ему на плечо, и он ярко вспоминает, как они расставались — без грусти, потому что она уезжала работать в Китай, а у них всё было слишком легко, чтобы растягивать на такое расстояние. Так же легко ощущается её голова на плече. Легко щекочут щёку её волосы, взъерошенные тёплым ветром. Легко её губы касаются его губ, и ему легко отвернуться, легко оттуда уйти.       Он возвращается так рано, что Джонни ещё даже не лёг спать, и они сидят вместе с ноутом на коленях, пока на экране мерцает какой-то фильм. Никто его не смотрит. Елу очень хочется поговорить с Джонни о Косте, но Джонни постоянно читает чьи-то сообщения, иногда даже на них отвечает, едва заметно, как-то неверяще улыбаясь уголком губ, и не хочется отбирать у него этот момент.       «Интересно, как часто он переписывается с… кем бы то ни было», — вместо этого думает Елисей. Он частенько видит это по вечерам, но как часто телефон у Джонни в руках в остальное время, может только догадываться. Тот редко бывает дома в последние дни.       Поначалу Ел даже боялся, что он снова спит с кем-то за деньги — боже, не Штефаном же?.. — но вечером он неизменно возвращается уставший не так, как если бы удовлетворял очередного спонсора морально и физически. Это обычная рабочая усталость, после которой его тянет упасть в кровать, посмотреть фильм и поесть вредной еды. Значит, действительно работает. Глядя на него, Елисей, борясь со стыдом, ещё раз пишет букеру, но тот снова почти сутки игнорирует его, а затем скупо отвечает: для тебя пока ничего нет.       «Пока» продолжается до вечера пятницы. Но работу даёт Елу не букер. Ему звонит сам Алекс.       — Ты будешь нужен мне завтра, — говорит он, и Елисей не может сдержать радостного вздоха. «Ты будешь нужен мне» — это не съёмка. Это один из тех видов работы, когда он должен красиво стоять за плечом и улыбаться. Меньше усилий и больше денег. Каким бы странным это ни казалось ему всегда.       Джонни замечает его воодушевление и вопросительно дёргает бровью. Они собираются в «LOW str» — если можно назвать сборами ленивые попытки допить остатки вина и найти наименее мятые футболки. Джонни зачёсывает волосы мокрой рукой, даже не глядя в зеркало.       На него смотрит. Елисей каким-то чудом сохраняет лицо бесстрастным под его пристальным взглядом, когда Алекс говорит, что выбрал его своим сопровождающим на «одно мероприятие». «Одно мероприятие, — повторяет про себя Ел. — Завтра вечером. Мероприятие…» Обычно ему не так уж интересно, куда именно Алекс его ведёт. В конце концов, все эти «мероприятия» как капли воды похожи и сводятся примерно к одному. Единственное, что Елу нужно знать, — адрес, время, дресс-код.       Но на этот раз что-то беспокоит его, и он спрашивает подробности.       «Выставка, — коротко отвечает Алекс. — Вроде той, на которой мы были в прошлый раз».       И прощается до завтра, не догадываясь даже, как от этих слов у Ела всё перевернулось внутри.       — Какие новости? — сразу интересуется Джонни. Ел отвечает ему после большого глотка вина:       — Алекс нашёл мне на завтра работу. Сопровождать его на одной выставке.       — Здорово. Он за это хорошо платит.       На этом всё. Они пьют дальше, глядя из окна на людей, ныряющих в двери клуба, на подъезжающие машины такси. Джонни и был не особо разговорчив, а теперь и вовсе становится молчалив, и Елисей слышит свои мысли, пожалуй, слишком отчётливо. Они странные сейчас. Он вдруг понимает, что да, волнуется, но совершенно не удивлён. Как будто иначе и быть не могло, всё именно так и должно было получиться. Скорее, он удивился бы, если бы получилось иначе.       Марк за неделю раз пять его спрашивал, будет ли он на выставке, и он каждый раз отвечал «нет».       Герда прислала ему приглашение в среду, настолько официальное, что он даже растерялся сперва. Оно было похоже на те написанные под шаблон письма, какие рассылают всяким серьёзным людям на электронную почту, только ещё более неловкое для него, потому что он получил это по смс. Он вежливо отказался, совершенно не попадая в этот нейтральный стиль и смущаясь от этого ещё больше, и после несколько часов дёргался от каждого уведомления и звонка, потому что думал, что Герда захочет узнать, почему он не согласился, и будет расспрашивать его, может, попробует уговорить… В общем, будет той Гердой, которая обнимала его перед показом, звала на вечеринку в их дом и откровенничала с ним под шум дождя в мастерской — но нет. Герда ничего больше не прислала. На этом, подумал Ел, тему можно считать закрытой.       Но этим утром прислал сообщение Костя.       Елисей нехотя признаёт, что в каком-то смысле — во всех, абсолютно во всех смыслах!.. — оно и стало причиной того, что он предложил Джонни сходить в «LOW str». В отличие от Гердиного, оно не было похоже на официальную рассылку. Оно застало Ела нежащимся под одеялом в слабеющих объятиях сна и разбудило мгновенно, заставив пялиться в экран с глупой, испуганной улыбкой. «Доброе утро, — из-за этих двух слов он первые пару минут никак не мог продвинуться дальше. В памяти звучал голос, тихий, хрипловатый спросонья, которым Костя когда-то говорил ему это. — Не хочешь приехать завтра на выставку, с которой помог нам в то воскресенье? Я могу внести в список тебя +1».       «Доброе. Спасибо, не нужно», — ответил Елисей спустя, как показалось ему, целую вечность. Через какие круги ада он за это время прошёл, он вспоминать не хочет.       В любом случае, сейчас это уже не важно. Важно другое: он ясно дал всем понять, что на этой выставке его не будет. Но Алексу он отказать не может. Значит завтра он будет там, и Герда будет там, и Костя, и Штефан, видимо, тоже, и Марк, и…       Елисей залпом допивает своё вино и, не доверяя задрожавшим рукам, дальше пьёт прямо из бутылки. Джонни цокает языком, но ничего не говорит, только протягивает свой бокал, жестом прося плеснуть в него ещё немного. В тонком стекле отражаются их искажённые силуэты.       Елисею больше нравятся обычные кружки: никаких кривых отражений, никакого страха разбить. Но в Джонни сегодня по какой-то причине проснулся эстет, он натёр эти бокалы до блеска, поставил вместе с бутылкой на подоконник и сфотографировал, пока ещё закат заставлял бледное вино в бокалах гореть. Сделал три или четыре кадра — не слишком много, но и не так мало, чтобы считать случайностью. Может быть, отправил потом лучшее фото кому-нибудь. Скорее всего, отправил, иначе зачем всё это? Художественной съёмкой Джонни никогда не увлекался.       Обычно он отправлял своим партнёрам другие фотографии. Елисей однажды случайно наткнулся на эту папку в его телефоне, и ох, ладно, те фотографии тоже были весьма эстетичны, но это не отменяет того, что потом ему захотелось помыть глаза с мылом. Джонни так сильно над ним смеялся…       Этот Джонни, сидящий напротив него, не смеётся. Этот выглядит так, словно не держит под рукой несколько пошлых фоток, на всякий случай. Они сотни раз сидели вместе на этом подоконнике, с выпивкой или без неё, куря в форточку или просто дыша безвкусным городским воздухом, но сегодня всё ощущается иначе. Более осмысленным, более важным, чем-то, к чему они пришли, а не мимо чего проходят случайно.       Елисей разглядывает комнату так, словно впервые видит: стойка, где дизайнерская одежда висит вперемешку с находками из секондов, белые стены, простенькая кровать, торшер с распродажи, стул, боже, как мало всего, а он ведь прожил здесь два года, здесь всё, что у него есть… И почему ему кажется, что он так ясно всё это увидел, так жадно рассматривает, потому что скоро будет с этим прощаться. С этой квартирой, этим видом из окна, сине-зелёным мерцанием вывески «LOW str».       Он выпил всего два бокала, и это вино лёгкое, он словно пьёт ягодный сок. Он совсем не пьян. Не может оправдать этим навязчивый шёпот интуиции, или паранойю, или чем бы ни было это ощущение, что всё складывается, красиво и хрупко. Так расставляют костяшки домино в замысловатые линии, чтобы потом одна из них покачнулась, и всё в одночасье рухнуло.       В «LOW str» внизу клокочут басы, из распахивающихся дверей рвутся взбудораженные голоса. Елисей уже не знает, хочется ли идти в клуб, но он сам это предложил, и они уже одеты, а на улице стемнело, зажглись фонари — это для них всегда было негласным знаком, что «слишком рано» превратилось в «пора». Джонни кажется воодушевлённым. И даже, наверное, не так, как если бы шёл туда, чтобы вернуться домой с очередным парнем на ночь.       С Джонни рядом сегодня вообще так спокойно. От него словно волнами исходит уверенность, не та, сексуальная и смеющаяся, которой он обычно сражает всех наповал, а нечто более тихое и глубокое. Елисей невольно тянется к ней. Один из редких моментов, когда он вспоминает, что Джонни намного старше него.       Однако это не то, что может полностью успокоить его сегодня. Ни алкоголь, ни музыка, ни движение в едином ритме с толпой — ничто не заставляет мысли в его голове отключиться. Ему кажется, они пульсируют в нём в такт басам, вспыхивают в ритме стробоскопов, гремят громче перекрикивающих музыку голосов: Джонни и Штефан, выставка, Эберт, Герда — и Костя, Костя, Костя…       В итоге он обнаруживает себя у барной стойки ещё до того, как осознанно решает уйти с танцпола. Запрыгивает на стул, облокачивается, восстанавливая дыхание. Обычно они с Джонни здесь до утра, но сейчас всего половина первого, а он уже нервно постукивает пальцами по столешнице и пьёт растаявший лёд, не желая заказывать новый коктейль.       Он хочет домой. Но уходить так рано… И Джонни, похоже, весело. Он танцует у края танцпола с незнакомой девушкой: длинные русые волосы, короткий свободный топ, руки Джонни легко скользят под него, не нарушая общего ритма. Глаза у обоих закрыты, рты — открыты и почти соприкасаются. Оба расслаблены и больше отдаются музыке, чем друг другу, но всё же…       Елисей смотрит на них и не может не думать, почему Джонни не спит с девушками. У него была пара интрижек с женщинами — теми, кто готов был в достаточном объёме его спонсировать, — но «по зову души» (очень пьяной и, наверное, не очень счастливой души) он с девушками не спал. В его комнате оказывались только парни, и Елу становится интересно, в чём для Джонни принципиальная разница.       Если спросит, услышит: в наличии члена. Конечно. Нет смысла даже пытаться. Но не может быть, чтобы всё было так просто.       Или он пытается приписать ему что-то своё, что сам ещё толком не понимает?..       Елисей делает глоток и морщится: в воде едва ощутим привкус спирта и лайма. В «LOW str» нет никакой лаунж-зоны, не такое это место, и он, хоть и старался отойти в сторону, всё равно остаётся в шуме. Кажется, диджей всё прибавляет и прибавляет громкость, хотя от басов уже всё дрожит. Елисей явно для этого слишком трезв.       Ему кажется, воздух состоит из пьяного дыхания чужих людей, и каждый вдох заканчивается приступом лёгкой тошноты. Он не любит напиваться, но всё равно иногда это делает. Как в тот раз, когда какой-то парень пил ликёр с его безупречно гладкого после съёмки для бренда нижнего белья живота, и он не помнит, кто это был, так что для собственного спокойствия решил, что Джонни. Ходил потом с липким прессом, трогал ладонью, пытаясь стереть эту липкость, и не мог додуматься зайти в ванную и смыть. Господи, да он был настолько пьян, что каждый раз пугался, что пролил на себя что-то, и искал пятно на футболке; и каждый раз с трудом вспоминал, откуда эта приторная липкость на самом деле.       У него в памяти много таких моментов. Не то чтобы очень много, но, живя с Костей, он и представить не мог, что заполучит в свою историю хотя бы один. Не очень-то ценное приобретение, если быть честным. Но разве мог он понять это, не проведя ночь в попытках найти на футболке не существующее пятно?..       — Пойдём домой.       Джонни наваливается на него со спины, жаркий, мокрый. Часто дышит в шею. Елисей разворачивается к нему.       — Ещё рано…       — Я хочу выспаться, — громко говорит Джонни в самое ухо. — Завтра я еду с тобой. — И, пресекая любые вопросы, бросает: — Штефан внёс меня в список.       Он ускользает куда-то в толпу и музыку, и Елисей ловит его, тянет к себе, потому что нет, он не может вот так просто сказать такое, а потом вот так просто уйти, но Джонни хватает его за запястье и ведёт к выходу.       На улице шумно, у входа висит облако дыма. Они отходят подальше, за угол, к парковке. У Джонни откуда-то оказывается тонкая ванильная сигарета. Он говорит, что и сам не помнит, где взял.       Елисей смотрит, как он сжимает губами фильтр, мягко и сухо, так, что на нём совсем не остаётся следов. Делает пару аккуратных затяжек, потом предлагает ему.       — Он мне пишет.       Елисей медленно моргает: духота ночи не даёт остыть, мешает связно мыслить. Так и не покурив, он возвращает сигарету Джонни:       — Штефан? Пишет тебе?       — Иногда.       И это… Ох. Да.       Он снова не понимает, что чувствует.       — Я должен был сразу тебе сказать, но сначала это было ничего не значащей ерундой, а потом я как-то упустил момент, когда всё затянулось, и я уже не знал, как тебе рассказать… Мы где-то неделю переписываемся, — продолжает Джонни, перемежая слова с небрежными короткими затяжками. Должно, наверное, выглядеть так, словно ему наплевать. Вот только вообще не выглядит. — Что очень странно, потому что не сказать, что у нас много общих тем. У нас вообще нет ничего общего, кроме того, что однажды я ему отсосал, и то он делает вид, будто этого не было. Так безобидно болтает со мной, что даже игнорировать его совестно. Не то чтобы я сейчас проявляю инициативу или как-то особенно тепло ему отвечаю, конечно, но я помню, как он обошёлся с тобой, и… Могу вообще его заблокировать. Хочешь?       Елисей рассеянно хмурится. Последняя затяжка досталась ему, и, присев на корточки, он вдумчиво размазывает искры по асфальту, пока не понимает, что ведёт себя так, словно намеренно мучает Джонни ожиданием.       — А ты сам хочешь? — быстро говорит он, поднявшись. — Тебе решать. Если тебе нравится с ним общаться, то…       — Значит, ты всё-таки против. Хорошо. Я должен был сразу…       — Нет! Я не против, правда. Удивлён, но не…       Он замолкает, видя, с каким нервным ожиданием смотрит на него Джонни, и только сейчас осознаёт: Джонни хочет этого. Хочет, чтобы ему запретили. Как будто что-то в их общении со Штефаном идёт для него не так, а сам Штефан, видимо, повода отшить его не даёт.       Хотя удивительно уже то, что Джонни вдруг стал нужен повод для того, чтобы послать кого-то.       — Это он приезжал к тебе, когда ты болел?       Елисей выпаливает это не раздумывая, но тут же понимает, что попал в точку. Джонни ядовито смеётся. Теперь он больше похож на себя, с этой кривой ухмылкой, — и одновременно совсем не похож, теряя её так быстро, словно она причиняет ему боль.       — Я тогда так обезболом накачался, что едва соображал. Наговорил ему… — Он стонет и закрывает лицо ладонью. В жёлтом свете фонаря сложно сказать, но Елу кажется, его щёки стали краснее. — Я, кстати, ему номер свой не давал, он как-то сам нашёл его, может, через Алекса, может, ещё через кого… Он кажется человеком, который что угодно найдёт, если захочет. Это даже немного пугает. Он точно не имеет отношения к мафии или ещё чему-нибудь там противозаконному?       Джонни смеётся, довольный своей шуткой, но Елисей с трудом может его поддержать. Он вдруг задумывается, как Штефан мог узнать тогда, что он лежит в больнице. И в какой именно. Такая информация ведь должна быть конфиденциальна, да? Как много из того, что написано в его медицинской карте, он ещё знает?..       — Он проболтался мне, что у тебя есть его номер. Или специально упомянул. Он немного… как бы это сказать… продумывает, что говорить, а потом следит за твоей реакцией. Не знаю, хорошо это или плохо… — Елисей подбадривает себя неловким смешком и признаётся: — Я сказал ему, чтобы он с тобой не спал. Прости. Я, кажется, запаниковал. Он сказал, что не будет, но не думаю, что он считает себя обязанным слушаться меня, так что…       — Ох, да ладно. В любом случае не похоже, чтобы он собирался.       Джонни закидывает руку ему на плечо, и Елисей с облегчением подаётся в объятие. Он знает, что не должен был лезть не в своё дело. Правда, знает. Но господи, это же его Джонни — и Штефан…       — Честно говоря, в ту первую встречу он выглядел реально заинтересованным, — беспечно продолжает Джонни. — Даже попытался ко мне прикоснуться после того, как кончил, и если бы я не отказал… — Он встряхивает головой, точно пытаясь отогнать воспоминание. — В общем, сейчас он эту тему не поднимает.       — А о чём вы вообще говорите?       — О работе. О фильмах. О… кулинарии.       — Кулинарии?!       — Помнишь, когда я загибался с желудком? Я сказал ему, что всё, чем мне можно в таком состоянии питаться, на вкус отвратительно, поэтому пошла к чёрту эта диета. На следующий вечер он скинул мне несколько рецептов. Потом по одному из них приготовил сам. Прислал мне фотки, сказал, что это вкусно, он лично проверил. И может как-нибудь доказать мне.       Звучит так нелепо и сладко, что Елисей не верит своим ушам. Вот это — не те Штефан и Джонни, которых он знает. По крайней мере, не его Джонни; со Штефаном он не так уж хорошо знаком. Он что, со всеми случайными знакомыми себя ведёт так?       Если да, ему ещё больше хочется оттолкнуть этого мужчину от Джонни. Только совсем по другой причине.       — Да он же с тобой флиртует, — бормочет он, неверяще уставившись перед собой.       — Понимаешь, какое дело, — отвечает Джонни так, словно пытается сложить в голове два и два и никак не может получить ответ, который всегда с такой лёгкостью получал. — Я тоже так сначала подумал. Я даже вроде как пытался пару раз свести всё на эту тему. Подловить его. Вывести на чистую воду и послать уже со спокойной совестью. Но он каждый раз оставлял всё в рамках приличия и делал вид, что не замечает моих попыток. Он… я не знаю. Это больше похоже на то, что ему иногда бывает… одиноко? И он заполняет эти полчаса на обеде или час перед сном ни к чему не обязывающей перепиской со мной.       — А тебе самому как?       — Ну, мне тоже иногда бывает скучно.       Это не похоже на просто «скучно». «Скучно» приводит Джонни в «LOW str», или в собственную постель с претенциозным фильмом и вредной едой, или к друзьям — очень ограниченному кругу друзей, на самом деле, какой бы он ни казался на первый взгляд социальной бабочкой. Общение с незнакомцами никогда не было для него чем-то, кроме несколько саркастичного по отношению к самому себе способа испытать стресс (и, обычно, устроить стресс им). Тем более общение с незнакомым мужчиной, всем своим образом точно попадающим в категорию тех, отношения с кем у него обычно складывались исключительно товарно-денежные.       Так что объяснение это Ела совсем не успокаивает. Но Джонни ничего больше не говорит, и ему остаётся только принять его версию происходящего.       Они возвращаются домой и привычно готовятся ко сну. Кровать Ела даже не застелена, и он, хоть и сомневается несколько секунд, в итоге всё же идёт в комнату Джонни. Тот встречает его, растянувшись на половине кровати.       Елисей ложится, и Джонни выключает свет. Окно открыто, на улице шумно — не самая плохая причина, по которой аренда становится дешевле. Они оба не любят ощущение глухой коробки, так что шторы закрыты неплотно: всё равно это запад, солнце не скоро заглянет к ним. Мерцание вывески «LOW str» не попадает в эту комнату, в щель просачивается лишь тёплый свет фонарей внизу. Духота и скудная темнота городской ночи, отдалённый пульс басов, голоса людей, подъезжающих к клубу, и людей, уезжающих из него, — Елисей позволяет всему этому окружить его, наполнить его, растворить в себе.       Он смотрит в медовую полосу света, всё медленнее моргая. Думает: скоро начнёт светать. Хочется уснуть ещё в темноте, во вчерашнем дне, подальше от выставки; подальше от Костиной свадьбы. Прежде, чем станет невыносимой тяжесть в груди, из-за которой он не хочет даже во сне оставаться один…       — А ты мне ничего не хочешь рассказать?       Елисей ненадолго прикрывает глаза. Он лежит неподвижно, дышит размеренно и, наверное, мог бы притвориться, что спит. Джонни позволит ему. Но:       — М?       — Ты всю неделю ночуешь в моей кровати. Я не против, но в последний раз так было, когда ты только вернулся из больницы.       Постель шуршит за спиной. Джонни не трогает его, только поворачивается лицом и ложится ближе.       — Не о чем переживать, — вздыхает Елисей. — Я просто…       И замолкает. Всю неделю он думал о том, как хочет поговорить, а теперь не находит слов. Все кажутся какими-то бессмысленными, повторяющими то, что он и так уже говорил. Усталость не помогает, не помогает ощущение тревожного взгляда в спину, не помогает мотылёк, бьющийся в оконную сетку. Его огромная тень дрожит на стене, крылья так хрустят, словно он их ломает. Елу хочется встать и хлопнуть по сетке ладонью, сгоняя его: лети куда-нибудь ещё, не трать драгоценное время на то, чтобы без толку биться в непреодолимую преграду.       — Я думаю, у Кости есть чувства ко мне, — говорит он, закрывая глаза. — А у меня есть чувства к нему. А ещё он помолвлен, у него скоро свадьба, и всё его в этой ситуации устраивает. По крайней мере, настолько, чтобы ничего с ней не делать.       — А ты? Ты сам ничего не хочешь сделать?       Шёпот Джонни мягок, но это не смягчает слова. Елисей боится их простоты и ясности. Конечно, он мог бы сделать что-то. Мог бы признаться, мог бы рассказать Косте всё — это самый логичный способ сдвинуть их ситуацию с мёртвой точки. Но ведь это значит лишиться последних дней, когда он может быть рядом с Костей и делать вид, будто у них ещё не всё решено, будто есть надежда… И ему нужно будет говорить с ним серьёзно. Выставить напоказ всё: его болезнь никуда не делась, она всё ещё там, в нём, ждёт момента, когда он будет достаточно слаб, чтобы снова позволить ей отравить мысли. Он практически безработный благодаря жутковатому мужику, изощрённо и извращённо добивающегося его внимания. Его долг выплатил кто-то, и это, пусть и сделало его жизнь значительно проще, всё же ненормально и заставляет затаить дыхание в ожидании последствий. Его жизнь стала немного стабильнее, но всё равно всё, что у него есть, это немного мебели, ворох одежды и разрушенная пожаром квартира, от которой больше проблем, чем пользы. Он буквально на пару ступеней поднялся с тех пор, как был подобран на улице, а у Кости теперь дом этот его, налаженная работа и личная жизнь, репутация, галерея…       — Хэй, не забывай дышать. — Джонни тихо касается его плеча. — Ты не обязан ничего делать.       — Да. Я знаю. И он… Он тоже не обязан.       Может, именно поэтому от мысли, что он всё же сделает что-то, так кружится голова. Если он выберет его сейчас, это будет не под влиянием обстоятельств. Это будет выбор не просто с большой буквы, это будет выбор огромными буквами. Такими же огромными, как разделяющая их пропасть.       — Почему вообще люди хотят, чтобы им признавались в любви? — усмехается Елисей, не открывая глаз. — В этом ведь нет никакой необходимости. Я и без этого могу получить от Кости всё что угодно. Он даст мне денег, если я попрошу. Он устроит меня на работу или учёбу, если я захочу. Он… — голос звучит всё тише, — он может поддерживать меня и говорить со мной. Он может меня обнять. Он может даже любить меня. Он… разве что целоваться и спать со мной не будет, но ведь не сводится же всё к этому? Это так… так нелогично…       Ему не стыдно болтать всякую ерунду сейчас, потому что он такой сонный, и тот коктейль, похоже, запоздало ударил ему в голову — он может поклясться, что теряет суть слов сразу же, как только слышит, как они звучат. Он даже не понимает, снится ему ответ Джонни, или тот действительно отвечает. Знает только, что совершенно не верит его словам:       — Боюсь, не у того человека ты спрашиваешь о любви. Мне она никогда не была нужна.