В трех прыжках от кладбищенской ограды

Следующим утром, пока солнце еще не взошло, я валялась на своей уже застеленной (заранее, чтобы не слышать упреков матери) кровати в одном из своих парадных платьев и думала о сегодняшнем дне, который в своем хранимом под матрасом дневнике уже успела ознаменовать, как «Последний день свободы». Завтра на поезде из Лондона должна была прибыть наша новая воспитательница. Но это будет завтра. А на сегодняшний день у меня были грандиозные планы. Через час в комнату без стука зашла мадам Шантилье и попросила спуститься. Я глянула на часы — семь ровно. Тут я, пожалуй, должна рассказать читателю про мадам Шантилье поподробнее. Это была полная француженка двадцати девяти лет, чей муж был капитаном дальнего плаванья, как она сама любила выражаться. Правда же была чуть менее поэтичной: ее муж, тридцатипятилетний Джошуа был чистокровным англичанином и капитаном на маленьком пароме «Катрин», совершавшем рейсы до Вельса и Острова Мэн каждые две недели, поэтому причина, по которой он не навещал жену оставалась негласной, хотя даже мне все было понятно. Не то, чтобы ее это сильно тревожило: наш садовник Гарри каждое утро дарил ей по розе. Мадам Шантилье работала поварихой в нашем доме, и за ее восхитительный воскресный пудинг ей разрешалось входить в мою комнату без стука. Еще у нее, разумеется было оправдание: «Маленькая мисс Софи разрешила». Доставалось за это уже не ей, а мне, а мне, но взбитые сливки и кусочки апельсина того стоили. — Мисс Блиммс, а за что вас вчеррра наказала мать? Что Вы натворрили, если мне позволено знать? — мы вдвоем спускались по широкой лестнице из темного дуба. Я с трудом сдержала смешок: английский ей практически не давался. — Да так… — я старалась сделать вид, что мне все равно. — Чашку разбила. — Возмутительно! Все люди бьют посуду, нельзя за такое наказывать! — она всплеснула руками. Я вам уже сказала, что обожаю эту женщину? За разговором мы спустились вниз. В гостиной уже, разумеется, сидела вся семья. — Доброе утро, Элизабет. Мне не нравится твоя привычка подходить к столу последней. Леди должна быть пунктуальной. Дева Мария, этой женщине нравится хоть что-нибудь в моей жизни?! — Доброе утро, — кивнула я и плюхнулась на свое место. Розамунд принесла подносы с едой. Овсянка и вафли с медом. День начинался вполне терпимо. — Элизабет, ты помнишь, какой сегодня день? — спросил отец, отрезая от вафли небольшой кусок. — Сегодня день рождения дочери викария, папочка? — я ткнула наугад. И попала. — Верно. Сегодня к трем часам мы идем в церквовь. — удовлетворенно кивнул он. На лице мамы проскользнула улыбка. — Пап, а почему мы должны отмечать ее день рождения в церкви? Я имею ввиду, мы ведь никогда не отмечали наши с Робином дни рождения в музее… Хотя отец действительно был смотрителем музея древностей в Лондоне и это не было одной из шести запрещенных тем для разговора в нашем доме, мама бросила на меня короткий строгий взгляд и вернулась к еде. Не дождавшись ответа, я перевела взгляд на Робина. …Ага… — Робин, братец мой, — начала я приторным голосом, краем глаза следя за матерью, — Ты снова бегал с Дарси в булочную с утра? И на чердаке был… Ты ведь темноты боишься, хотя, если с няней… Вы искали Бастет? — я деловито обвела взглядом гостиную в поисках пропавшей кошки. На секунду Робин застыл с открытым ртом, но затем его лицо исказилось гневом, а на глазах выступили слезы. «Внимание! Это не учебная тревога! Плотина РОБИН вот-вот прорвется!» — Мама! Софи опять…опять… — всхлипы мешали ему говорить. — Опять колдует! Братец разревелся. Мама устало закатила глаза и взглядом попросила помощи у отца. Тот поймал ее знак, отложил газету и, прокашлявшись, максимально строгим голосом изрек: — Элизабет, Робин, по своим комнатам. Вы наказаны. Я почти услышала, как мама мысленно молит Бога о нормальной семье. — И не забудьте! Без четверти три мы выходим из дома! — крикнул отец нам в догонку. *** Робин хлопнул дверью и, кажется, попытался запереть ее на ключ. Это действие могло привести к двум исходам: дверь останется открытой или нам снова придется искать отмычку, чтобы выпустить орущего Робина из его же комнаты. По правде, мне было все равно. Заперевшись (уж я-то смогу открыть дверь), я плюхнулась обратно на кровать, и подумала, что меня вот уже второй день подряд несправедливо наказывают. Что такого в том, что я заметила на черных брюках Робина влажную чердачную пыль, а на кончике носа сахарную пудру с черничных кексов миссис Шарлотты, хозяйки булочной? Это ведь выдает его поступки с головой, почему я должна молчать? И нет тут никакого колдовства! Я представила себе смешную картину: мама застает меня с волшебной палочкой и начинает отчитывать: «Приличные юные леди не колдуют, Элизабет!». Я рассмеялась. В открытое окно спальни запрыгнула Бастет. *** Ровно в два часа сорок пять минут я стояла на крыльце дома в платье, шляпке с ленточками и белых сапожках, ради которых мама таскала меня по Лондону три с половиной часа. Тут же стоял Робин в накрахмаленном костюме, мама в нежно-голубом платье и Дарси, которой было позволено сменить форму на праздничный наряд. Не хватало только отца. Я посмотрела на свои карманные часы — мою гордость, единственная вещь, наличие которой мне удалось отвоевать у мамы несмотря на все возмущения и крики о том, что это мужской аксессуар. Чудесные тяжелые блестящие часики из позолоченной меди на толстой цепочке, с захлопывающейся крышкой и черными римскими циферками на белом циферблате. — Без десяти. — сказала я, повернувшись на маму. Она косилась на часы. — Да, знаю, я говорила, что леди не носят часы, но иногда время нужно знать. Да и к тому же, Софи, тебе не повредит, ты постоянно опаздываешь! Потрясающе. Даже сейчас, когда мне почти удалось уличить ее в несоответствии своим же стандартам, она сохранила лицо. Наконец, в дверях появился отец в парадном фраке и высоком цилиндре. Очки с толстыми линзами он заменил на монокль в золотой оправе. — Генри! Ты ведь сможешь хорошо видеть только одним глазом! Ты уверен? Отец кивнул и бодрым шагом двинулся к воротам, за которым уже ожидал кэб. — Не волнуйся, Розамунд, дорогая, я еще не настолько стар! — воскликнул он удаляясь. Мама вздохнула и зашагала за ним. Старый извозчик Мэтью открыл перед мамой дверь и помог забраться в кэб. За ней не очень ловко запрыгнула я, потом подсадили Робина, следом села Дарси. Последним в кабину забрался отец. Громко хлопнув дверью, он постучал ладонью по борту и без того шаткой конструкции и уже взгромоздившемуся на вожжи Мэтью: — Трогай! Повозка сдвинулась с места и, слегка покачиваясь, покатила бороздить вымощенные улочки пригорода. Ровно в три часа пополудни кэб остановился у стен католической церкви имени святого Паула. Я спустилась по скрипящей откидной лестнице и едва не наступила в оставшуюся от недельных апрельских дождей лужу, за что получила краткое мамино замечание. Робин же, что удивительно, добрался до земли без приключений. У дверей церквушки толпился народ, и если бы не большая сделанная женой викария Лидией полотняная полоска с ярко-красной надписью: «С днем рождения Венди», можно было бы подумать, что сегодня один из церковных праздников, а толпа на крыльце — благочестивые прихожане. Виновница торжества, ныне тринадцатилетняя Венди Мэри Андерсон, по совместительству мой заклятый враг (дорогуша, если ты думаешь, что я забыла, как ты толкнула меня в пруд в саду Святой Марии, ты глубоко заблуждаешься и месть моя будет страшна) стояла на верхней ступеньке церковной лестницы прямо перед входом и одаривала присутсвующих своей лучезарной закованной в брекеты улыбкой. Ее белокурые локоны струились по полным плечам и сделали бы ее похожей на агела, если бы ангелы не были канонизированы как стройные и нежные создания, творящие добро. Мне всегда казалось, что будь Робин постарше, они бы прекрасно сдружились: оба плаксивые подлые и одинаково хорошо умеющие вгонять взрослых в заблуждение невинными лицами. Пока я размышляла над этим, имениннице начали подносить подарки. Первым был Джонатан Уильямс из бакалейной лавки. Под красивой оберткой (не стоила ли она дороже подарка?) скрывался набор для вышивания и открытка с пастухом. Надпись на открытке гласила: «Кротка овца, да волк все равно голоден». Эти открытки обычно выдавались особенно прилежным ученикам воскресной школы, а мораль их заключалась в том, что насколько бы прилежны вы ни были, за провинность вас ждет то же наказание, что и хулиганов, и двоечников. На мой взгляд, открытки эти были бессмысленны, поскольку абсолютно не мотивировали учиться, но что было, то было. За Уильямсом следовала пожилая леди Дэниелс с широкополой летней шляпкой, потом близнецы Вилл и Билл Маккуин с корзиной сладостей, супруги Бэйкер и их маленький сын Томас с сумочкой для походов в театр, часовщик мистер Сквайр с брошью в виде стрекозы (он, кажется, собрал ее из деталей часов, от такой и я бы не отказалась), были и незнакомые мне горожане. Очередь неуклонно приближалась ко мне. Почему, зная мои с ней натянутые отношения, родители послали дарить подарок именно меня, а не Робина, оставалось тайной. Я посмотрела на коробку в моих руках. Там лежали белые перчатки, за которые мама вытряхнула из своего кошелька двадцать фунтов стерлингов. Стараясь не думать о том, как было бы приятно кинуть эту коробку Венди в лицо (смех мог выдать меня), я поднималась по каменным ступенькам. Наконец, Энтони, четырнадцатилетний сын коллеги моего отца (и мой хороший друг) отдал Мэри подарок, развернулся и, шепотом бросив: «Привет, Софи», спустился вниз. Я сделала шаг вперед и оказалась лицом к лицу с мисс Андерсон. — Венди. — Лиззи. — во мне вскипело возмущение. Никто не смел меня так называть. Наши взгляды встретились. Две приторные фальшивые улыбки на девичьих лицах. Лучшие подружки, ха-ха. — С днем рождения. — протараторила я, сунув ей в руки коробку. — Спасибо. — процедила она сквозь зубы. С подарками было покончено. Я спустилась вниз и встала рядом с Тони. — Чтож! — воскликнул викарий. — Пройдемте в церковь, господа! Там нас уже ждет торт… Толпа двинулась вверх по лестнице. Это был мой шанс. — Извини. — шепнула я Тони. Мне придется бросить его здесь. Дождавшись, пока мои родители и Робин с няней зайдут внутрь, я отделилась от оставшейся массы людей и отошла в тень. Когда двери церкви захлопнулись, я осторожно отошла от здания и, убедившись, что за мной никто не подглядывает, побежала к дороге. Там я подняла из мокрых кустов сирени заранее припрятанный велосипед марки «Begins» и с бешеной скоростью помчалась в сторону дома. На крыльце особняка я бросила свой транспорт и вбежала в открытую дверь холла. Вовлеченная в «заговор» мадам Шантилье встретила меня, протянула сверток с одеждой и побежала за мной вверх по лестнице в мою комнату. Там, повернув ключ в замочной скважине, я стянула с себя платье, сняла сапожки и шляпу и развернула сверток: в нем была мужская одежда моего размера — хлопковая рубашка, черный джинсовый комбинезон и грубые ботинки. Наспех переодевшись и подумав, что когда-нибудь девушкам позволят носить нормальную одежду, я бросила взгляд на платье на полу. Его подол был забрызган свежей грязью. — Я отдам прачке. К возвращению ваших родителей будет сверкать как новое. — опередила мои мысли мадам Шантилье. Воистину, святая женщина! Собрав волосы в хвост, я выбежала из комнаты, вприпрыжку спустилась по лестнице, пересекла холл и выскочила на крыльцо. Там Гарри протирал мой велосипед тряпкой. Кивнув в знак благодарности, я кинула ему пенни, вскочила в седло и покрутила педали в сторону Сайлент-тауна. Сайлент-таун, известный больше как «деревушка под Лондоном», нежели как самостоятельный город с мэрией, располагался в семи минутах велосипедной езды от поместья Блиммс и имел население, ни много, ни мало восемь тысяч человек. Припрятав своего железного коня за деревом подле библиотеки, я вышла на главную улицу и неторопливо пошла в сторону площади. Сегодня среда, а по средам там всегда оживленно: ярмарочный день, как никак. Там я и планировала кое-кого встретить. *** — А-а-а, мисс Элизабет Софи Блиммс, прямая наследница поместья. Как нынче живется богатым куклам? — произнесла бочка с яблоками. — А как нынче живется детям бакалейщиков? — парировала я. — Привет, Роб. Не мог бы ты орать мое имя потише? Из-за бочки вылез смуглый русый мальчик в шортах и льняной рубахе. Это был Роберт Уильямс, тринадцатилетний сын хозяина бакалейной лавки. Человек, с которым я очень сильно хотела бы обменяться жизнями. Разумеется, взаимно. — Сегодня день рождения у этой дуры, дочери викария, я угадал? Иначе бы тебя тут не было. — он изогнул бровь. Я кивнула. — И ты бросила там бедного Энтони? — Да. — Мерзавка. Будь я в своем платье в сопровождении родителей и слуг, беднягу выпороли бы тут же. К счастью, сейчас я не была Элизабет Софи Блиммс, дочерью богатых людей, я была простой горожанкой Софи. Вот и все. — А вот и не бросила. Быстрая ты, Лиззи. Роберт посмотрел мне за спину. Я обернулась. Энтони МакЭндрю, черт бы тебя побрал. — Еще раз назовешь меня Лиззи, получишь в нос, — проворчала я. — Как ты выбрался? — Перепрыгнул кафедру и пролез в дыру в платье девы Марии. — ухмыльнулся он. «Дыра в платье девы Марии» образовалась прошлой зимой, когда Роберт случайно разбил окно с витражом. — Твои родители тебя прикончат. — заметила я. — А твои? Мисс «Я сбежала с праздника, переоделась в мальчишку и уехала на велосипеде общаться с детьми горожан» Я усмехнулась. И меня, и мадам Шантилье, и прачку Лили и садовника Гарри дома ждало наказание. Я терпела ради свободы. Они — ради пенни. — Очень не хотел бы отвлекать богатых людей от их богатых проблем, но мы в городе, а город — моя среда. — вмешался Роберт. — Так что будем делать? — Что угодно. — ответила я. — Это мой последний день в городе. О, если бы я тогда знала, что ошибаюсь!