В трех прыжках от кладбищенской ограды

Кэб дрожал, натыкаясь на выступающие из брусчатки камни. Над Лондоном нависали свинцовые тучи, где-то вдалеке громыхали раскаты грома. Начинающийся дождь крупными тяжелыми каплями стучал по окну. Я сидела, подперев голову ладонью и оперившись локтем о шаткое подобие подоконника в кэбе. Мы ехали в сторону вокзала Кингс-Кросс. Я с печалью посмотрела на маму. Она разговаривала с папой по поводу прислуги. «Стоит нанять новых людей, — донеслось до меня. — Тех, кто не будет потакать Элизабет в ее странностях.» Я вздохнула. Робин что-то рисовал пальцем на запотевшем стекле. Он выглядел слегка обеспокоенным: Дарси осталась дома и вообще, ее и остальные семнадцать нянек могли уволить, поскольку, по словам отца, «Новая гувернантка заменила бы их». Я закрыла глаза и прислонилась головой к кожаной спинке сидения. Последние мгновения свободы утекали сквозь пальцы. Кэб остановился у входа на вокзал. Большие часы над входом показывали Шесть часов восемь минут. Я сверила их со своими, и мы двинулись в сторону зала для встречающих. Вокруг сновали люди с багажом, на вокзале стоял невообразимый шум. Кто-то спешил на отбывающий поезд, кто-то напротив торопился выйти на улицу. Мимо меня промчался мужчина с криками: «Джек! Джек! Никто не видел пятнистого сеттера?». Пожилая леди в форме аккуратно подергала его за рукав и указала в сторону охранника у входа, держащего за ошейник огромного лохматого пса, и старательно выискивавшего кого-то в толпе. Мужчина кивнул ей и помчался в сторону выхода. Робин, которого мама придерживала за рукав, возбужденно прыгал впереди всех, позабыв, видимо, свою недавнюю печаль. Он был на вокзале впервые, большое количество людей восторгало его. Несмотря на отсутствие Дарси, Робин не выказывал страха и неуверенности. Возможно потому, что еще никогда не терялся среди людей. Мне внезапно захотелось обеспечить ему такое приключение, но я сдержалась. Большие вокзальные часы пробили шесть двадцать пополудни и сквозь высокие окна, отделяющие перрон от зала ожидания я увидела, как к вокзалу приближается поезд, медленно и сонно, будто огромный задремавший удав. Наконец, состав остановился и на перрон начали выходить люди. Среди них было много хорошо одетых пожилых дам, и я заволновалась. Прибывшие высыпали в зал. Мы все взялись за руки и отошли к стене, чтобы никого (а особенно непутевого Робина) не унесло толпой. Когда толпа поредела, мое внимание привлекла юная (уже не настолько юная, чтобы читать «101 правило», но еще достаточно юная, чтобы носить бледно-бежевую губную помаду и нетугой хвост вместо вычурной прически) особа. Она была одета в странное, если не сказать чудаковатое платье старого кроя: жакет и тянущийся от пояса пышный шлейф были темно-синего цвета, а юбка на каркасе и банты на шлейфе — оттенка, схожего с цветом мякоти переспелой тыквы. В этом платье она походила на зимородка. На вид девушке было не больше двадцати лет. Но больше всего бросались в глаза ее волосы: практически распущенные, пышные шелковистые волосы молодой особы были абсолютно… седыми. На самом деле, у корней они были светлее, и цвет был чуть более теплым, но не сними она свою широкополую шляпку с перьями, я бы решила, будто вся поверхность ее волос имеет оттенок холодного пепла. В руках леди, я осмелюсь ее так назвать, поскольку спокойной серьезностью на лице и каменной осанкой, она походила на «порядочную молодую особу» гораздо больше, чем те полные грубые девушки, чьи тела бесполезно впихивать в корсет, держала саквояж. На нем был изображен ярко-желтый китайский дракон. Девушка кого-то старательно высматривала в толпе. — Робин, не балуйся! — мама одернула брата за руку, из-за чего по нашей цепочке пошло колебание, оторвавшее меня от разглядывания незнакомки. Я поспешила оторваться от маминой юбки. — Розамунд, а это не она? — папа вытянул шею и посмотрел на девушку. — Вон та, со старым саквояжем… Я не поверила собственным ушам. — Да. Она что-то говорила про саквояж и темно-синее платье… — мама прищурилась. — Давайте подойдем. Сердце в груди забилось в два раза чаще. Быстрым шагом мы двинулись к девушке. Она уже успела нас заметить и теперь сосредоточенно смотрела на маму. — Вы — Розамунд Блиммс? — когда мы подошли к ней вплотную, она поставила саквояж на пол. На вокзале почти не осталось людей. — Да, — коротко кивнула мама. — А Вы, полагаю… — Беатрисс Эллис Кингфишер. Гувернантка. Приехала по вашему объявлению, миссис Блиммс. Мама удовлетворенно кивнула. — Это мой муж, Генри, и дети, Робин и Элизабет Софи. — Мама представила нас указанием руки. Беатрисс сделала книксен. — Можете называть меня мисс Кингфишер. — улыбнулась она. Мама улыбнулась в ответ. — Чтож, кэб ожидает снаружи. Мы покажем Вам дом завтра утром, если Вы не против. Я достала из кармана часы и от моих глаз не укрылось то, с какой заинтересованностью девушка на них посмотрела. Дело принимало интересный оборот. Очень и очень. Остаток дня я не сводила глаз с моей новой гувернантки, силясь поверить в то, что она моложе семидесяти лет. По прибытии домой я ходила за ней хвостиком, но мы не обмолвились ни словом. Я крутилась вокруг нее, пока она раскладывала вещи в отведенной для нее комнате (к моей обиде, она располагалась в восточном крыле, рядом с библиотекой, тогда когда моя комната была в западных мезонинах), пока мы ужинали — я пропускала мимо ушей все, о чем они с родителями говорили, это ведь не столь важно — и отстала от мисс Кингфишер лишь когда мама учтиво намекнула, что уже поздно и пора спать. Направляясь в свою комнату, я бросила последний взгляд на удаляющуюся в другое крыло темно-синюю юбку. *** — А ну-ка брысь! — мое следующее утро началось с того, что открыв глаза я увидела как Бастет нахально разгуливает по письменному столу, на котором я так опрометчиво оставила открытую чернильницу. Риск того, что неразумное животное ее опрокинет был невероятно велик. Я вскочила с кровати и запустила в кошку первым, что попалось под руку. К несчастью, это была подушка, и угодила я прямо в чернильницу, и она полетела на пол вслед за Бастет, разбившись с печальным звоном. Наступила тишина. Бастет прыгнула на подоконник и смотрела на меня своими желтыми глазами, будто бы говоря: «Людям, живущим в стеклянных домах, не стоит кидаться камнями»*. Если она действительно так думала, она была права. Шанс того, что она опрокинула бы сосуд был гораздо меньше вероятности, что это сделаю я. Да и в конце концов, не она ведь оставила ее не закрытой вчера ночью Выругавшись про себя, я прислушалась. В доме было абсолютно тихо. Я не слышала даже шепота и возни служанок, обычно встающих рано, чтобы приготовиться к пробуждению родителей. «Сколько же времени?» — подумала я и бросила взгляд на открытые часы на тумбочке. Половина шестого утра. Тем временем по полу растекалось темно-синее пятно, которое моей матери (о, я была в этом уверена) не захочется лицезреть. Но и как его убрать, я не знала. Поэтому, просто прикрыв его ковриком, бесцельно лежащим до этого под трюмо, я застелила кровать и, одевшись, вышла из комнаты. Мне было жутко интересно, чем занимается мисс Кингфишер. «Спит! — орал здравый смысл — половина шестого!». Я не слушала его. Откуда-то взялась твердая уверенность, что она проснулась. Или, на худой конец, не ложилась. Аккуратно пересекая гостиную на цыпочках, я двигалась в сторону восточного крыла. В окна примыкающей к столовой оранжереи проникал солнечный свет. В воздухе витал запах лимона, цветов, и еще чего-то очень знакомого. Я никак не могла вспомнить, чего. За размышлениями я добралась до самого сложного этапа пути: вверх уходила скрипучая дубовая лестница, у верхних ступеней которой располагалась комната родителей, за ней — длинный коридор, в конце которого располагались заветная библиотека и манящая меня комната. Я сняла туфли и решительно двинулась вперед, стараясь ступать на края ступеней, чтобы они не скрипели. Должна сказать, в те минуты мне казалось, будто на этой лестнице не восемнадцать, а целых сто ступеней. Достигнув своей цели, я выпрямилась и что есть мочи побежала по коридору, все еще сжимая туфли в руках. Затормозить мне удалось не сразу: натертый воском пол чудесно скользил и потому, пролетев по инерции еще три метра, я с глухим стуком врезалась в двери комнаты мисс Кингфишер. «Теперь она точно не спит» — подумала я. Встав с пола, я отряхнула юбку и осторожно постучала в дверь. — Да? — послышалось из-за нее. Пути назад не было. Я толкнула тяжелую ставню и прошмыгнула в образовавшуюся щель. Судя по смешку гувернантки, вид у меня был не лучший. Еще бы: растрепанные волосы, тяжелое дыхание, ссадина на коленке и прижатые к груди пыльные туфли. На щеке, как вскоре выяснилось, у меня было чернильное пятно. Увидь меня мама… Вы и так все знаете. Да, и по-крупному. Да, видок был откровенно глупый, чего нельзя было сказать о нашей новой соседке: она сидела на кровати в белоснежной простой сорочке, такая легкая и воздушная, будто сошла со страниц сказок о феях. Седые локоны ниспадали на плечи и лоб, делая образ еще более волшебным. В руках она держала «Сердце-обличитель»**. «Еще одна не дамская книжка» — подумала я. Спустя минуту молчания и взаимного разглядывания, она решилась прервать тишину. — Доброе утро, полагаю? — она улыбнулась. — Проходи, не бойся, я не кусаюсь. Я кивнула и, затворив дверь, прошла вглубь комнаты. — Сейчас, погоди, я оденусь. — она с поразительной легкостью соскочила с кровати и направилась к ширме. Я присела на край постели и стала наблюдать за ее стройным силуэтом. — Значит, Элизабет Софи Блиммс, так? — донесся до меня ее голос. — Да…- протянула я, оглядывая комнату. Я бывала тут раньше, но это было очень давно. Тем временем, она вышла из-за ширмы, одетая во вчерашнее платье и села к трюмо. Я молча наблюдала за ней. — Я Беатрисс Эллис Кингфишер, — она взяла с полки гребень и принялась причесываться. — При родителях зови меня мисс Кингфишер. В остальное время — как хочешь. Я кивнула. Она посмотрела на меня в отражении. — Я чувствую, у тебя много вопросов. — сказала она и не промахнулась. Вопросов было действительно много. Я снова кивнула. — Тогда предлагаю по очереди задавать друг другу вопросы. Ты начинаешь. — она достала белые ленты и принялась подвязывать волосы. — Хорошо… Сколько Вам лет? — я достала вопрос наугад из кучи, роящейся в моей голове. — Прошу тебя, в отсутствие родителей, обращайся на «ты». Двадцать один. А тебе? — Тринадцать, — ответила я. Она начинала нравиться мне все больше. — Откуда ты? — Дувр***. — отозвалась она, заправляя за ухо выбившуюся прядь. — Ты была там? — Нет, — я отрицательно помотала головой. — Я была только в Лондоне. По правде сказать, мне очень хотелось побывать на море. Отец обещал свозить нас прошлым летом, но в последний момент его как эксперта отослали на раскопки в Индию, и наша поездка отменилась. — Итак… Расскажи о себе. Что ты любишь…чем увлекаешься…что ненавидишь? — она воткнула в хвост медную шпильку в виде стрекозы и повернулась ко мне. Я так и сидела на ее кровати. — Слезь-ка, я ее застелю. Я послушно спрыгнула на пол и обулась. — Ну… — Я не знала, с чего начать. — Должно быть, мама уже все рассказала… — Ничего! Я ничего о тебе не знаю! — воскликнула Беатрисс. — Я люблю гулять в городе и не люблю играть на фортепиано. Люблю ездить на велосипеде и не люблю учить правила светского этикета. Люблю шутить над братом и не люблю ходить в церковь по воскресениям… — Бог ты мой! — она вдруг упала на застеленную кровать и расхохоталась, обнажив белоснежные зубы. — Так она знает! Знает и врет в надежде что ты образумишься… Говорить дальше она не смогла, поскольку ее накрыл очередной приступ хохота. Смеялась она красиво — высоко и отрывисто, на коротких выдохах. Это было похоже на щебет птиц по утрам. Все это время я стояла и недоуменно смотрела на нее, силясь понять, что же ее так рассмешило. Наконец, она отняла от лица руки с длинными бледными пальцами, сделала глубокий вдох и пояснила: — Вчера за ужином я расспрашивала твою мать о тебе, и она с самым серьезным видом сообщала, что ты чудесный ребенок, и с тобой не возникнет проблем… Конечно она знала, что это не так, иначе зачем бы я была здесь? Я не нашлась, что сказать. На всей планете только маме было известно, зачем нанимать гувернантку и говорить ей, что ребенок просто душка. Надо будет поговорить с ней об этом как-нибудь лет через десять, или пятнадцать. Я пожала плечами и улыбнулась. Ситуация казалась мне очень странной, но при этом забавной. Эллис встала с кровати. — Ты всегда так рано встаешь? — спросила она. Я замялась. — Трудно сказать… Мне сон до обеда доставляет такое же удовольствие, как и пробуждение в пять утра. Но сегодня у меня были причины… — Разбила чернильницу? — усмехнулась она. Я с глупой улыбкой кивнула. — Иди сюда, — она кинулась к саквояжу, стоящему у шкафа и извлекла из него белый платок и маленький флакончик с прозрачной жидкостью. Смочив край платка содержимым бутылочки, она повернулась ко мне и заботливо вытерла щеку. — Так-то лучше. Давай-ка приведем тебя в порядок. Беатрисс кивнула в сторону трюмо, я послушно пересекла комнату и села на креслице. Она подошла сзади и, взяв в руки щетку, аккуратно провела ей по моим волосам. Ощущение было приятным. — Что с твоими волосами? — наконец осмелилась я, в душе надеясь, что вопрос ее не обидит. — Твоим родителям я сказала, что это наследственность, но тебе, вижу, можно доверять… Я улыбнулась, ожидая продолжения. — Ты увидела что-то страшное? Привидение? Она отрицательно помотала головой. — Моя семья — родители, я и два моих старших брата-близнеца — жила в особняке на берегу моря. Когда мне было семь лет, я убежала в шторм на побережье. Хотелось бы еще знать, зачем, — она сделала паузу. — Может, детская наивность и желание посмотреть на море, а может, что-то другое. Я плохо помню, что тогда случилось… В общем, как выяснилось позже, я споткнулась и ударилась головой о прибрежные камни… — Ох. — выдохнула я. — Да… я пролежала в кровати три дня. Домашний доктор, ныне покойный мистер Дуглас, сказал, что кости черепа целы и беда миновала меня на этот раз. И откуда он мог знать, что на следующее утро мои рыжие волосы, которыми так гордилась моя мать, поседеют от корней до кончиков? Многочисленные походы к врачам ни к чему не привели, и родители сдались. Прошло четырнадцать лет. Они отрастают, но не меняют цвет. — закончила она. «Вот это да, — подумала я. — Случаются же чудеса.» — Моя очередь спрашивать. Откуда у тебя те чудесные часы? Это ведь не женский аксессуар… Я фыркнула. — И ты туда же. Купила в лавке часовщика почти за бесценок. Она засмеялась. — Видишь ли… Когда моя мать узнала, что я, тринадцатилетняя дочь аристократов ношу мужские часы, она была в ярости. — С этими словами она полезла рукой в карман платья и извлекла оттуда часы. Такие же, как у меня, с тем лишь различием, что эти были серебряными. — Мы уже лучшие друзья? — спросила я. — Почему бы и нет? — она убрала часы и открыла ящик с бантами и лентами. — Так, что подойдет к твоему платью.? Ярко-желтое… А, вот! Через минуту на моей голове красовался пышный бежевый бант. — Красотища! — воскликнула Эллис и отошла, позволяя мне встать. Внизу послышалась возня слуг.