В трех прыжках от кладбищенской ограды

Когда большие напольные часы в гостиной, которые я в детстве по каким-то причинам называла «Дядюшка Время», пробили половину восьмого, я отложила книгу и под предлогом того, что устала и хочу спать, вышла из библиотеки. Прокравшись в комнату, я достала из-под кровати отцовскую сумку, которую он давно считал потерянной и засунула туда дневник, карандаш, купленные на ярмарке сладости, несколько свечей, которые я стащила с кафедры во время проповеди, коробок спичек и бутылочку с йодом. Затем выудила из шкафа свое черное траурное платье — я надевала его на Самайн, похороны и Ночи Страшных Историй, чулки, и мамин шерстяной свитер уродливого зеленого цвета, который я стащила из ее гардероба. Мама ничуть не расстроилась пропаже. Этот свитер был подарком на рождество от ее сестры. Маме он был мал, а мне велик, но согревающую функцию выполнял отлично. Надев его поверх платья, я обула просохшие ботинки и перекинула сумку через плечо. Оставались последние штрихи. Я распустила волосы и, проведя большим пальцем по стене, где обои отходили, обнажая штукатурку и провела через глаза параллельную губам белую меловую линию. Готово. Подоконник, окно, скользкий скат крыши, лестница, мокрые кусты. Бранные слова. Очутившись на земле, я первым делом подумала, что в следующий раз хорошо бы выйти через дверь, как и подобает воспитанной леди. Потом до меня дошло, что воспитанные леди не ходят по ночам на кладбище. В темноте я нащупала на стене керосиновый фонарь и с облегчением выдохнула, осознав, что горючего хватит как раз на путь до церкви, от которой и до кладбища недалеко. Ночь Страшных Историй, или, как мы сначала ее именовали, Самая Страшная Ночь, была в нашем маленьком разношерстном обществе ежемесячным событием. В эту ночь мы собирались на кладбище и там до утра рассказывали страшные истории. Самый храбрый, продержавшийся до рассвета и рассказавший больше всех историй, забирал себе все ставки — конфеты, которые мы приносили с собой. Иногда он делил их с рассказчиком, чья история оказалась самой жуткой. У меня были парочка историй в запасе. Оставалось лишь надеяться, что их не расскажет никто другой. Повторяться было нельзя. Осторожно, пытаясь не увязнуть в свежей грязи и не поскользнуться на лужах, я шла по дороге к церкви, держа фонарь перед собой и то и дело натыкаясь на мокрые цепкие ветки растущих вдоль тропинки кустов бузины. Луны не было видно, и потухни сейчас фонарь, я оказалась бы в кромешной темноте наедине с пугающими образами из недавно прочитанных книг, которые услужливо подкинул бы мне мой возбужденный мозг. Хотелось бы надеяться, что этого не произойдет. В следующую секунду случилось то, что заставило меня замереть на месте, задержав дыхание и выставив фонарь перед собой, как единственную спасительную вещь, которая могла бы мне помочь. Внутренности скрутились в тугой склизкий холодный комок, а ноги приросли к земле. Я стояла там, одна на сельской дороге в ночи с тусклым фонарем, парализованная страхом, пока из-за кустов медленно выплывал черный силуэт двухметрового чудовища с длинной шеей и тонкими ногами. И если бы оно сделало хоть шаг в мою сторону, уже утром на дороге нашли бездыханное тело наследницы Блиммсов. А это значило, что управление особняком перешло бы к Робину. Нет, этого я допустить не могла. «Посмотри своему страху в лицо, — говорил однажды муж мадам Шантилье в один из своих визитов. — И сделай вид, что это он тебя боится.» Этот совет сейчас был очень полезен. Сделав глубокий вдох, я шагнула чудищу навстречу. Оно оставалось неподвижным. «Ну давай же. Сделай хоть что-нибудь.» Я сделала еще один шаг. Потом еще. И еще. Время тянулось просто мучительно медленно. А потом чудовище издало звук. Это было ржание. Чертово лошадиное ржание. «Какая же ты идиотка, Элизабет!» — подумала я и расхохоталась. Подумать только, испугаться лошади! Страх отступил, и я спокойно подошла к животному. Оно водило ушами и было абсолютно точно домашним. Во-первых, лошадь меня не испугалась. А во-вторых, на ней было седло и поводья. Лошадь была красивая, с золотистыми гривой и хвостом и темно-медным телом. Я таких раньше не встречала. Настораживало в этой ситуации одно: в Сайлент-тауне не было ни одного лошадиного хозяйства. Значит, эта лошадь принадлежала приезжему. Но тогда, где же ее хозяин? — Где твой наездник, старушка? — спросила я у лошади и потрепала ее по шее. Та самодовольно фыркнула. Я вытащила из сумки печенье и скормила его кобыле. Затем огляделась вокруг в надежде увидеть хозяина лошади, или хотя бы его труп, раз уж на то пошло, но никого не увидела. И тут мне в голову пришла гениальная идея. — Довезешь меня до кладбища? А потом иди куда хочешь, ищи своего всадника, а, красавица? Лошади — невероятно умные животные. Она без проблем найдет потом если не хозяина, то хотя бы стойбище и сноп сена. Или, в конце концов, можно будет потом отвести ее на ферму в Игги-Дью. Лошадь равнодушно тряхнула гривой и повернулась ко мне боком. Поставив ногу в стремя и пожалев об отсутствии утренней зарядки в моей жизни, я с усилием подтянулась на руках и кое-как забралась на седло. Что ж, найти всадника будет гораздо проще. Седло было мужским. Кое-как устроившись на спине лошади, я поправила съехавшую с плеча сумку, повесила фонарь на крюк на подпруге и взяла в руки возжи. Задремавшая было лошадь легонько вздрогнула он тычка в бок и неспешно пошла в сторону церкви. «Так они без меня начнут, чего доброго» — подумала я и, отломав на ходу прутик от кустов, хлестнула им по лошадиному крупу. Послушная кобыла перешла на рысь. До кладбища я добралась за семь минут, победоносно въехав в старые ржавые ворота. Там я спрыгнула с лошади, погладила ее по шее, угостила еще одним пряником и, взяв за узду, повела к склепу Тернеров в дальнем конце погоста. — Элизабет Софи Блиммс, да ты не перестаешь удивлять! Уж что-то, а появиться на лошади? И я что-то не припомню, чтобы твоя семья их держала. Это могло значить только то, что Роберт рад меня видеть. — И вам не хворать, мистер. Все уже в сборе? Роб утвердительно кивнул. Я опять пришла последняя. Даже с лошадью. — Пойдем, — сказал он. — Мы решили не начинать без тебя. Ну, хоть за это им спасибо. Я проследовала к склепу за Робертом, привязав лошадь к статуе ангела на могиле некой Мэрилин, скончавшейся в 1854 году. Вокруг гранитной плиты с фамильным вензелем Тернеров уже сидел весь честной люд. — Ставки, — загробным голосом промолвил Тони вместо приветствия. Его волосы были растрепаны, а вокруг глаз углем он нарисовал темные круги. Я послушно вывалила на гробницу содержимое сумки. Два яблока в карамели, овсяное печенье, бумажный пакетик с лакрицей и мятные леденцы. С кухни я успела утащить парочку остывших тостов с джемом. Небогато, по сравнению с другими ночами, но этого было вполне достаточно. Сара торжественно придвинула мою ставку к остальным сладостям и села на место. — Свечи, — продолжил Тони. Я достала огарки из сумки и поставила их на край гранитной плиты. Туда же я поставила полусгоревший фонарь. Роберт с гордостью поставил в противоположном конце бунзеновскую горелку. Тони хладнокровно выставил несколько музейных свечей. Аннет и Сара переглянулись. У них ничего не оказалось. — У кого спички? — прошептал Тони, на момент выйдя из образа Магистра Страшных Историй. Я засунула руку в сумку и выудила оттуда полный коробок, для достоверности потряся ими над головой. — Зажигай, — повелел он, и я повиновалась. Когда все свечи были зажжены, мы встали и, вытянув руки в центр круга, хором произнесли: «Пока священное солнце не озарит шпиль храма, клянемся поведать миру как можно больше историй. И будет опозорен тот, кто сбежит до того, как будет окончена первая история. Во славу страшных ночей!» Затем сели обратно. Воцарилось молчание. — Кто первый возьмет на себя честь рассказывать? — спросил Магистр. Я промолчала. У меня была особая тактика — рассказывать ближе к концу, когда нервы остальных уже на пределе. Роберт тем временем уверенно поднял руку. — Клянешься ли ты, Роберт Дьявольское Сердце, поведать миру новую историю? — Клянусь, — кивнул Роберт и взял в руки свечу. Отблески пламени плясали на его лице. — В одной ирландской деревушке когда-то давным-давно был обычай… — заговорческим шепотом начал он. — При захоронении втыкать в могилу трубку. К ней крепился колокольчик наверху. Это делалось по двум причинам. Во-первых, если человека хоронили бы заживо, у него был воздух. А во-вторых, он мог бы об этом сообщить. Однажды гробовщик, который сторожил то кладбище ночью, услышал звон колокольчика… Я заметила, как Сара и Аннет прижались друг к дружке сильнее. …и пошел на него. Когда он дошел до нужной могилы, он остановился и прислушался. Из-под земли доносился женский голос. «Послушайте! — кричала девушка. — Это ошибка! Я еще жива!» «Вы — Сара О’Брайен?» — спросил гробовщик. «Да!» — ответили из-под земли. «Вы умерли двадцать седьмого сентября?» «Да, но это ошибка! Вытащите меня!» Сара нервно сглотнула. — И тогда гробовщик ответил ей: «Послушайте, мэм. Сейчас февраль, и чем бы вы ни были, вы точно не живы!» Аннет взвизгнула, а Роберт разразился победоносным хохотом. — Не смешно! — насупилась было она, но поднятая рука Магистра Страшных Историй призвала к тишине. — Кто рассказывает дальше? — спросил он. — Я, — уверенно сказала Сара. — И моя история будет ничуть не хуже, чем у Боба. — Тогда ты, Сара Мертвый Цветок, поведай миру новую историю. Сара уверенно прокашлялась и взяла в руки свечу. — У одного фермера было большое пшеничное поле. Он очень гордился этим, ведь благодаря полю он жил в достатке и пользовался уважением у соседей. Одна беда не давала ему покоя: каждый покос несносные птицы то и дело уничтожали часть его урожая. Фермер был в отчаянии, но сосед посоветовал ему поставить на поле пугало. Фермер очень обрадовался такому решению, и уже на следующий день пугало со страшной рожицей на жестяном ведре и лохмотьями вместо одежды стояло посреди поля. Для полной картины он привязал на шею пугала веревку. Полюбовавшись на него, фермер отправился спать. А на следующее утро его нашли задушенным в собственно кровати той самой веревкой… а пугала… пугала нигде не было! Должна отдать Саре должное — в этот раз история была действительно страшной. Я хотела уже было поднять руку и услышать заветное «Элизабет Крадущаяся В Ночи», как вдруг раздались шаги. Кто-то шагал по гравию кладбища. И этот кто-то приближался. — Тихо! — скомандовала я и затушила свечи. Не знаю почему, но остальные последовали моему примеру. Так что, уже через две секунды мы оказались в кромешной тьме. — Прячьтесь! Я шмыгнула в нишу для свечей и закрыла лицо руками, уже потом вспомнив о небольшом нюансе в виде двухметровой лошади, привязанной к Михаилу. Одной ей здесь было нечего делать. Значит, нас могли поймать. Уж что-что, а прийти в ночи на кладбище и привязать свою сбрую к мраморной статуе лошадь сама не могла. Затаив дыхание, я слушала, как приближаются шаги. Через некоторое время я смогла различить, что их было двое. И, кажется, оба мужчины. Наконец, они остановились в десятке футов от того места, где пряталась я. И я услышала голос одного из них. — Вот она! Какой мерзавец посмел увести мою лошадь прямо с дороги? Габриэтта, иди сюда. Да она привязана! Я не двигалась. Кого бы они не считали вором, то точно не была бы тринадцатилетняя девочка в траурном платье. — Отвязывай лошадь скорее, и пойдем отсюда. Есть еще парочка дел на сегодня. Провалиться мне на месте прямо к усопшим, если этот голос не принадлежал викарию!