Ни Сцилла, ни Харибда

      Коннор был собой очень недоволен. До сих пор он не сталкивался с настолько сильным чувством вины, но за месяц успел прочувствовать на себе каждый его аспект. Вначале его изматывало то, что он нарушил правила и показался человеку, заговорил с ним и даже дал себя коснуться; потом то, что солгал брату насчет раны; и в самом конце — что не сумел быть достаточно сильным и продолжал думать о Гэвине и запланированной им встрече.       Отсчитать месяц со дня расставания было легко: тритоны живут по лунному циклу, и Коннор знал, что это всего лишь на день или два меньше, чем привычный цикл людей. К месту, которое он запомнил, Коннор начал возвращаться намного раньше — сначала просто проверял, нет ли там других кораблей, хотя до даты оставалась целая неделя, а потом оказывался рядом случайно и всякий раз придумывал правдоподобную причину немного задержаться и подняться к поверхности.       Там, наверху, ничего и никого не было. Коннор убеждал себя, что это нормально, но разочарование рождалось в нем само собой, а он, не зная, как от этого избавиться, с легкостью ему поддавался.       Вскоре Коннор пообещал себе: будет проверять место лишь для того, чтобы знать, что Гэвин обманул его и не пришел, но подвох ждал в самом начале, когда появилась мысль, что с человеком могло что-то произойти. На суше очень много опасностей, куда больше, чем в море, и все они так разительно отличаются от местных, что Коннор не сумел бы их перечислить, если бы захотел…       На третий день нового лунного цикла на воде появилась овальная тень. Коннор заметил ее издали, одновременно насторожился и обрадовался, но проявил осмотрительность и не стал выныривать, чтобы проверить. Издалека все равно ничего не видно, а вблизи он чересчур рисковал, поэтому Коннор решил вначале обследовать судно снизу, чтобы хоть приблизительно понимать, что это такое.       Он приблизился и увидел в десяти метрах под днищем опущенный на половину длины штормовой якорь, и тогда уже смело поплыл наверх — шторма не было и близко, Коннор верил, что это знак.       О безопасности он все же позаботился: вынырнул под самым бортом, чтобы нелегко было его заметить, и хорошенько прислушался. Громче всего был плеск волн, но чуткий слух различал также приглушенные звуки, летящие словно издалека, и пружинистые шаги одного человека по палубному настилу. Оттолкнувшись от белого борта, Коннор приподнялся и увидел вначале силуэт, а потом освещенный солнцем профиль, и в тот же момент Гэвин его заметил.       — Коннор!       — Я говорил тебе, что не приплыву.       — Но вот ты здесь. Приплыл, чтобы сказать мне, что не приплывешь!       На лице Гэвина кроме полюбившейся Коннору щетины были солнцезащитные очки, а изо рта торчала сигарета, которую мужчина тут же вынул и, наклонившись, обо что-то погасил. В остальном он выглядел точно как Коннор его запомнил, и при взгляде на знакомые черты тритон наконец почувствовал, что рад этой встрече даже сильнее, чем мог представить.       — Как дела у хвоста? — Гэвин спустился к нижней площадке и сел на ступеньку так же, как сидел там раньше.       Коннору нравилось это сходство, поэтому он тоже оперся локтями о настил, улыбаясь, и позволил хвосту подняться над поверхностью. На месте страшной раны от гарпуна был теперь приметный шрам — целое выбеленное пятно размером с пол-ладони, покрытое огрубелой шкурой, совсем не похожей на изящную чешую.       — На вид херово, — не сдержался Гэвин.       — Я ее почти не чувствую. Со временем след потемнеет и изменится.       — Теперь я смогу отличить тебя от других тритонов по хвосту.       — Не думаю, что тебе стоит видеться с другими тритонами…       — Я говорю просто теоретически, Кон, расслабься.       — Тебе не страшно было выходить в море после того, как ты попал в шторм?       Лицо Гэвина не изменилось, но по тому, как тот помедлил перед ответом, Коннор понял, что вопрос для него из категории непростых.       — Не страшно. Я проверил все, что можно. Канистры с топливом, спутниковую и радиосвязь, сигнальные ракеты… У меня даже подвесной мотор есть во второй каюте. На случай, знаешь, если порвутся паруса и основной откажет, так я его поставлю и все будет охеренно. Второй раз эта хрень меня не возьмет. А еще, знаешь, что я тебе принес?       — Не знаю. Что?       Гэвин выдал тот самый звук, который Коннор в прошлый раз не сумел расшифровать и списал на строение гортани, и стремительно ушел в каюту на носу. Коннор поднялся на руках, чтобы дольше его видеть, забеспокоился, когда Гэвин исчез — что он там принесет? В голову моментально полезли мысли об оружии, и Коннор внимательно осмотрелся, но ничего подозрительного не заметил. Горизонт оставался чистым, а яхта пустой. Да и человек вернулся очень быстро и притащил с собой громадный пластиковый пакет из тех, которые Коннор ненавидел: плавают в океане, привлекают рыб, травят их или душат…       — Угадай, что там?       Коннор наморщил лоб, раздумывая. В голову вначале ничего не шло, потом вспомнилось то единственное, что он сам приносил Гэвину — рыбу, — и Коннор решил, что человек собрался вернуть любезность.       — Рыба?.. Может быть, речная?       — Рыба? Эта дрянь?.. — Гэвин рассмеялся и устроил пакет на площадке рядом с собой. — Кон, я не стал бы тебе тащить такую поебень. Но ты очень близок: это еда. Ты дал мне попробовать свою, так что я познакомлю тебя со своей. Ты готов?       — Нет.       — Вначале мармелад!..       Глядя на то, с каким довольным выражением Гэвин доставал цветастую упаковку и разрывал ее, Коннор понял, что придется потерпеть. Хотя бы ради того, чтобы человек продолжал улыбаться.             ***       Гэвин, сидя напротив тритона и наблюдая за тем, как он сосредоточенно жует третьего по счету мармеладного червя, только-только начинал верить, что задуманное получилось. Не то, что он уговорил Коннора попробовать сладости, конечно, а что он прошел через спасательную службу, больницу и полицию, собственного шефа, страховую, и в конце концов все-таки уложился в месяц, чтобы оказаться здесь снова.       Коннор был недалек от истины, спрашивая, не страшно ли Гэвину, потому что ему было не по себе, пускай он и проверил все, что можно, по нескольку раз. Выходить в открытое море в одиночку, после того как шторм едва не убил тебя всего месяц назад… Гэвин мог назвать себя то ли смельчаком, то ли дебилом, но все равно сделал это — знал, что Коннор будет ждать, сколько бы ни утверждал, что не приплывет.       Правда, выбросив штормовой якорь, Рид за несколько часов разуверился во всех своих догадках и продолжал ждать на чистом упрямстве. Теперь никто ему не скажет, будто это — лишнее качество.       — Распробовал? — поинтересовался Гэвин, радуясь, что Коннор не заметил тонкой иронии в том, что они начали с червей, пусть мармеладных. — Дальше цукаты. Это засушенные фрукты и сахар. Тебе понравилось сладкое?       — Необычно.       — Понравилось или нет?       — Необычно, — настойчивее повторил Коннор. — Я не могу сразу сказать. Может, я буду сам выбирать, что мне пробовать?       — А ты хоть какую-нибудь еду нашу знаешь?       — Я буду выбирать по названию.       Гэвину захотелось улыбнуться, потому что Коннор говорил это с самым серьезным лицом, какое только можно представить. Раскрыв пакет пошире, чтобы попадал свет, он начал перечислять все, что принес с собой: вафли и эклеры, пончики и сладкую кукурузу, шоколад и леденцы, несколько видов печенья, кокосовую стружку, маковые рулеты, мед. Что-нибудь Коннору понравится обязательно, он был уверен, и заранее было любопытно, что же именно это будет.       В первые полчаса Гэвину стало ясно, что сухую еду Коннор проглатывает с трудом. Вафли и печенье тут же отправились на самое дно пакета, а первые места в очереди на дегустацию заняли мед и кукуруза — насчет последней Рид питал особые надежды, потому что жить без нее не мог. Хотелось, чтобы Коннор разделил это увлечение, но несколько раз Гэвин одергивал себя, чтобы не настаивать и не убеждать.       Тритон, черт возьми, впервые пробует все это, нужно дать ему время.       — Эта еда довольно однотипная, — заметил Коннор, облизывая испачканные в меду пальцы. — А соевый соус ты принес?       — Вообще сладости — это еще не вся еда. У меня есть небольшой холодильник, в нем овощи, мясо и всякие соусы, чтобы ты попробовал. Я решил не перегружать на первый раз.       — Почему ты это делаешь?       Гэвин взял короткую паузу, удивившись. Он редко когда задавался вопросом, почему делает те или иные вещи — просто было нужно или ему так хотелось, а причины желаний второстепенны. Сейчас с языка уже рвалось привычное объяснение, но Рид придержал его и вдумался.       Почему?       — Ну, ты… Я думал, тебе будет интересно. У тебя типа как нет шансов узнать все это самому.       — Но я спокойно жил и не знал ничего.       Рид почувствовал раздражение. Не так уж часто ему по-настоящему искренне хотелось сделать для кого-то хорошее, и в этот раз он рассчитывал если не на благодарность, то хотя бы на чужое удовольствие, а Коннор… боялся его? Если и не так, то определенно относился с подозрением. Будто Гэвин мог отравить его или нарочно ему навредить.       — Слушай, если ты не хочешь, надо было сказать сразу.       Он только начал складывать все обратно в пакет, как тритон подался вперед и перехватил его руки. Гэвин глянул на него исподлобья; будь на месте Коннора человек, тут же и получил бы с левой — щадящий режим, — но с тритоном нужно было осторожнее, Рид это осознавал, а потому ограничивался взглядом, от которого подозреваемые на допросах начинали нервничать.       Коннор занервничал тоже, хвост вспенил воду, несколько раз дернувшись, теплые пальцы сжались на ладонях Гэвина сильнее.       — Извини. Мне очень интересно, правда, Гэвин! Мне хочется узнать много разного. Не только сладости. Правда.       Голос звучал непритворно, но куда искреннее были глаза — большие и глубокие, отдающие янтарем на свету и крепким коричневым в тени. Коннор смотрел на Гэвина снизу вверх и всем своим видом умолял отнестись к нему по-доброму. Рид несколько секунд выдерживал его взгляд, пока не сдался; он улыбнулся, почувствовал себя виноватым и недостойным таких прямодушных извинений и сказал:       — У меня есть еще фильмы, музыка, карандаши… Я не знал, что тебе нравится, поэтому взял все.             ***       К ночи Коннор ощутил признаки усталости. Вернее, они были и раньше, но разговор с Гэвином и все то, что он показывал и объяснял, увлекало так сильно, что на свое состояние Коннор попросту не обращал внимания. Теперь же он понимал, что вот-вот придется уплывать, чтобы поспать и восстановить силы. Это уже во второй раз за жизнь Коннор с грустью думал о расставании, причем с человеком — нечто настолько необычное для тритона, что становилось немного страшно.       — Гэвин, мне пора, — произнести эту фразу оказалось труднее, чем любую другую, и еще хуже стало, когда лицо человека помрачнело, выдавая огорчение. — Я могу вернуться завтра, если… ты долго хочешь находиться в море?       — Несколько дней. Может, пять. Яхта классная, удобная очень, название вдохновляющее. Нормально пока.       Коннор знал, что у каждого судна есть свое особенное имя, некоторые постоянно были на слуху у тритонов, и на борту яхты Гэвина он тоже видел написанное синей краской слово, которое не мог прочитать.       — Как она называется?       — «Абилити». Гораздо лучше, чем «Сцилла», хах. Какой идиот назвал так яхту? Она и вправду меня чуть не убила! — Гэвин ухмыльнулся, но, отметив на лице Коннора непонимание, приподнял бровь: — Что, не знаешь, что такое «Сцилла»? Ну это из мифологии там… Типа морское чудовище, которое жрало людей или что-то такое. А еще у нее подружка была…       Тритон наморщил лоб, припоминая всех известных морских чудовищ, и просиял, перебивая Гэвина:       — Ты имеешь в виду Скиллу! Совсем это не морское чудовище. Она просто жила на скале посреди моря и убивала моряков, по шесть с каждого корабля, проходящего мимо. Потому что у нее было шесть голов. Но потом Посейдон разгневался и сокрушил скалу, так что она упала в воду, и Скилла оказалась заточенной в своей пещере навечно.       — Я уже не помню подробностей, — ухмыльнулся Гэвин, — но, может, и так. Не знал, что ты в курсе человеческих легенд.       — С чего ты взял, что это ваша легенда? — Коннор с долей раздражения хлопнул концом хвоста по воде, поднимая брызги.       Его настораживала манера Гэвина сводить все к превосходству человека. Тот упрямо считал, что люди добились гораздо большего, чем тритоны, которые только и могли, что прятаться и избегать внимания; Коннор мог согласиться с этим утверждением, но ему было бы гораздо спокойнее, если бы Гэвин не возвращался к нему снова и снова. В противовес категоричным мыслям о превосходстве Гэвин относился к Коннору с большим вниманием и интересом, и тот ни разу не заподозрил, будто человек ставит его на ступень ниже себя.       — О… — Гэвин выглядел пораженным. — Так это ваша, значит? Ну дела… кто узнал бы, не поверил… А эта подружка ее, как там? Ну ты знаешь, Харибда. Еще говорят, типа, «между Сциллой и Харибдой», это когда ситуация пиздец и любое решение — жопа. Тоже монстр.       Коннор снова задумался, покусывая губы. Его поражало то, что легенды, к которым он привык с детства, оказывается, просочились в человеческий мир, пусть видоизмененные, но все равно недалеко уплывшие от оригинала. О чем еще знали люди? Коннор помнил, как Гэвин упомянул изображения русалок; по словам человека они изрядно отличались от правды, но, может быть, эту тему нужно изучить подробнее.       Стоит рассказать об этом брату, подумал Коннор, и тут же одернул себя: нет!.. Если расскажет, брат начнет докапываться, узнавать, почему Коннор об этом задумался, и вскоре в любимой своей манере выведет на откровенность. А откровенничать ни с ним, ни с кем-то еще нельзя: не нужно быть мудрецом, чтобы понять — ни для Коннора, ни для Гэвина это не закончится ничем хорошим.       — Ее называют Харибдида, и она, вообще-то, дочь Посейдона. Не монстр, а тритон. Ее волшебство было таким мощным, что там, где она проплывала, появлялся водоворот, и чем дольше она оставалась на одном месте, тем сильнее он становился. Это хорошая история, мне рассказывали ее в детстве.       — Да ну?..       — Сейчас Харибдида не хочет вредить людям, поэтому она постоянно плавает по всем морям, и водовороты плавают за ней, но маленькие, потому что она никогда не останавливается.       — Когда же она спит, если не останавливается?       — Ей не нужно спать, она же дочь Посейдона, ты не слушал, что ли? — Коннор тихо вздохнул. — Хорошо, что эту яхту назвали по-нормальному. Я поплыву, Гэвин.       — Стой!..       Гэвин выглядел так, будто ему передалась неожиданная серьезность Коннора, и он сам этому удивлен. В темноте его лицо обзавелось острыми тенями от подвешенных к мачте фонарей — тучи закрыли небо, — но в желтоватых отсветах и он, и вся яхта казались Коннору уютными и теплыми, будто он провел тут не один день, а полжизни.       — Хочу показать тебе кое-что, пока темно. Это бенгальские огни.       — Огни? — Коннор снова облизнул губы. — Как огни Элмо?       — Под водой нет никакого огня, хах, для тебя это будет что-то новенькое. — Гэвин показал Коннору тонкую палочку, обмотанную серебристой фольгой, а потом протянул ему. — Держи пальцами за конец, а я подожгу.       — Ты уверен?..       — Это абсолютно безопасно. Видишь, в конце проволока чистая, она не будет гореть. Держи ровно, Кон.       Коннор крепко сжимал проволоку пальцами, пока Гэвин щелкал колесиком зажигалки и топил кончик бенгальского огня в маленьком язычке пламени. Первые несколько секунд ничего не происходило, и Коннор расслабился, а потом под зажигалкой заискрило так внезапно и ярко, что рука разжалась сама собой. Только вспыхнувший фейерверк упал в воду, а Коннор оторопело поднял голову:       — Прости… Это от неожиданности, не специально. Можно мне еще одну?       Смело протянув руку, Коннор улыбнулся и снова зажал между пальцами кончик проволоки. На этот раз он был готов, и когда огонь вспыхнул снопом искр, даже не моргнул… а потом засмотрелся. Белые у центра, колкие искры разлетались желтыми всполохами, задорно шипели и медленно ползли по проволоке вниз, озаряя переменчивым светом лица. Губы Коннора невольно расползлись в улыбке — зрелище захватило его, увлекло, подняло со дна души смутные переживания, которых Коннор пока что не понимал.       Как будто на несколько секунд ему стало жаль, что он не может, как люди, зажигать бенгальские огни каждый день, сколько захочет.       Он тут же осадил себя, откладывая догоревшую проволоку на настил: нужно радоваться, что вообще выпал шанс это увидеть. Его братья даже представления не имеют ни о чем подобном — хоть здесь Коннор оказался впереди них.             ***       Ночь для Гэвина выдалась долгой. Несмотря на отсутствие шторма, яхту все равно покачивало на волнах; раньше мерное движение из стороны в сторону помогало уснуть, но в этот раз мысли оказались сильнее усталости. Он вспоминал прошедший день в подробностях, вызывал перед мысленным взором жесты Коннора, разные выражения его лица и, конечно, голос. Тембр тритона перестал казаться Гэвину необычным, он привык слышать немного вопросительные нотки в каждой фразе, еще больше привык к искренности, которой от Коннора веяло за километр. Если бы в нем было меньше рассудительности и выверенного спокойствия, Гэвин непременно сравнил бы тритона с ребенком. Любопытным, открытым для мира, но все равно немного напуганным.       Рид уже свыкся с мыслью о том, что он единственный человек, которому довелось пообщаться с морским народом; он даже успел прикинуть возможность сфотографировать Коннора и заработать на этом большие деньги, но отказался от нее потому, что никогда не ощущал в себе предпринимательской жилки. Не стал бы он лицемерить и обманывать, чтобы получить заветные фото — Гэвин терпеть не мог сказанную в лицо ложь. К тому же, Коннор для Гэвина был чем-то большим, нежели просто тритоном. Он олицетворял доверие: чувство, которое Рид испытывал очень редко; к нему его тоже почти не применяли, но Коннора это не касалось.       Тритон верил ему так, словно люди не умели предавать.       Проспав всего несколько часов, Гэвин утром чувствовал себя бодрым и энергичным. Столько оставалось вещей, чтобы познакомить с ними Коннора, столько историй, чтобы рассказать… Рид заново открывал мир, когда дома подбирал фильмы и мультфильмы, музыку и картины для Коннора, когда сортировал все это по темам: оказывается, человечество напридумывало столько интересного, а Гэвин был зациклен на работе, мотоцикле и редких периодах отдыха в одиночестве, тогда как вокруг вращалась планета, только и ждущая, когда же на нее обратят внимание!..       Он немного завидовал Коннору, для которого знакомство с многообразием человеческой фантазии произойдет впервые — каким бы зашоренным ни был Гэвин, а любой фильм и песня для него все равно оставались вторичными, повторяющими что-то другое.       — Выспался? — вместо приветствия поинтересовался Рид, стоило Коннору вынырнуть у кормы.       — Я принес тебе медузу, — он высвободил из воды руки и вывалил бесформенную полупрозрачную массу на настил. — В воде она красивее.       — Черт, Коннор!       Гэвин с омерзением смотрел на желеподобные формы, на волнистые фиолетовые прожилки внутри вязких щупалец, и мысленно содрогался. Он не боялся медуз, потому что вообще практически ничего не боялся, но не мог терпеть их мерзкого на вид и на ощупь тела — да и было ли это вообще телом?..       — И что мне с ней делать?.. — спустившись на площадку, Гэвин осторожно ткнул медузу ногой. — Выглядит дохлой. Ты их ешь?       — Ты что, нет, конечно!       В голосе Коннора было что-то напоминающее то самое отвращение, которое испытывал Рид, и он ухмыльнулся, поставив мысленно галочку — в чем-то они с тритоном могут быть очень похожими.       — Но медузы очищают океан от загрязнений. К тому же мы часто используем их как живой барьер… Они жалят людей, ты знаешь? Редко кто отважится плыть туда, где много медуз.       — Но если человек в водолазном костюме или там на подводной лодке, то ему ничего не будет.       — Подводные лодки были не всегда. — Коннор подтянулся на руках и умостился на площадке, сев на хвост, подогнутый там, где у человека могли располагаться колени. Он говорил, механически поглаживая медузу по куполу, и Гэвин следил за его пальцами как привороженный. — Зато медузы давно появились. Они для тритонов не опасны, а мы не опасны для них. У нас вроде содружество на уровне инстинктов. Они ведь безмозглые, только и умеют, что плавать и есть. А мы подкармливаем их там, где хотим видеть, вот они и остаются.       — Очень умно…       — Хочешь погладить?       — О, ну нахер. Убери ее отсюда.       — Говорю же, в воде красивее, — не обидевшись, Коннор столкнул бесформенную полупрозрачную тушу в воду, где она распустилась широким колоколом и медленно начала опускаться ко дну. — Сегодня будет кино?       — Будет. Садись удобнее, принесу планшет.       Он собирался показать Коннору какой-нибудь фильм, чтобы точно ему понравился, и видео про Нью-Йорк или Детройт, или даже про Европу — нечто такое, что дало бы тритону составить представление о человеческом мире. Гэвин помнил, с каким вниманием Коннор слушал его рассказы в прошлый раз, и этот интерес льстил: ощущение Риду очень понравилось, оно же подстегивало потом подыскивать что-то лучше и красочнее.       Обзорную экскурсию по штатам Коннор смотрел с неприкрытым удивлением. Планшет и голографический экран не впечатлили его, но Большой Каньон восхитил, а Ниагарский водопад произвел фурор — Гэвин и не ждал такого эффекта, но потом откровенно им наслаждался. Глаза Коннора блестели, высохшие волосы развевались от ветра, а щеки слегка поголубели, напоминая нелепо нарисованные синяки: Коннор объяснил, что так сказывается прилив крови к лицу.       — Гэвин, мне надо в воду.       — Ты замерз? — Рид не удивился — ветер на открытом пространстве всегда дул сильнее обычного, и Гэвин надевал кожаную куртку, чтобы от него спастись. Коннор же был обнажен и теперь даже возможность регулировать температуру тела его не спасала.       — Не совсем. Мне просто надо.       — Я остановлю, — Рид нажал на паузу и отложил планшет, а Коннор разогнул хвост и вниз головой окунулся в накатившую волну.       На несколько минут, когда он совсем пропал из виду, Гэвин почувствовал такое одиночество, на которое до сих пор и способен-то не был, но потом голова Коннора показалась над водой метрах в двадцати впереди, и ощущение отступило. Пока тритон купался, Рид набрал из холодильника еды, в основном рассчитывая на свой вкус, и вернулся, рассевшись на настиле.       — У меня тут еще музыка, — крикнул он погромче. — Всякие стили. Их много есть, пока не знаю, что тебе понравится.       — Хорошо, — Коннор улыбнулся. — Не хочешь немного со мной поплавать?       — Ха, среди медуз? Ищи дурака.       — А если не будет медуз?       Тут Гэвин задумался. Поплавать с тритоном — разве еще возможность появится? Он даже с дельфинами в детстве не купался, в то время, когда это было на пике популярности. Потянувшись, он попробовал рукой воду, поморщился от того, какой та была холодной, но сразу отказываться не стал. Предложение звучало заманчиво, а Гэвин не был трусом или слабаком; мысль о здоровье пронеслась и исчезла, и он встал, начав раздеваться.       — Гони давай сраных медуз, я сейчас.       Под холодным ветром оставшегося в одних трусах Гэвина слегка потряхивало, хоть он и пытался убедить — в первую очередь себя, — что совсем не мерзнет. Мысль о том, чтобы окунуться в воду, казалась кощунственной, но Рид вытолкнул здравый смысл за пределы ситуации: ему ничего на самом деле не грозило, и даже если от холода мышцы сведет судорогой, Коннор вряд ли оставит его тонуть.       Подойдя к самому краю площадки, Гэвин позволил себе несколько секунд промедления, а потом выдохнул, поднял руки над головой и оттолкнулся, с легким всплеском уходя под воду.       Холодом обдало так, что на миг стало жарко. Гэвин сделал несколько гребков и вынырнул, облизывая соленые губы и стараясь привыкнуть к температуре побыстрее. Не так уж тут и холодно, вторил он себе, глядя на довольное лицо Коннора, поднявшееся из-под воды совсем рядом. Не так уж и плохо.       — Вокруг никого, кроме нас, — доложил Коннор и добавил участливо: — Как ты себя чувствуешь?       — Заебись, — ухмыльнулся Рид. — Лучше любой медузы.             ***       Человек плавал смешно и медленно, не мог правильно двигаться, глубоко нырять, оставаться под водой и тем более хорошо там видеть, но упрямо старался. Коннор видел, что Гэвину холодно и не слишком комфортно, что волны иногда оказываются сильнее него, но он боролся с ними и с собой, не жалуясь и не стремясь поскорее вернуться на яхту.       Поначалу Коннору от этого было весело, но очень скоро он проникся уважением к той внутренней силе, которой до сих пор у Гэвина не подозревал. Да, Коннор помнил, как стойко человек перенес шторм и последующие попытки восстановить связь, но тогда вопрос стоял о его жизни, а сейчас они просто развлекались, знакомя друг друга с особенностями своей расы. Гэвин мог сказать ему «хватит» в любой момент, но молчал так, словно чувство комфорта, тепла и сухости в его системе ценностей проигрывало любопытству.       Или же это было не любопытство. В палитре человеческих эмоций Коннор не был особо силен, а спросить стеснялся.       — Я думаю, ты замерз, Гэвин.       — Наблюдательный, — фразы у Гэвина получались быстрыми, на длинных зубы предательски постукивали.       — Поднимайся на борт.       Брови Гэвина сошлись у переносицы, и Коннор подумал, что сейчас он начнет спорить, но нет — человек развернулся и поплыл в сторону яхты. Коннор двинулся за ним, держась в метре позади; ему любопытно было смотреть на то, как температурный режим заставляет кожу Гэвина собираться мелкими пупырышками, потому что с его собственным телом подобного не происходило.       Потом Гэвин скрылся в каюте, подхватив свои вещи, и Коннор взялся рассматривать мокрые отпечатки его ног на настиле, спохватившись только когда услышал звук хлопнувшей дверцы из нутра яхты.       — Ты как?       — Что мне сделается, — фыркнул Гэвин еще издалека.       Когда он подошел ближе, Коннор выпрямился на вытянутых руках, которыми опирался о площадку, вгляделся в лицо человека, но определил не по виду, а по запаху:       — Что ты выпил?       — Какой проницательный окунь! — Гэвин хохотнул и, обосновавшись на нижней ступеньке, взялся тереть голову полотенцем. — Это был джин, и я сделал всего пару глотков, чтобы не заболеть. Холод и ветер обычно херово влияют на человека.       — Тогда почему ты согласился?       Гэвин пожал плечами с легким раздражением, будто его злило то, что Коннор задает очевидные вопросы. Тритон упрямо нахмурился — для него вопрос вовсе не казался понятным, ведь будучи на месте человека, он не стал бы рисковать своим здоровьем… не считая всех тех случаев, когда он позволял любопытству взять верх над разумом и инстинктом самосохранения.       — Ты же соглашался есть мармелад, печенье и все другое дерьмо, что я принес.       Коннор улыбнулся — настолько непосредственными были слова Гэвина, — и мягко опустился в воду, оставив над поверхностью только плечи, голову и ладони, лежащие на настиле:       — Надень что-нибудь потеплее и давай музыку. Ты говорил, что сейчас ее очередь.       Для тритонов музыка была знакомым понятием. Коннор знал, как звучат различные рожки и трубы, бубны и тарелки, и даже лира, арфа и флейта, но любовью к музыке он не отличался. Под водой она, как и любые другие звуки, была невозможной, а на поверхности он предпочитал слушать волны и ветер, и крики птиц, по которым мог узнать о приближающемся корабле. Корабль обычно означал опасность; тритоны не предавались музицированию, чтобы не притуплять внимание, но рассказывать об этом Гэвину Коннор не собирался.       — Хочешь классическую или современную? — разбудив планшет, Гэвин потер обветрившиеся от ветра и морской соли губы. — С какой начнем?       Не думая, Коннор решил:       — Давай с твоей любимой.       Он не думал, что музыка ему понравится, но готов был пойти на уступки точно так же, как только что это сделал Гэвин.       И Коннор не ошибся. Почти все, что предпочитал человек, звучало для него слишком громко или чересчур грубо, только в некоторых вариантах классических этюдов Коннору удалось найти что-то привлекательное, особенно когда на первый план выходили непримечательные, но ритмичные басы. Их вибрации отзывались глубоко в душе Коннора, дрожью проходили по всему телу; он не знал, почему так происходит, но молча этим наслаждался.       Поначалу тритон уклончиво давал комментарии, не желая обидеть Гэвина тем, что ему неприятны все разрозненные и неритмичные звуки, но когда человек сообразил сам и успокоил Коннора, тот осмелел. Ему нравилось, что можно быть собой, не скрывать своих мыслей; нравилось даже, когда Гэвин начинал спорить и вслух недоумевать о том, как кому-то вообще могут «не зайти» проверенные временем шедевры.       Чем дольше Коннор слушал, тем понятнее становились для него люди. И чем больше времени проводил с Гэвином, тем сильнее начинал понимать его.       Гэвин выключил планшет только когда совсем стемнело. Фонарь на мачте покачивался от ветра вместе с яхтой, тени от этого удлинялись и бегали по водной глади, перескакивали на левый борт и возвращались, бросаясь к их обладателям. На этот раз тучи сгрудились у горизонта, так что даже без фонаря было бы довольно светло; Коннор убедился в этом, когда Гэвин нажал кнопку на пульте у штурвала и погасил свет.       — Классно.       Где-то на востоке мерцала пара едва заметных огоньков, выдавая проходящее там судно. Светилось два индикатора на пульте, зеленая кнопочка на планшете Гэвина, да еще луна, и само небо казалось Коннору бархатисто-синим, пока человек не сказал:       — Люблю, когда так много звезд, — он задрал голову; Коннору тут же захотелось коснуться его шеи и попробовать, какова она на ощупь без жабр, но потакать желанию он не стал. — Если бы кто из моих коллег услышал, что я такое говорю, долго ржал бы, сука. Но ты только глянь, как это красиво.       Тритон тоже поднял голову к небу, но, в отличие от Гэвина, кроме луны ничего там не увидел. Только она, синее небо и смазанный, едва различимый по оттенку светлый мазок в стороне.       — Что это — «звезды»?       — В смысле? — Гэвин понял все иначе. — Ну, мы так называем эти фигни. Ну, небесные тела там… Точки эти на небе, которые вот сейчас.       Посмотрев вверх еще раз, Коннор ощутил глубинное разочарование. Такое, будто основы его жизни только что шатнулись от резкого порыва штормового ветра — он понял, что есть не только человеческие города и страны, и суша вообще, на которые ему вход закрыт, но что-то еще, доступное всем и каждому в мире, кроме него.       — Боюсь, я не вижу, Гэвин, — стараясь скрыть разочарование, ответил Коннор.       Его голос все равно звучал грустно, человек заметил это, и Коннору стало еще обиднее. Он отвернулся, но все равно добавил:       — У тритонов плохое зрение, я же тебе говорил.       — Эй… — Гэвин взял его за подбородок и аккуратно повернул голову к себе. Посмотрел в глаза так искренне, что Коннор даже хвостом дернул от переполняющих эмоций, но промолчал, давая человеку закончить. — Не волнуйся, я что-нибудь придумаю. Покажу тебе видео с космосом, там будет много звезд, ты сможешь увидеть, обещаю. Это очень красиво.       Коннор еле-еле улыбнулся, и Гэвин ощутил, что этого недостаточно.       — Кроме того, — добавил он, — то, что ты их не видишь, не значит, что они не видят тебя. Вот я смотрю на твои зрачки, а в них все это отражается… — Гэвин замолчал, а Коннор задержал дыхание, не сводя с него взгляда. — И у тебя глаза наполнены звездами.       — Это тоже очень красиво?       Гэвин ухмыльнулся, отпустил лицо Коннора и снова задрал кверху голову. Он так и не ответил, но тритону показалось, что он все прекрасно понял, и поэтому в порыве вдохновения сказал:       — Знаешь, что еще красивое? — и до того, как бровь человека успела удивленно задраться, объяснил: — Океан внутри. И я бы тоже хотел показать тебе, как ты мне все показываешь.       — Но мы уже решили, что я не умею надолго нырять.       — Ты говорил про акваланг.       Пару секунд Гэвин смотрел с недоумением, а потом серьезно переспросил:       — Кон, ты уверен?       И Коннор, в глазах которого вместе со звездами отражалась вся решимость тритоньего народа, смело улыбнулся в ответ.