сильные слабые

кончики пальцев у саши зудят — замёрз (ага, обманывай себя, сань. зудят, потому что коснуться хочется). он крепче сжимает горячий стаканчик с кофе и хмурится, смотря куда-то в сторону. потому что напротив — федя. с таким же картонным стаканчиком (ага, обманывай себя, сань. не зудит у него ничего. зато у тебя очень даже, под его-то взглядом). федя не улыбается, улыбки такими больными не бывают. на лице — насмешка, над собой или над сашей — он и сам не понимает. федя, на самом деле, многого не понимает. например, как завяз в этом (он предпочитает не называть их парой, пусть и бывшей; он предпочитает это вообще никак не называть), как получилось так, что заскочивши на мгновение, оставил себя навсегда, как это вообще, блять, получилось. знает только, что если спросить у саши, тот тоже не ответит. им уже не надо. саша сворачивает на боковую аллею и жмурится — осенние листья приятно хрустят под ногами. федя слегка улыбается, уже зная, что будет дальше. саша задерёт голову и будет стоять, рассматривая осеннее серое небо, грустно усмехнётся, увидев птиц, а после отпустит плечи и пойдёт дальше. федя же знает его, как облупленного. федя видел его всякого: разбитого, растоптанного, нереально счастливого, до ужаса злого, устраивающего дикие пляски со своими и чужими чертями. он знает, и он (даже без преславутого «все ещё») помнит. федя догоняет сашу и кладёт руку на его плечо: — пойдём. ты замёрз, надо бы погреться. дома есть виски. из того, что осталось у них на двоих — это дурацкая привычка праздновать их смерть.