Schmale Bruecke

      Он был расстроен, разозлён, вымотан, унижен, но не это было худшим.       Его карманы были пусты, а голову переполняли назойливые мысли. Серный город гудел и шумел вокруг, но все эти звуки доносились как сквозь толщу воды. Он шёл вдоль мрачных улиц, петлял по тёмным переулкам – делал всё, чтобы сделать свой путь как можно более долгим. Но не останавливался. Перестать переставлять ноги было равносильно смерти, в этот раз окончательной. Его сердце не билось, заставить себя дышать он не мог. Если он на секунду прекратит движение, то так и останется стоять. Застынет, замрёт, задеревенеет. Покроется со временем грязью и какой-нибудь ядовитой растительностью. Проведёт здесь, на этих уродливых улицах весь остаток вечности.       Погибнет.       Улицы сворачивают вновь и вновь, перекрёстки один за другим остаются позади, над головой то и дело разрываются с хлопками и свистом фейерверки. Под ногами – холодный камень мостовой, отполированный сотнями тысяч ног. Впереди – очередной грустный взгляд.       Он украл эту душу уже почти двести лет назад. Она была чистой, сияющей, притягательной. Он впервые увидел её, когда ей не было ещё двадцати – точного возраста он не помнит, но она была ещё совсем ребёнком. Она не могла кормить его: безгрешные души ничего не могут предложить демонам. Зато она смотрела на него огромными карими глазами и, казалось, забиралась взглядом под кожу.       Город серы ему идеально подходил. Он был огромным и оживлённым, в нём действительно были возможности. Сюда вели все дороги в Преисподней, отсюда был единственный путь в людской мир – чёрная арка из монолитной глыбы, которую постоянно охраняли шесть стражей. А ещё город был отвратительным, грязным, провонявшим серой, дымом и порохом, и своей мерзостью напоминал одного эгоистичного демона, укравшего светлую душу забавы ради.       Она не была глупой, но положила глаз на классического плохого парня как дурочка. Жаль, тогда не было кино и слезливых романов, которые могли бы её предупредить, что это хорошо не кончится. Но надо отдать ей должное: она за ним не бегала. Скорее, он уделял ей своё внимание, будто бы нехотя и по чужой указке, а она и нарадоваться не могла. А ему нравилось держать смазливую девчонку в своей власти, ему было интересно, сможет ли он испортить её, приглушить яркое сияние чистой души, испачкать и извратить такое невинное создание.       Конечно же, ему самое место в этой грязной дыре. Такие как он на лучшее права не имеют. Да и кому оно, это лучшее, надо? Он в последний раз сворачивает и идёт к обыкновенной высотке, каких в этом районе около сотни. Может, демоны есть, были и навсегда останутся ведомыми своими инстинктами и страстями животными, но живут они не в пещерах, в большинстве своём предпочитают дома или квартиры. Губы трогает улыбка при невесёлой мысли об адских соседях – уж здесь-то они в прямом смысле адские, смертным кожаным мешкам жаловаться не на что. Поднимается он по лестнице, наивно и тщетно надеясь не дойти до пятидесятого этажа.       За свою жизнь она сильно менялась несколько раз, но кое-что в ней оставалось неизменным: поразительная чистота и болезненная привязанность к загадочному человеку в зелёном, наделённому изысканными манерами и дурным нравом. Сначала он должен был учить её каллиграфии: ей было трудно управляться с капризной кистью, но родители настаивали на том, что их дочь должна владеть этим искусством в совершенстве. Потом, когда он уезжал в тогда ещё столичный Киото, она каким-то немыслимым образом уговорила родителей отпустить её с ним. Жизнь в большом городе пришлась ей по вкусу, но не изменила её в худшую сторону.       Свой секрет он раскрыл, когда она начала подозревать неладное. Ей тогда было уже тридцать, и он к тому моменту шесть раз успел разбить её сердце. Когда демон в зелёном появился в её жизни в седьмой раз, он был молод и свеж, как в первый день их знакомства, и в тот вечер она задала лишь два вопроса. Она хотела знать кто он – и он явил ей свой истинный облик. Она спросила, будут ли они вместе, если она отдаст свою душу. Он солгал.       Он поднимался долго, но боль и усталость так и не пришли – мёртвым мышцам всё равно. Он давно решил, что считает себя трупом. Пролёт за пролётом, ступень за ступенью, за каждым поворотом – такая же лестничная клетка, как и все предыдущие. Замкнутый круг, бесконечный и выложенный шершавой плиткой, сводящий с ума и вырывающий из пересохшего горла нервный смех.       Он понял, что натворил. Не сразу, но до него дошло. Ей было тридцать семь, и свет её души в прозрачной склянке с каждым днём очаровывал его всё сильнее. Правду говорят: к светлым людям тянутся. Никто во всём мироздании устоять перед ними не в силах. Она пронесла свой свет сквозь свою юность, не утратила его к зрелому возрасту, хотя обычно люди к этому времени обрастали целой коллекцией злых дел и помыслов.       Он понял, но было поздно. Душа слишком долго была отделена от тела, вернуть её не получилось бы. Он вернулся и впервые просил прощения. На коленях, в слезах, целуя подол её скромного кимоно. Она приняла его даже в восьмой раз, и ему оставалось лишь поражаться её непостижимой милости и безграничному всепрощению.       Пятидесятый пролёт остался позади. Он остановился перед дверью, всё не решаясь наполнить лёгкие воздухом. Хуже всего он чувствовал себя именно в такие дни. Он расстроен, разозлён, вымотан, унижен, но не это худшее. К этому он привык. Он в полнейшем отчаянии и он осознаёт всю глубину своей вины. К этому привыкнуть невозможно. Он открывает дверь и шагает внутрь квартиры, будто выходя на эшафот.       – Я дома, – его шёпот хриплый, еле слышный, но этого достаточно.       – Добро пожаловать домой, – отвечают ему, и мёртвое сердце сжимается.       Он не поднимает взгляда, но знает: она выходит к нему. Её шаги сами собой бесшумны, но её движение выдаёт противоестественный омерзительный лязг.       Её тело дожило до поразительных по тем временам девяноста восьми лет. Он много раз покидал её на несколько лет подряд, но теперь он уходил ради поисков. Он должен был найти способ спасти её. Душа, извлечённая из живого тела, не могла попасть на испытание Лабиринтом, а это означало, что в загробном мире они воссоединиться не могли. Если душа, которую украли или отняли, умудрялась сбежать из зачарованной склянки, то её путь лежал на Небеса, где она обретала вечное блаженство, питая своим абсолютным счастьем мир ангелов. Если человек продавал душу добровольно, то она, освобождаясь, отправлялась на вечные муки в Преисподнюю, чтобы поддерживать жизнь в землях демонов. О вариантах с использованием души в качестве платы за магию, ингредиента для зелья или еды речи в их случае не шло – верный путь к её бесследному исчезновению не устроил обоих.       – Сугуру? – её голос никогда не был резким или визгливым, как у многих других девиц.       – Я подвёл тебя, Мика, – хрипит он, не поднимая глаз. – Снова.       Конец своего пути в мире людей она предчувствовала, и потому они успели подготовиться. Временную меру они нашли давно, ещё когда на её лице не проступили морщины. Это было жестоко, гораздо гуманнее было бы просто разрушить её душу, быстро и безболезненно, но она не хотела отказываться от Сугуру, а он не мог её отпустить. Он был слишком слаб духом и слишком эгоистичен, и потому снова обрёк её на страдания. Он нашёл себе тысячу и одно оправдание, он обещал себе и клялся, что больше не будет ошибаться, но все его дороги вели к её мучениям. Они провели ритуал, древний и сложный, но в деталях сохранившийся на страницах многих магических книг. Теперь она по древним законам принадлежала ему, была накрепко привязана магией. Её желание всё же исполнилось, пусть в извращённой и вывернутой наизнанку форме.       – Ещё нет, – шепчет она: ей тяжело говорить в полный голос. – Ты всё ещё борешься.       – Я опять проиграл.       Спасти Мику было возможно, и это было надеждой и пыткой одновременно. Демон быстро нашёл легенду о древнем медальоне, оставшемся с тех времён, когда вера ещё не поделила загробный мир на рай и ад, умерших – на ангелов и демонов, а магия ещё не была заброшена и забыта. Тогда души людей часто утаскивали в потусторонний мир – как рабов, как игрушки, как еду. Медальон, о котором узнал Сугуру, был способен зафиксировать душу: она обретала плотность, и её больше не тянуло ни в царство покоя, ни в бездну страданий. Эта магия, конечно же, требовала своей платы, но демон был готов на такие сравнительно малые жертвы.       Вот только на столь необходимое украшение наложили лапы два вредных, отвратительно упёртых колдуна, и иначе как за правильный ответ на глупую загадку они его отдать отказывались. Сугуру иногда казалось, что этого самого правильного ответа попросту нет. Сто семьдесят лет они трепали ему нервы и требовали всё новые и новые артефакты за каждую новую попытку, но чёрта с два он оставит всё как есть. Однажды он получит медальон и исправит то, что натворил.       Он заставляет себя поднять глаза и посмотреть на неё. Она снова молода и красива, на ней богатое зелёное кимоно, подол которого образует широкий блестящий круг на полу у её ног. Она улыбается и делает пару шагов навстречу, хромая и лязгая цепью, тянущейся от её тонкой лодыжки к тяжёлому заколдованному шару, на котором начертаны её имя и годы жизни. Сугуру знает: она непрерывно мучается страшной болью от грубости металла и тяжести груза, который держит её здесь, с ним. А Мика знает, что он мучается этим знанием, и потому вот уже больше столетия прячет израненную ногу вместе с тяжёлым шаром под полами одежды.       Она протягивает тонкую руку, безмолвно прося коснуться её, и Сугуру выполняет её желание: осторожно и невесомо проводит пальцами по тыльной стороне её ладони. Хрупкая рука подёргивается рябью, вздумаешь сжать – пальцы пройдут насквозь и сомкнутся на пустоте. От души Мики исходит белоснежное свечение.       Ярче чистых душ сияют только те, что полны чистого счастья.