Schmale Bruecke

      Мекленбург-Передняя Померания оказалась не самой приятной из федеральных земель Германии. Если смотреть на природу и климат, Бокуто предпочёл бы Баварию или Баден-Вюртемберг – тёплые южные земли, по автобанам которых кататься одно удовольствие. И почему его не могло занести туда, в этот край зелёных холмов, на которых куда ни глянь – везде романтичные руины сказочных средневековых замков? Нет, ему надо было рвануть на север страны, туда, где дождь лил в среднем дней по двадцать в месяц, зимой и летом по температуре было одинаково никак, а солнце если и появлялось, то в его мечтах. Если же смотреть по языку, то ему было бы легче в Ганновере или его окрестностях, где немцы говорили на немецком, а не на хрен-его-разбери-каком. Нет же, взялся работать там, где новые коллеги говорили на каком-то диалекте, который он понимал довольно смутно, что уж про разговоры на нём говорить.       Короче, переезд оказался дерьмовой идеей. Следовало бы давно об этом догадаться: вот он увидел штатного переводчика какого-то дряхлого богатенького немца, а вот он уже мчится на всех парах переводиться в шверинский филиал. Месяца не прошло, как отчалил он из родной Японии на далёкий чуждый Запад. Ай да молодец. Как обычно.       В Шверине всё с самого начала пошло так, как он любит – отвратительно. Во-первых, осень там радовала просто омерзительной погодой. Дождь, слякоть, но не грязь – за улицами здесь всё-таки следили. Во-вторых, чёртовы немцы требовали отдельной бумажки на каждый чих, и от этого уже через неделю обитания в этой стране хотелось выть. В-третьих, он регулярно заявлялся в офис их нового партнёра, а ему в качестве переводчика подсовывали кого угодно, но не того азиата. И вот последнее не лезло просто ни в какие ворота.       В Испанию они с начальником уехали. Ишь ты. На неделю. А за кем, спрашивается, Бокуто через полмира нёсся сломя голову? Нет, конечно, рациональная его часть спрашивала, а чего он, собственно, ждал. Они с этим переводчиком парой слов перекинулись вне переговоров, Бокуто даже визитку его заполучить умудрился. Конечно, толика разочарования от её детального изучения всё же осталась: имя и фамилия были напечатаны всего один раз, латиницей, а Бокуто латиницу не любил. Акааши Кейджи – для европейцев всего лишь непривычный набор их безликих букв. Ничего не значит. А вот если записать то же самое в кандзи – это другое дело. У кандзи есть свой характер, своя история, душа, если угодно. Наверное, именно поэтому Бокуто неделю подряд перебирал всевозможные сочетания иероглифов с таким чтением. Его изрядно развеселил случай, когда он пришёл в офис навести справки об этом переводчике, и симпатичная немочка за потёртым столом назвала его «херр Акааши». Тогда Бокуто дотерпел ровно до того момента, как дошёл до курилки, а там он не смог больше сдерживать истеричный хохот, да такой, что сотрудники компании хотели вызвать ему скорую.       А ещё он долго смеялся, когда его самого впервые назвали херром. Головой-то он понимал, что это что-то типа его родного «сан», но смешно всё равно было. Сильнее его разбирало только в те годы, когда он работал во Франции, и его называли «мосьё Бокуто», да ещё и с ударением на последний слог. Нет, в оригинале-то его фамилия вообще ударения не имела, так что ставь, европеец, куда хочешь, но такой вариант был просто уморителен. А вот немцы отчётливо выделяли первый слог, и это звучало внушительно.       Поселился Бокуто на окраине, снял квартиру, которую его привыкшая к крошечным пространством японская душенька принимала за целую виллу. Когда на работе спросили, как он устроился, он даже пошутил, что утром трижды успел заблудиться в этом огромном жилище. Немцы сначала не поняли, а когда он шутку объяснил – с удовольствием посмеялись. Бокуто тогда с облегчением выдохнул: по всему миру он слышал россказни, что чувства юмора у немцев нет в принципе.       Короче, жилось ему нормально, всё шло стабильно: работа в общей сложности часов на шестнадцать в сутки, сон. Если честно, Бокуто в какой-то момент начал сожалеть, что не переехал в Германию раньше – уже ради таких порций в кафе стоило здесь жить. На второй день пребывания в стране он зашёл перекусить в небольшое уютное заведеньице, заказал блюдо, значившееся в меню под названием «салат лёгкий». Оказалось, что в понимании немцев «лёгкий» – это сорокасантиметровое блюдо с горой овощей, увенчанной кусками мяса в соусе, толщиной с его палец каждый. Что сказать, Бокуто наелся.       А через неделю в город вернулся Акааши со своим херром как-его-там. Бокуто пытался выследить его целых четыре дня, и лишь на пятый ему улыбнулась удача. Он тогда опять вызвался отвезти через полгорода здоровенную папку бумаг; никто из коллег не возражал – мало кому хотелось выходить из тёплого сухого здания под ливень. Небо в Шверине было странным: оно напоминало потрескавшееся стекло, но было серого цвета, совсем как сталь. Из раскинувшейся от горизонта до горизонта тучи нещадно лило вот уже который день подряд, и в общественном транспорте все пассажиры были хмурые и мокрые.       Когда он приехал в офис фирмы-партнёра, его встретили ахами-охами и отправили в кафетерий, предварительно отобрав верхнюю одежду, воды в которой было больше, чем в его вчерашней презентации очередного проекта. Большой босс, которому надо было отдать бумаги, был не на месте, и раньше, чем через два часа приезжать не собирался, а потому Бокуто мог спокойно пристроиться в углу с кофе и копаться в своём чудом пережившем путешествие под ливнем планшете. Именно тогда он и увидел знакомую тёмную макушку. Акааши со стаканом в руке двигался к незанятому столику у противоположной стены, а Бокуто на пару мгновений завис, наблюдая за ним.       Он снова это почувствовал: будто все внутренности куда-то рухнули. Он как во сне встал и приблизился к переводчику, не ощущая под ногами пола. Только бы не переволноваться и случайно не выдать чего-то нечеловеческого. Нельзя, чтоб кто-то заметил неладное. Бокуто лишний раз напомнил себе: если воспользуется своим ангельским чутьём, хоть немного, хоть на секунду, то может не удержать и другие вещи, которые людям видеть не надо. Нужно было сосредоточиться на обычных, вполне естественных чувствах: зрении, слухе, обонянии.       – Добрый день, – поздоровался он зачем-то по-английски.       Акааши автоматически ответил на приветствие и поднял взгляд на Бокуто. У того аж между лопаток зачесалось – так всегда бывало, когда ему не терпелось взлететь. В тёмных глазах не было ни капли узнавания. Бокуто даже подумал, что всему виной новая причёска: павшую в первый же день жертвой дождя укладку «я у мамы дикобраз» сменила более простая, с лежащими более-менее естественно волосами и пробором слева. Он себя и сам в первый раз не узнал: лет на десять старше выглядеть стал.       – Бокуто Котаро. Мы встречались…       – Я помню,– спокойно отвечает Акааши и замолкает.       Бокуто неловко под этим холодным взглядом. Что-то ему эти глаза напоминают. А переводчик всё молчит и смотрит безо всякого выражения.       – Я недавно перевёлся в Шверин, – делает новую попытку ангел.– Совсем не могу здесь освоиться. Мне бы очень помогла небольшая экскурсия по паре самых важных мест.       – Вы считаете, что именно я могу помочь? – прохладно спрашивает Акааши, но на это ответ уже готов.       – Вы знаете японский, – просто и логично, не подкопаешься. – А в Германии это большая редкость.       – Обратитесь к кому-нибудь другому, – безразлично советует переводчик и отворачивается.       Бокуто нагло присаживается рядом и заглядывает в лицо. Чёрта с два он теперь отстанет.       – А меня другие не интересуют, – негромко, но твёрдо говорит он.       И – о чудо – Акааши изволит изменить выражение лица. Его брови слегка приподнимаются, выражая немой вопрос. У Бокуто аж дыхание перехватывает. Уголки губ его собеседника слегка приподнимаются в высокомерном подобии улыбки.       – Вам следует уделять большее внимание рабочим моментам, мистер Бокуто.       Куда уж больше – он просто зашивается, да так, что хоть сейчас в петлю. Но переводчику знать об этом не нужно.       – Я буду более эффективен, если буду знать хоть что-то о городе, в котором работаю, – настаивает он.       А подразумевает «я себя в могилу во второй раз загоню, если не обратишь на меня внимание».       – Нет, – отвечает на это Акааши, допивает одним глотком содержимое стакана и покидает кафетерий.       Бокуто будто снова под ливень вышвырнули. Он понимает, что раз ему отказали, то приставать не надо, и «нет» значит именно «нет», но ноги сами несут его вслед за удаляющейся фигурой в дорогом тёмно-синем костюме в полоску. Ну не может он позволить этому так закончиться. Он следует за Акааши в коридор, сворачивает налево, потом – на лестницу. Одна из стен в этой части здания полностью выполнена из стекла, и глазам Бокуто открывается мрачная панорама города.       – Акааши! – грубо окрикивает он.       Переводчик останавливается, преодолев лишь один пролёт, и смотрит холодно сверху вниз. Отчаяние. Вот, что чувствует сейчас ангел. Будто его загнали в угол. Ему хочется встать на колени, жалко склонить голову и умолять, но он медленно, шаг за шагом поднимается, приближаясь к человеку на лестничной клетке.       – Прошу. Одна встреча, – монотонно бубнит ангел. – Я приехал, чтобы увидеть тебя.       Он подходит вплотную. Акааши на фоне тяжёлого шверинского неба выглядит мрачным древним божеством, которое беспокоить не стоит.       – Не боитесь, – внезапно спрашивает он по-японски, – что я вас живьём сожру?       Эта фраза – как удар под дых. Акааши действительно жуткий. Холодные глаза – серое как сталь стекло. Куски неба за прозрачной стеной. Он явно чего-то ждёт. Размышляет.       – А мне стоит? – выдыхает Бокуто.       Переводчик внезапно хватает его за грудки и впечатывает в стену – поразительная сила для человека. Прежде чем ангел успевает что-то предпринять, Акааши ведёт полусухим шершавым языком вверх по его шее, до самого уха. Что-то внутри обрывается.       – Завтра в семь. У этого офиса. Бокуто-сан.       Акааши разворачивается на каблуках и быстрым шагом уходит наверх. Ангел сползает по стене, даже не пытаясь унять дрожь во всём теле, и смотрит невидящим взглядом в окно. Напуган ли он? Скорее, ошарашен и опустошён.       Завтра в семь он точно будет у дверей этого здания. Чего бы ему это ни стоило.