Schmale Bruecke

      В Шверине дождь. Ледяные капли бьются о стекло и стекают вниз серыми мрачными слезами. Солнце ещё не зашло, но тяжёлые облака едва пропускают его свет – белый, бледный, болезненный.       – Уже передумали, Бокуто-сан? – окликают из-за спины, и за холодным безразличием голоса слышится издёвка.       Акааши Кейджи – человек неприятный. Высокомерный, подчёркнуто вежливый, бесстрастный, неэмоциональный, бессердечный. Но красивый. У него царственная осанка. У него шикарные густые брови. У него высокие точёные скулы. У него губы просто умопомрачительные, и особенно они хороши, когда он сжимает их, сдерживая какие-то непонятные, недосягаемые эмоции. У него ледяные серые глаза, колючие до невозможного, взгляд – как ведро воды на голову. Если бы Шверин был человеком, думает иногда Бокуто, то он был бы Акааши Кейджи.       – Почему же, – отвечает он, щуря один глаз, – я в предвкушении.       Одна бровь приподнимается, а всё остальное лицо так и остаётся холодной неподвижной маской. Акааши медленно снимает тёмно-синий пиджак и вешает его на спинку стула. Когда его длинные тонкие пальцы смыкаются на галстуке и неспешно его ослабляют, рот ангела наполняется слюной. Он тянется, чтобы снять с переводчика одежду, но тот бесцеремонно бьёт его по руке раскрытой ладонью. Остаётся только смотреть.       – Вас я раздену сам, – скучающим тоном произносит Акааши, расстёгивая белоснежную рубашку.       Бокуто присаживается на подоконник и надеется, что тот не отвалится под его весом – не хотелось бы возмещать отелю убытки. Тем временем переводчик медленно-медленно стягивает с плеч белую ткань. У ангела отвисает челюсть. На его торсе набит крупный узор из толстых, заострённых на углах и на концах чёрных линий, в сосках красуется по маленькому колечку, а под каждой ключицей блестит по паре микродермалов. Акааши на несколько секунд подносит руки к лицу, а когда их убирает, в нижней губе, прямо по центру, блестит кольцо. Переводчик высвобождается из рукавов, и Бокуто в немом восторге разглядывает забитые чёрным от середины плеча до запястий руки, на которых лишь в паре мест проглядывают по три-четыре полоски нетронутой светлой кожи – будто браслеты. Акааши свысока смотрит на ангела и принимается за ширинку на идеально отглаженных брюках, раздевается за пару секунд окончательно. Его ноги просто невероятны, но что-то не вяжется. До Бокуто доходит только через несколько секунд: на них нет татуировок. Это странно.       – Я всё ещё собираюсь сожрать Вас живьём, Бокуто-сан, – проговаривает Акааши чётко с расстановкой, будто для умственно отсталого.       – Я всё ещё собираюсь это позволить, – отвечает ангел, а его взгляд блуждает по обнажённому телу.       Акааши впервые за всё время их знакомства улыбается – холодно и жестоко. А после этого он подходит к ангелу, вздёргивает на ноги, запускает пятерню в его волосы и с силой дёргает назад, открывая шею. Его прохладные губы прижимаются к пульсирующей артерии, и Бокуто закрывает глаза, когда кожи касается влажный язык. Акааши сильно втягивает кожу, сто процентов останется след.       А потом переводчик смыкает на коже зубы. Несильно, но с намёком: не дёргайся. Больно, но так заводит – впервые за всю немаленькую жизнь встаёт с одного кусачего засоса. Акааши кусает и отпускает, медленно смещаясь к кадыку, зализывает шершавым языком саднящие места, цепляет кольцом в губе, обходит, не отрываясь, по кругу, попутно стаскивает с Бокуто одежду: тот и опомниться не успевает, как остаётся в одних боксёрах, да и те с него немедленно стягивают. Хочется прижаться кожа к коже, но Акааши не позволяет: отстраняется и толкает к постели. Падение ощущается как полёт.       Переводчик нависает сверху, продолжает терзать шею, попутно вклинивая колено между ног Бокуто. Он хватает ангела за запястье и заводит за свою спину, кладёт чужую ладонь себе на ягодицу с явным намёком. Бокуто особое приглашение не нужно: он хватает Акааши обеими руками за круглую упругую задницу, несколько раз сжимает, отвешивает звонкий шлепок, от которого переводчик тихо стонет ему в шею, невольно разжав зубы. Когда ангел раздвигает ягодицы и скользит пальцами туда, где должен быть вход, он натыкается на что-то круглое и мягкое, скорее всего резиновое.       – Сюрприз, – издевательски роняет Акааши и быстро кусает плечо.       Бокуто ощупывает этот «сюрприз», находит на нём петлю и тянет, просунув в неё палец. Предмет выходит из тела переводчика толчками, и когда оказывается полностью снаружи, ангел видит в своей руке целую цепочку из ядовито-розовых шариков, соединённых тонкими перемычками. А он продуманный. Не придётся долго готовиться. Так сильно хочет его? Или он просто хочет покончить с этим поскорее?       Акааши отрывается от шеи и выпрямляется, заводя руку за спину, находит член Бокуто и помогает себе сесть на него. Он внутри скользкий и податливый, принимает в себя всю длину одним движением, таким органичным, будто он не переводчик, а дорогая проститутка, к которой нужно вставать в очередь месяца за два. Его тело в неприятном тусклом свете выглядит, как ни странно, невероятно притягательно. Бокуто обводит пальцами твёрдые соски, слегка тянет за колечки, ведёт по широким чёрным полосам татуировок вниз, пока Акааши приподнимается и замирает, издевательски сжимая в себе только головку. Ангел скользит ладонями на его бёдра и с силой давит, насаживая – хорошо. Переводчик играет мышцами, и у Бокуто перед глазами плывёт от сокращений вокруг члена. Хочется опрокинуть его на спину, подмять под себя и бешено трахать, а потом в последний момент вместо того, чтобы кончить, остановиться и вылизать эти его чёртовы татуировки, оттянуть зубами по очереди украшения в сосках, а потом опять трахать, и опять вылизывать – и так до бесконечности. Но взгляд у Акааши ледяной, почти свирепый, и Бокуто просто не решается: его будто гвоздями к кровати прибили.       Кончает он просто феерически, с не по-ангельски развратным стоном – и это от очередного укуса в шею, неловкого из-за того, что переводчику просто неудобно. Пока Бокуто пытается отдышаться и прийти в себя, Акааши молча встаёт, берёт свои аккуратно сложенные на стуле вещи и уходит в душ. А у ангела тем временем едет крыша от вида стекающей по стройным ногам белёсой жидкости. Даже чуточку стыдно. Возвращается переводчик свежим и застёгнутым на все пуговки.       – Начальство ждёт Вас с документами завтра к половине девятого, – безразлично напоминает он о предстоящих переговорах, прежде чем покинуть номер.       И Бокуто остаётся один. Акааши даже глупую розовую игрушку забрал, ушёл, будто и не было его здесь. Ангела накрывает смесь разочарования и одиночества: он-то надеялся. Нафантазировал себе, как уснёт рядом с красивым мужчиной, и вот тебе. Такое чувство, что им просто воспользовались. Отчего-то Бокуто уверен, что завтра на него будут смотреть по-прежнему холодно и безразлично. Если повезёт – снисходительно или раздражённо.       Ангел нехотя встаёт и плетётся в ванную. Его отражение в зеркале выглядит плачевно: волосы встрёпаны, под грустными глазами тени, а поперёк шеи тянется бордовая полоса, похожая на жуткую рану; кое-где до сих пор заметны следы зубов. Бокуто чувствует себя усталым, опустошённым и по-настоящему мёртвым, будто Акааши высосал из него все соки.       А перед этим снёс голову с плеч.