***
Стоит только занятиям подойти к концу — здание школы освобождается от учеников чуть ли не за считанные минуты. Учащиеся убывают из него так же стремительно, как вода из прохудившейся ёмкости сквозь пробоину. Ксюша опять замешкалась, и мы выходим из класса едва ли не последними. Будь стены и пол из другого материала, наши с ней голоса отдавались бы гулким эхом по опустевшему коридору. — Ты спускайся и начинай переодеваться, а я подойду, — останавливаюсь рядом с дверью в женский туалет. — Да я могу здесь подождать, — неуверенно возражает подруга. — Лучше оденься за это время, — я достаточно убедительна, и Ксюша, пару секунд простоявшая на месте, глядя на меня, наконец уходит в сторону лестницы. Обосновавшееся на гладком кафеле зеркало отображает вошедшего без прикрас. Синяки под глазами, выглядящая нездорово из-за проступающих сосудов тонкая кожа лица, топорщащиеся во все стороны в неаккуратном хвосте волнистые волосы. Больше минуты «самолюбования» не выдерживаю. «Красота — страшная сила». «Страшная» здесь ключевое слово. Успешно минуя зал с раковинами, двигаюсь дальше. Стены и кабинки сплошь исписаны десятками самых разных почерков: от «куриной лапы» до почти каллиграфического. Здесь можно найти всю подноготную чуть ли не на каждую ученицу школы, кто хоть как-нибудь выделился. Одним словом, отличился. И не важно, в положительном или отрицательном смысле. Анонимные, но от этого не менее громкие заявления исполосовали тесное пространство. Здесь содержится упоминание о Марьяне. Не исключено, что её же самой рук дело. И о Лизе — нецензурное и, как вы понимаете, отнюдь не лестное. Я, как и Ксюша, не удостоилась чести тут засветиться. И слава богу. Попасть на местную «доску почёта» — чаще всего не самый хороший знак. Пожалуй, наиболее часто встречающееся имя — Алина. Выведенная на стенах информация о ней весьма противоречива: попадаются и восхищённые слова в её адрес, и осуждение. Лично я с ней не пересекалась. Уж не знаю, повезло мне или нет. Но вроде как она из десятого «Б». Говорят, достаточно смелый человек как в плане экспериментов со внешним видом, так и действий: препирается с учителями, без страха высказывает своё мнение. Кажется, доходило даже до того, что родителей в школу вызывали. Ладно, пора идти, а то теперь подруге придётся меня одетой дожидаться. Выходя в коридор, натыкаюсь на Веру. Как некстати! Всеми силами старалась её избегать, а тут… — О, Вер, привет, — коротко поздоровавшись, не останавливаясь, двигаюсь дальше. — Решила свою проблему? — вместо приветствия спрашивает Керст. Она останавливается, и я тоже — из вежливости. Снова веет холодом, хотя все окна закрыты. Как тогда. — О чём речь? — не знаю, насколько убедительно звучит мой псевдо-беззаботный тон. Это вроде всегда прокатывало. Но её не обманешь. — Опять делаешь вид, что всё хорошо? Смотри, как бы это не съело тебя изнутри, — после этих слов, бросив на меня быстрый взгляд, уходит, отдавая на растерзание нависшим надо мной тревожным чувствам. «Надо спускаться», — напоминаю я себе, вырвавшись из их царапающих объятий.***
Настенные часы громко тикают — секунда догоняет секунду. Часы здесь на каждом шагу: Плетнёвы любят следить за временем. Я скучала по назойливым щелчкам часового механизма. И по креслу у старого торшера с пыльно-розовым бархатным абажуром и кружевной каёмкой. В Ксюшиной квартире старый исполосованный паркет с частично стёршимся лаком и громоздкая неуклюжая мебель. Крупные навесные полки того и гляди обрушатся и задавят. В семье Плетнёвых стеллажи не любят: вещи пылятся. А вещи они годами не трогают. Всё кладут за стекло. Отсюда и бесконечные шкафы со стеклянными дверцами да платяные для того, чему не принято быть на виду. Речь не о скелетах. Хотя, кто их знает. Семья подозрительно тихая и адекватная, обычно именно у таких и находят целые захоронения. На столе душистый чай с мятой, нарядные пирожные с кремом и печенье с желе. У Ксюши всегда много сладостей. Приди к ней хоть ночью в первом часу — выложит перед тобой какие-нибудь красивые десерты. Отпиваю чай и понимаю, что именно такого чая мне не хватало: у Егора дома сплошь обычный цейлонский чёрный — никакого разнообразия. Кружки не новые, но всё равно чистенькие и симпатичные. С изящными позолоченными ручками. Заварочник старенький. С розочками. Его маленькая крышка треснута. При взгляде на эту трещину всё внутри почему-то опускается. «Треснута, но не надломлена?» Собравшая волосы в хвост Ксюша в мягком бежевом свитере с горлом сидит напротив. Она делает большой глоток, а сама смотрит на меня. — Только без вопросов про Егора. Пожалуйста, — прошу я, угадывая намерения любознательной подруги. — Пока — без, — пододвигает вазочку с печеньем поближе ко мне, — А потом ты мне всё расскажешь, — опытному детективу-Ксюше недостаёт только шляпы с козырьком и внушительной такой трубки, — Бери пирожные, а то ты что-то похудела. — Так, я к бабушке пришла или к лучшей подруге? — смеюсь я, — Как тебя по имени-отчеству? Мы болтаем обо всякой ерунде, как обычно. Вазочка под разговор потихоньку опустевает. Ксюша всё так же гостеприимна и не даёт мне скучать. И отдыхать, судя по всему, тоже не велит: — Что с твоим костюмом? Фестиваль уже совсем скоро. — Через несколько месяцев. Весной, — считаю нужным уточнить. — А знаешь, как время быстро летит? Не успеешь оглянуться — уже дедлайн, — подруга затягивает свою любимую песню. — Успеется. У меня ж ещё машинка сломалась, помнишь? — Приходи ко мне. Моя — старинная, надёжная. Бомбардировку и атомную войну переживёт. Да что там, нас всех переживёт, — мне всегда нравилась привычка Ксюши шутить с серьёзным лицом. Зачастую так выходит вдвойне смешнее. — Если твои не против, то я с удовольствием, — соглашаюсь я. — Заодно будем больше времени проводить вместе, как раньше, — мечтательно добавляет она, — А то совсем со своим Егором про меня забыла, — а подруга, в свою очередь, не забывает меня лишний раз упрекнуть. — Не забывала я про тебя. Просто… — спотыкаюсь, думая, как закончить мысль, — Просто так получилось. Вдруг она вскакивает со своего стула и, подбегая ко мне, начинает ерошить мои волосы в безумном порыве ребячества. — Да хватит, Ксюш! Запутаешь! — пытаюсь поймать её руки, выскальзывающие из моих. — Ты прощена, — наведя у меня на голове сущий бардак, наконец успокаивается. В гостях у Ксюши время летит быстро. Мы в сотый раз пересматриваем давнишние аниме-приколы из Ксюшиных закладок, после сами не замечаем как перескакиваем на летсплеи. Видео за видео заходим в самые дебри Ютуба. — А почему ты временно у Егора? — своим внезапным вопросом подруга словно окунает меня в прорубь с ледяной водой, — Должна же быть какая-то веская причина, просто так ты бы не переехала. Меня спасает домашний телефон. Она поспешными шагами уходит на трель звонка. — Да, это я, Татьяна Станиславовна, — доносится из прихожей. Звонит моя мама. Напрягаю слух, пока не догадываюсь подобраться поближе. — Да, тут. Мы как раз чай пьём. Позвать её к телефону? Складываю руки в воздухе крест-накрест, чтобы она видела. — Ой, извините. Она только что в комнату переодеваться в пижаму пошла. Ещё бы сказала, в какую именно пижаму. Обязательно с радугой и принцессой верхом на единороге! Вот же любительница подробностей. — Да, смешная такая пижама у неё. Обязательно передам! Надеюсь, не щелбан или подзатыльник. В детстве мама была на них щедра. — Нет, что вы. Нисколько не обременяет. Наоборот: как брат поступил в другом городе, мы с родителями всё скучали. Как-то пусто было в доме. Так что не только не в тягость, но и в радость. Ксюша, как обычно, многословна. Лишь бы не взболтнула лишнего. — Это вы зря беспокоитесь: Василина не стала бы ночевать у мальчика. Я её хорошо знаю, она не из таких, — на короткую долю секунды меня будто обжигает изнутри, — Спасибо, что позвонили. Всего доброго! — наконец подруга вешает трубку. — Что значит «не из таких»? — поворачиваясь ко мне, натыкается на мой взгляд исподлобья, сверлящий её насквозь. — Ну, ты не из тех, кто в свои четырнадцать уже вовсю под парней ложится. И таких ведь хватает. Под рёбрами поднимается нехорошее тепло. Отдавая в голову, оно наполняет череп свинцовой тяжестью и одновременно с этим заставляет её кружиться. По щекам прокатывается череда колких мурашек. «Значит, я и правда доступная?» — прорисовывается в мыслях. «Так ко мне относилась бы подруга, знай она правду?» Реплика Ксюши вытягивает меня из размышлений: — Ты идёшь со всеми гулять? — А когда? — весь густой негатив как рукой снимает. — Договариваемся на послезавтра. Сейчас в общей беседе как раз выбирают время, — она как бы в подтверждение своих слов утыкается в телефон, хаотично листая по экрану. — А почему послезавтра? — Чтобы все смогли собраться. Даню же через четыре дня в Тайланд увозят, — поясняет подруга. — Эх, почему я не родилась Даней?.. — обречённо-мечтательно вздыхаю я, запрокидывая голову, сидя на диване. — Я иногда задаюсь тем же вопросом, — Ксюша пристраивается рядом, следуя моему примеру. — Завидовать нехорошо, — настал мой черёд её попрекать. Щипаю подругу за бок. — Так ты идёшь? — не оставаясь в долгу, она щипает в ответ, — Я тогда напишу. Ай! А вот это уже не по правилам, — кажется, я ущипнула её слишком сильно. — Иду, конечно. — Секунду, — подруга печатает: и пусть весь мир подождёт, — Готово. А теперь держись! — откладывая телефон, начинает меня беспощадно щекотать по самым уязвимым местам. — Ксю-юш!.. Блин! Перестань!.. — выкрикиваю я в перерывах между вымученным смехом с жалобными нотками обречённости. — Будешь знать, как меня щипать! — Ксюш! Ну серьёзно, хватит!***
Дни каникул летят с сумасшедшей скоростью, учитывая их длительность. Долгожданное безделье — раздолье для лентяев. Таких, как я. Мы с Егором только и делаем, что отдыхаем духовно и физически: играем, смотрим фильмы, совместно готовим и строим планы на ближайшее время: куда сходить, что посмотреть — не всё же дома в беспамятстве валяться. Не успеваю оглянуться как настаёт день предновогодней гулянки. Уже с самого утра я в хорошем настроении. Чтобы сократить время ожидания, убралась в квартире Егора и вымыла полы. Мне не нужно много времени, чтобы собраться: надеть можно что угодно, всё равно мы вряд ли будем раздеваться — опять проторчим весь вечер на свежем воздухе. Сильно краситься тем более не собираюсь. Минут пятнадцать хватит с головой. — Долго не засиживайся. Со мной пойдёшь, — подходя сзади, кладу ладони на плечи сидящего за компьютером парня. — Вы во сколько? — не поворачиваясь, продолжает ковыряться в своих папках. — В шесть. — К шести не успею. У меня программа нужная полетела. Это на час, как минимум. Возьми телефон, сориентируешь меня — я вас найду, — сосредоточенному Егору в напряжённо-нервном состоянии лучше не мешать. — Ладно, будем тебя ждать. Дашь знать, когда закончишь. — Хорошо. В это время в голове текут мысли: «Слава богу, вся моя жизнь сосредоточена в телефоне. Там всё на порядок проще. Пишешь разработчикам программ — они предпринимают меры. Интуитивно понятное управление, всё под рукой, хоть и функционал невелик. По крайней мере, мне пока хватает за глаза». На этой радостной ноте пора бы проверить нашу конфу: вдруг кто готов выйти раньше. А заодно и рассчитать время: всё-таки мне ещё на метро пару станций ехать. Тишина. Должно быть, остальные все в сборах. Всё равно решаю поехать заранее. Прогуляться в одиночестве, освежить голову — лишним никогда не будет.***
Дошла до метро и доехала даже быстрее, чем рассчитывала. Забыла про свою привычку ходить на высоких скоростях и спешить, когда, наоборот, надо идти, не торопясь. У меня целых полчаса свободного времени. Выход из метро — подземный переход — выводит меня в хорошо знакомый с детства сквер. Широкий сквер обособленно распластался в центре движения машин, обведённый незамерзающими лентами проезжей части. Они отделяют «прогулочный» кусок земли от жилых домов нашего района и живущих своей собственной жизнью безликих стеклянных торговых центров, щедро украшенных к Новому году. Припорошенный снегом, сквер выглядит сказочно-волшебно и будто бы не реально. Мне нравится, как снежный ковёр хрустит, когда по нему ступаешь. Даже как-то заманчиво-аппетитно. «Видимо, надо было поесть перед уходом. Голод даёт о себе знать», — смеюсь про себя. Глаза уже не болят от докучливой светомузыки: им пришлось привыкнуть к частым конвульсивным вспышкам армии гирлянд, отвоевавших себе добрую половину столицы. Удивительно, как небольшие, казалось бы, детали, помогают нам не чувствовать себя одинокими и потерянными. Если, конечно, мы открыты для праздничного настроения и глубоко в душе сами стремимся им заразиться. Вот так просто: ты больше не бесцельно бредущий по городу хмурый горожанин, а спокойный москвич, размеренно, не спеша прогуливающийся вдоль домов в случайном направлении. Может, пора перестать постоянно смотреть под ноги по старой привычке и поднять глаза? На лавочке грустно лежит забытая кем-то газета, мокрая от снега. Её безжалостно треплет напористый зимний ветер, настойчиво пытаясь скинуть вниз. «Опоры нет, но вы держитесь». Тепло дыхания расходится паром, замерзая за считанные секунды. Руки в тонких осенних перчатках начинают окоченевать — прячу в карманы. Невесомые снежные гости, мягко планируя, спускаются с неба на землю: в выправленных на одну сторону волосах застревают крохотные и хрупкие снежинки. В голове оживают детские воспоминания. В начальной школе мы с Ксюшей и другими ребятами играли зимой в войнушку: мальчишки кидались друг в друга снежками, а мы с подругой в свете вечерних фонарей лазили по подмёрзшим сугробам, ломая подошвами наст, и заготавливали боеприпасы для наших неугомонных солдат. Завораживающе сверкавшие на свету снежные кучи и заносы казались мне залежами мельчайших драгоценных камней. Я валялась на них на спине и чувствовала себя богачкой. И больше ничего мне не было нужно. Низ джинсовых штанин промок насквозь — я несла домой целые сапоги снега, который благополучно растаял в подъезде и хлюпал по дороге, пока мама меня отчитывала. Это у неё всегда хорошо получалось… Воспоминания гаснут, исчезая в сотне других. Губы трогает улыбка. В том детстве я оставила что-то важное. С ним отпала какая-то часть меня, которая, на самом деле, много для меня значит. А если её нельзя вернуть — надо приобрести нечто равноценное. Ноги сами привели меня к ёлке. Высоченная. Поднимаешь глаза, рассматривая верхушку — голова кружится не то от ужаса, не то от восхищения. Такие наставлены по всей Москве — полые внутри конусы, скрытые искусственными хвойными лапами. Ствол уходит в грубое и топорно сделанное пластиковое заграждение-постамент с незамысловатыми плоскими рисунками ярких бус и снежинок. Средние шары размером с голову, самые маленькие — с ладонь, самые громадные… Не могу сходу подобрать сравнение. Гигантские! Издали не кажутся такими великанами. Подходишь ближе на свой страх и риск — пугаешься. Пока пугаешься, замечаешь, что на вид они дешёвые и некачественные, чего на расстоянии тоже не заметно. Да и бусы такие же — зато блестящие. Типа «дорого-празднично-богато». Цветовая гамма донельзя скучная — синее с редкими вкраплениями белого. Зрелище не спасает даже изо всех сил горящая гирлянда. Голубой холодный, немерцающий свет отражается в матовых и глянцевых ёлочных шарах. Им окутана вся ёлка. Искусственный зелёный исполин высится надо мной, прячась за своим убранством. Вокруг ни души. Лишь низко завывает свистящий ветер на открытом пространстве. Меня судорожно передёргивает. По телу расползается покалывающая зыбь мурашек. От страха становится душно и жарко в тёплом пальто и шарфе. Глубоко внутри что-то ощутимо и крайне болезненно сдавливает, запуская беспорядочное и частое биение сердца. Я помню эту ёлку!.. В прошлом году ставили её же. Таинственное голубое свечение манит, приковывает взгляд к высокому, аристократично торжественному дереву. Я смотрела на неё из окна своей комнаты: оно как раз выходит на этот сквер. Оттуда она, одиноко стоявшая посреди прогулочной части в своём холодном световом ореоле, и впрямь выглядела загадочно, несла совершенно особую атмосферу. До неё хотелось дотронуться. В предновогоднюю ночь мама задерживалась на работе — перед самым праздником их завалили заказами, приходилось выкручиваться и выполнять целую кипу поручений. Он пришёл раньше неё. Как только заявился, сразу же открыл крепкий алкоголь. Чем больше пил, тем меньше походил на человека. До слуха долетали резкие звуки: опрокидываемая посуда разбивалась об пол. Мне было до смерти страшно. Я пошла спать пораньше, тихонько пробравшись в ванную умыться перед сном и почистить зубы. На мне была та самая пижама. С принцессой, радугой и единорогом — мамин подарок. Свободная и приятная к телу — я часто ночевала в ней у лучшей подруги. Больше я эту пижаму не надевала. Ни разу. Погасив в комнате свет, легла в кровать спиной к двери, которую перед этим плотно закрыла на сложенную картонку. Без этого та постоянно открывалась: однажды в порыве ссоры с мамой он хлопнул моей дверью со всей силы. Удивлена, как не снёс с петель. Я не могла спать: не отступали тревога и плохое предчувствие. Лежала с открытыми глазами. Чуть ли не спиной чувствовала полоску тёплого света под дверью. Он пришёл ко мне в спальню. В тишине я услышала, как картонка упала. Грузные, сбивчивые, едва не спотыкающиеся шаги нетрезвого человека по прогибающемуся и скрипящему под его весом паркету. Я лежала, боясь не то что двинуться — даже дышать. Но под одеялом меня всю мелко и безостановочно колотило. Почему-то тогда я надеялась, что он развернётся и уйдёт, если я буду лежать, не шевелясь. По телевизору рассказывали, что животные притворяются мёртвыми, чуя приближение хищника. Только вот с людьми всё иначе. Они сами решают, когда им остановиться. А некоторые и вовсе не хотят останавливаться. Я просто молилась, пока он молча стоял надо мной. Я ощущала его присутствие, будящее во мне даже не тревогу, а самую настоящую панику. Сердце трепыхалось так, что едва не прорывало плен рёбер. — Спишь, Василин?.. — его язык заплетался; он небрежно и бесцеремонно тронул меня за плечо. Путанная, нечёткая речь будила во мне отвращение к потному, тяжело дышащему мужчине, от которого невыносимо разило перегаром. Застыв, я молчала, не в силах проронить ни звука. Не дождавшись ответа, он развернул меня на спину, взяв за плечи. Тогда мне пришлось открыть глаза. — Уходи… Пожалуйста, уходи, — мне кажется, он не слышал моего шёпота; я отводила от себя его большие настойчивые руки, — Мама скоро вернётся… Сжимаясь под одеялом, я лихорадочно соображала, что делать. Однако гудящая голова, наполненная сумбурными мыслями, не выдала ни единого подходящего решения. Да и он явно не собирался ждать. — У нас ещё есть время, — я съёжилась сильнее, когда неумелая и торопливая ладонь попыталась ласково меня погладить. Не так, как гладят детей. По-другому. — Нет… Нет… — быстро мотая головой из стороны в сторону, я выворачивалась из его лап, воровато забравшихся под одеяло и уже ощупывающих мою грудь, — Нет, не надо!.. — в моём жалобном голосе слышались всхлипы. — Тихо, тихо, — больше всего меня пугала его уверенность в том, что он делает, — Лежи спокойно, — успокаивающий, ровный тон выводил из себя. Начав брыкаться и вырываться сильнее и яростнее, я спровоцировала его на более грубую и цепкую хватку. Против взрослого крепкого мужчины я не могла ничего сделать. Совсем ничего. Абсурдным было то, что, по факту, он претендовал на роль моего отца, который должен защищать и оберегать своего ребёнка. У меня никак не укладывалось в голове. Что должно сподвигнуть адекватного на первый взгляд человека сознательного возраста на такое?.. Одеяло спало на пол. Он навалился на меня сверху так, что я не могла даже пошевелиться. Задрал кофту, придавив своим телом к кровати. При этом жадно рассматривал, словно смакуя увиденное. От это взгляда пробирало холодом до костей. Схватив меня за косичку, зачем-то распустил её, стянув резинку. Кстати, насчёт резинки. Этот моральный урод позаботился о том, чтобы не оставить естественных следов. Как я поняла после, она была уже на нём. Бросив тщетные старания как-то выкрутиться, вылезти из-под него и удрать, я всё ещё пыталась достучаться до заплывшего алкоголем разума словесно. В слезах умоляла его отпустить меня, взывала к тому человеческому, что ещё могло в нём теплиться, напирала на то, что мама должна вернуться с минуты на минуту. Ничего не помогало: он совершенно меня не воспринимал. Будто бы не слышал. Молча стаскивал мои пижамные штаны, буквально вырывая их у меня из рук. Занявшие всю комнату весёлые разноцветные новогодние украшения и группками рассевшиеся по полкам мягкие игрушки стали немыми свидетелями сцены, которую я не могу стереть из памяти, как бы этого ни желала. Переливчатая мишура играет под слабым светом, заглядывающим в спальню из коридора. Я бы хотела притвориться мёртвой, лежать безэмоциольным и холодным телом, но пульсирующая в промежности резкая боль напоминает о том, что я ещё жива. Эту боль невозможно переносить, я не чувствую ничего, кроме неё. Захлёстывая сознания целиком, она заставляет отчаянно дёрнуться в попытке освободиться. Хватаю ртом воздух, чтобы не зашипеть от мерзких ощущений: меня будто разрывает изнутри. Примотанные проволокой райские птицы в пёстром оперении смотрят неподвижными глазами-бусинками с верха занавески. Я рыдаю от отвращения не столько к насильнику, сколько к себе и собственному телу, которым он пользуется по собственной прихоти. Отвернув голову и закрывая лицо распущенными волосами, стараюсь рыдать беззвучно. Перед глазами стоит та ёлка в сквере: мрачно-царственное дерево, обрисованное лазурной дымкой. Синие шары в отстранённом голубом свете такие беспристрастные. Всё вокруг предательски нарядное и радостное, затаившее дыхание в восторженном предвкушении торжества. Его руки крепко держат мои бёдра, с силой разводя их, пальцы сдавливают кожу до синяков. От порывистого трения о замявшуюся ткань простыни на теле наверняка останутся ссадины. Ель горит тысячами огней. Так же нестерпимо горит внутри. «Почему это случилось со мной?..» Когда он ушёл, я, найдя в себе силы одеться, кое-как поднялась с кровати. Меня всё ещё трясло. Из-за пережитого ужаса казалось, что внутренние органы ходят ходуном. На теле отпечаталась ноюще-саднящая боль. Боль глубоко вросла в меня, стекаясь к низу живота. Я не стала проверять разрывы, хоть и чувствовала, как выступает горячая кровь. Была слишком разбита, обессилена и морально подавлена. Дрожащими руками опираясь на подоконник, я глядела на охваченную синевой искусственную ель за оконным стеклом и рыдала. Тихо, чтобы он не услышал. Я так и не смогла заснуть, проплакав всю ночь. Какая-то вроде бы незначительная деталь сумела вытащить наружу то, что стремишься запихать поглубже — в самый тёмный уголок подсознания, чтобы оно благополучно в нём растворилось, перекрываемое новыми положительными впечатлениями и памятными мгновениями. И вот опять ты проваливаешься в те неприятные события, что в очередной раз начинают прокручиваться в воспоминаниях. Мысли об этом кошмаре упорно просятся в голову, дожидаясь момента, когда у тебя уже не останется сил им сопротивляться. Тогда пиши пропало: приходится отдаваться им без остатка. Иначе просто не получается, чересчур уж мощные, стихийные эмоции сносят внутреннюю защиту напрочь, подобно цунами. На плечо ложится рука — вздрагиваю. — Ва-ася-я, — нарочито долго растягивает гласные Лиза, — Привет. И давно ты тут? — Да не особо, — не могу нормально пожать плечами, утопая в объятиях не столько с подругой, сколько с её новой пушистой шубкой. — Ты что тут? На ёлку засмотрелась? — по-товарищески закидывая руку на плечо, жмёт к себе. — Ну да, красивая, — поглядываю на дерево: больше рассматриваю и вырисовываю образ ёлки в памяти, чем любуюсь. — Это ты ещё тех, что в центре, не видела. Тут убогая какая-то. Видимо, человек вообще без фантазии и хорошего вкуса ставил, — с видом знатока фыркает Лиза. — Шубка десять из десяти, тебе идёт. — Ой, спасибо, — заслышав мои слова, тут же начинает в ней красоваться, — Мама купила к празднику за год без троек, — гордо и торжественно изрекает она. — Твоя шубка и правда огонь, — подтверждает мои слова не пойми откуда взявшаяся Марьяна, — Привет, красотки. Она увлекает нас в объятия, и во мне словно что-то оттаивает: всё возвращается в привычное русло. Я слышу приближающиеся голоса парней. К нам идут Даня, Игорь и Кирилл, то и дело отвлекающиеся на телефоны. Кроме Немедина, все улыбаются и смеются. Игорь в образе. Сзади их подгоняют Рома с Толей. — Оперативно вы, — говорю им после приветствия, — Кто остался? — Серёга на подходе, Тимон в пути, — отвечает Рома — вожатый пионеротряда, — Вера не отвечает, Ксюша опаздывает. Ловлю себя на мысли, что про себя упрашиваю Керст не отвечать и не появляться. Кто знает, когда она затеет со мной очередной разговор по душам. Только я отмела все лишние переживания, мешающие мне спокойно жить… А от Ксюши другого и не ожидала. Опять наверняка Вконтакте залипла и время потеряла. С ней это частенько случается. — Пойдёмте? Они догонят, — Игорь не хочет стоять на месте: холодно. — Сначала дождёмся остальных, — останавливает прыткого парня Рома, — А то потеряемся. — Вот именно! Ещё и г’азойтись можем! — активно подхватывает Кирилл, во всём стремящийся подражать «лидеру». Скрасить ожидания помогают разговоры. Сначала обсуждаем предстоящую поездку Дани в Тайланд, даём ему напутствия. Серёжа предостерегает его относительно знакомства с местными девушками. Кто-то должен был про это пошутить. Затем рассказываем по кругу забавные случаи. Мальчишки, не догадавшиеся надеть перчатки, греют руки о шубу радующейся вниманию Лизы. — Так вы греетесь или меня трогаете? — расползается в хитрющей улыбке Ямщикова. — Ой, да нужна ты нам, — после некоторых реплик Игоря у нас и впрямь возникали сомнения насчёт его ориентации. Ему тут же прилетает щелбан от Марьяны. — Ты как с девушкой разговориваешь? Прояви больше уважения, — скрещивает на груди руки оскорблённая Лиза. — Моё почтение, сударыня, — театрально кланяется Немедин, и ребята смеются. Спустя минуту конфликт уже был исчерпан. Все привыкли к нарочным обидам Ямщиковой, которая таким образом всегда оказывалась в центре внимания. Так-то Лиза очень отходчивая, и мы это знали. Все её шуточные претензии — игры на публику, ровно как и выходки, которые она вытворяла: обливание себя водой с ног до головы, нескончаемые двусмысленные фразы, переодевание у всех на виду… Всего и не перечислишь. Её хорошенькая внешность позволяет выходить из любой ситуации красиво, а из воды — сухой. Другое дело — Марьяна: всегда держится достойно, оставляет место загадке. Полуулыбка Моны Лизы — её фирменная. Но присущие ей резкость и желание провоцировать людей рушат идеалистическую картину. Однако без этого Осока не Осока. Слава богу, народ подтянулся быстро. Ждали мы от силы минут десять. Старшакам не хватало только построить нас по парам и повести на школьную экскурсию. Вера пришла, но вела себя как обычно, не пыталась лишний раз со мной заговорить. Внутренне вздохнула с облегчением. Когда мы отходили, меня окликнули. Разворачиваясь, я вижу запыхавшегося Егора. Подходя ближе, он здоровается со всеми. — Еле успел, — шумно выдыхает Егор, ища что-то в кармане, — С Наступающим тебя, — он касается губами моей щеки; в ладонь ложится маленькая коробочка, — Хочу, чтобы надела на Новый год. — Предложение? — слышу я в это время у себя за спиной, — Надо было встать на одно колено. — Да помолчи ты, Игорь, — осадил парня голос Серёжи. — Включайте романтическую музыку. А я сниму на видео, — говорит Тимофей, но раздражённая Осока затыкает всех. Я открываю коробочку и едва не ахаю. Очень трогательные и изящные серебряные серёжки с небольшими камнями. Должно быть, дорогие. Мне даже мама такого никогда не дарила. — Это же дорого! — А по глазам вижу, что понравились, — улыбается парень, обнимая меня за спину. — Спасибо, — я благодарно целую его, тут же отстраняясь, — Но всё равно мне очень неловко. Решил свою проблему? — Проблему с чем? Ах, ты про это. Да, всё восстановил. Программа работает. Мы идём к остальным, так как больше не можем задерживать всю компанию. — Ну ты даёшь, сам же забыл свою отмазку, — насмешливо подаёт голос Тимофей, — Он же тебе за подарком только что ездил, — на проболтавшегося парня все сразу же начинают шикать. Под сыплющиеся на Тимофея упрёки мы следуем вглубь сквера к увитой гирляндами арке: одноклассницы хотят совместные фото на память. Несмотря на летящие в лицо снежные крошки, они настроены осуществить задуманное. — Давайте побольше энтузиазма и радости на лицах! Скоро праздник! — первое общее фото делает Рома. — А Лёху прифотошопим! Прямо в армейской форме, — мы хором смеёмся из-за слов Серёжи. Наконец-то я могу искренне улыбаться. Вроде бы всё устаканилось. Но будет ли так всегда? Это тот вопрос в никуда, на который я пока не готова узнать ответ.