***
— Заходи, — Керст зачем-то оглядывает старую лестничную клетку за моей спиной. Выжигающая сетчатку ярко-синяя, кое-где облупившаяся краска и потемневшая к углам светло-коричневая плитка провожают меня в квартиру. — Это тебе. К чаю, — передаю ей пакет с пирожными. Моя внутренняя Ксюша рукоплещет: правильное угощение. — Это было необязательно, но спасибо, — Керст со сдержанной улыбкой принимает гостинцы. Стаскивая ботинки, изучаю обстановку. Мебель не самая новая, но чистенькая. Видимо, родители Веры любят винтаж: искусственно состаренный потёртый раззява-комод непрозрачно на это намекает. Окаймление зеркала — зеркальная же цветная мозаика. Вешалка и та какая-то особенная: с рисунками полевых цветов. На кухне торжество воспетой старины заканчивается. Тут всё стерильно. Мертвенно-бело и скучно. Вся квартира Керст оставляет за собой впечатление, будто бы ты попал на театральную постановку. Прямо на сцену в дружелюбной компании неприхотливого притворного антиквариата. В целом интересно, задумка рождает кружащий поток ассоциаций, но попахивает бутафорией. Словно эта семья, подобно Плетнёвым, скрывает что-то за всей этой великолепной мебелировкой. Того и гляди, декорации обрушатся, и на постамент выпадет что-то неприглядное, безобразное, не предназначенное для чужих глаз. А может это лишь созданная декоративным пространством иллюзия? Спрашивать у Веры я бы постеснялась. Что ж, у всех есть право на личную тайну. Как бы то ни было, сейчас важнее сосредоточиться на цели моего визита. — Ты чего стоишь? Садись, куда удобно. Чайник я поставлю, — Вера ловко лавирует между стульями, тумбами и столом. — Красиво у вас. Ничего подобного раньше не видела, — скромно опускаюсь на край стула, складывая руки на коленях, как отличница на уроке. — Это всё мама. Отец не смог её переубедить, — массивные чашки в её руках гремят, пока она выуживает из сушилки чайные ложки, — Какой чай пьёшь? С бергамотом? С цитрусовыми? С жасмином? — Мне без разницы. Не смог? То есть? — стараюсь сглотнуть не нервно, а расслабленно, но не знаю, выходит ли. Я вся натянута, как струна. — Он врач. Излишеств не выносит, как и бесполезные интерьерные вещи. В его понимании, всё должно быть функциональным и не мозолить глаза своим количеством, — поясняет она, управляясь с пока ещё пустым заварочником, — Но мы не о моей семье говорить собирались, о а тебе, — мне в грудную клетку будто бы ткнули зажжённую сигарету — сердце едва не прихватывает. — Да, ты права… Знаешь, давай всё-таки чай с бергамотом.***
— Так о чём ты хотела поговорить? — светло-зелёные стёкла глаз упираются в меня, заставляя проглотить язык вместе с горячим чаем. — …даже не знаю, с чего именно начать. Слишком много всего. Но я чувствовала, что должна с тобой посоветоваться, — выходя из недолгого ступора, робко произношу я, отставляя в сторону благоухающую бергамотом чашку. — С чего хочешь сама, с того и начинай. По ходу дела всё сложится в единую картину, — подталкивает меня Керст, прядь пепельных волос изящным жестом отправляется ею за ухо, — Я не буду вытягивать из тебя слова. Ты должна сама мне всё рассказать, если готова об этом говорить. — Всё началось с проблем в семье, — язык сам начал развязываться под её будто бы смягчившимся взглядом, — У мамы появился… — приходится делать над собой усилие, чтобы не назвать вещи своими именами, — …молодой человек. Вернее, уже не молодой. Короче говоря, он переехал жить к нам… — замолкаю, ища в её взгляде то, на чём смогу удержаться. Вера безмолвно кивает. — Дело в том, что у нас с ним… Сложные отношения, — выдавливаю я из себя слово за словом. «Сложные отношения»?.. Я хотела сказать вовсе не это. — Был один случай… Между нами произошёл конфликт. «Господи, да что за чушь я несу?!» Вера не сводит с меня глаз. Продолжает молча внимать. Это давит на меня — отсутствие поддержки и адекватной реакции с её стороны. — После этого я не могу нормально с ним общаться. Зная, как отвратительно он себя повёл, не хочу больше иметь с ним ничего общего, — тут говорю как есть. — На какой почве конфликт? Насколько серьёзные у вас разногласия? — наконец задаёт вопрос Керст, отпивая чай. Болезненный разряд сиюсекундно пронизывает тело. «Мне придётся рассказать всё?» Моё существо скукоживается и пятится. Нет, нет, только не это. Я хочу выложить всё, не тая, но есть то, что не позволяет этого сделать. Затыкает мне рот, шепча на ухо: «Ещё не время». Это… Страх? — Я пока не могу рассказать всех подробностей, но причина серьёзная, — перевожу потухшие глаза на лежащие между нами нетронутые пирожные, — Меня больше волнует ситуация с Егором. Уверена, между этим есть взаимосвязь. — Хочешь вместо причины разбираться со следствием? — вздрагиваю от её слов — бьют точно в цель, — Что ж, воля твоя. И у тебя чай остывает. — Раньше мне казалось, что он мне нравится, но теперь не могу дать однозначный ответ на этот вопрос. Кое-что изменилось, — осторожно начинаю я немного издали. — Так что же изменилось? — губы Веры задевает тень усмешки. — Я всё ещё считаю его классным человеком, но чем больше задумываюсь об этом, тем яснее понимаю, что моя симпатия к нему этим и ограничивается, — смотрю, как мои пальцы очерчивают ручку кружки, уводя взгляд от хозяйки. — То есть, есть дружеская симпатия, но нет влечения. Я правильно понимаю? — прямые вопросы Керст обескураживают. — В общем-то да, — тихо отзываюсь я. Невольно вспоминаю тот случай в квартире Толи. Мне до сих пор стыдно. Скорее, не за то, что я пустилась во все тяжкие, идя на поводу у своих желаний, а за использование Егора. Так вышло, что я хотела не его, а… Лучше остановить неосторожные мысли, пока внутренний голос не стал снова обвинять меня в содеянном. Пока он не подал идею вновь смешать себя с грязью. — Есть ещё кое-что, — она внимательно ждёт, пока я договорю, давая время собраться с мыслями, — Дело в том, что… Убираю руки под стол. Неуверенность вернулась и заковала в свои нетерпеливые объятия. Как же неудобно об этом говорить. — Я читала в интернете, что, если девушка растёт без отца и его замена — не лучший, так скажем, пример, — складываю под столешницей дрожащие пальцы, — Ей могут начать нравиться девушки, — сама удивляюсь, как у меня хватило смелости сказать это. — Давай начистоту. Тебя привлекают девушки? — меня как током бьёт; возможно, мне это только кажется, но зелёные глаза Керст как-то даже азартно поблёскивают, пока она подносит ко рту чашку, — Пей и угощайся, не стесняйся. — Да, — выдыхаю я, — Ну, после такого откровения ни о каком стеснении уже и речи быть не может, — мои слова смешат её, она тихонько посмеивается, прикрывая ладонью губы. — Я догадывалась, — говорит Вера, подпирая рукой подбородок. — Что, правда?!— едва не вскакиваю с места, — Неужели по мне прямо так видно?.. Негромкий, но искренний смех Керст рушит возведённую мною же стену неловкости. — Да так, интуиция подсказала, — она допивает чай, поднимая на меня глаза. «Интуиция, значит?» Чай еле тёплый и глотается с трудом, хоть пересохшее горло и требует влаги. — Это абсолютно нормально, так что переживать не стоит. Чем раньше ты осознаешь себя, тем лучше, — Вера опирается грудью на сложенные руки, немного подаваясь вперёд, в её глазах бушует нечто с долей безумия. Или мне опять кажется? Губы девушки трогает мистически завораживающая полуулыбка. Околдованная зрелищем, я сама не замечаю как роняю: — А ты?.. Ты тоже? Тут же жалею о сказанном, но слово не воробей. — А ты как думаешь? — она смотрит так пронзительно, что пробирает до костей, заставляя мгновенно стушеваться. — Я не знаю… Её усмешка ничего не проясняет. Чувствуя, что непроизвольно заливаюсь краской не к месту, возвращаюсь к изложению основной проблемы. — Ты всё верно говоришь, я с тобой полностью согласна. Но вся эта история с Егором… Сама понимаешь. Ему ведь надо как-то сказать. Не знаю, как к этому подойти, как подвести его к разрыву наших отношений, а это придётся сделать. — С этим не стоит затягивать. Чем раньше ты осуществишь разрыв, тем менее болезненным он будет. Будь честна с ним, как с самой собой. Это — лучшее, что ты можешь сделать. Он поймёт, если ты ему дорога, — от Керст будто исходит тепло. Оно — в её голосе, в её улыбке, в её светло-зелёных глазах. Навалившаяся на плечи тяжесть опадает. Сцепившие руки и ноги оковы рушатся, отпуская на волю из клети, сплошь сотканной из сомнений. Теперь я наконец могу ощутить свободу в полной мере. Невероятное действие разговора с нужным человеком. Так мало, но так много. — Спасибо, Вер. Правда спасибо, — вот та неподдельная благодарность, на которую я способна. За оконным стеклом тихо оседает снег. Безветрие. Миниатюрные вестники неба спускаются с вышины, необозримого небесного полотна, чтобы стать частью белых снежных дюн. Когда снежинки образуют единую материю — мягкий пуховый настил, никому и в голову не придёт, что каждая из них уникальна. — Знаешь… — налившая нам ещё по чашке чая Керст нарушает тишину, — Я как-то консультировала девочку с похожей проблемой — свою одноклассницу. У неё были непростые взаимоотношения с родителями — неблагополучная семья. Они усугубились после того, когда мать с отцом узнали о её нетрадиционной ориентации. Сама она особо и не скрывала этого, будучи открытой лесбиянкой. От всех, кроме них… — разрезая пирожное пополам, хозяйка берёт себе половину. — А как её звали? — разумеется, мне тут же становится дичайше любопытно. — Алина Фетисова, ты вряд ли её знаешь, но могла видеть в школе. Такая же высокая и бледная, как ты, красные волосы. Сильно красится, — беспристрастно обрисовывает таинственную девушку Вера. Алина из десятого… Где-то я уже встречала упоминание о ней. Точно! Осознание ударяет в голову почти сразу же — чуть не выплёвываю чай после сделанного глотка. — Не к столу, но… Это её именем исписан весь женский туалет? — спрашиваю я, уже зная ответ заранее. — Её, её. Она у нас своеобразная местная знаменитость. Шуму наделала много. В основном, из-за своего поведения, — отвечает спокойно попивающая чаёк хозяйка. — Что такого натворила? — на одном дыхании выдаю я. — Препирательства и споры с учителями, свободомыслие, критика методов преподавания и неподобающий внешний вид. Главным образом, это. Ничего смертельного, однако даже такая мелочь может создать самый настоящий резонанс. Сама знаешь, — объясняет она, а моё заинтересованное воображение уже пытается построить пока ещё расплывчатый, но постепенно начинающий обретать очертания образ десятиклассницы. Сказать, что я заинтригована — ничего не сказать. — Завидую я тебе… Иметь возможность близко пообщаться с такой интересной личностью, — мечтательно произношу я. — А что тебе мешает самой с ней поговорить? — Керст как всегда опережает мои мысли, — Раз уж у вас в чём-то схожие ситуации, почему бы вместе не обсудить свои проблемы? А там, глядишь, придёт и решение. Я могу лишь взглянуть со стороны и дать совет со своей позиции. Прошедший же аналогичный опыт человек способен предложить куда более действенные рекомендации, а главное, проверенные. Она так просто об этом говорит. Будто это так легко: подойти к незнакомому человеку и заговорить о столь личном. Боюсь, на подобное я ни за что на свете не отважусь. — А что, если она не захочет говорить? — пытаюсь несмело возразить я. — Не попробуешь — не узнаешь, — невесомо усмехается Вера, — Никогда не бойся ошибаться. «Никогда не бойся ошибаться», — отдавшиеся эхом в голове, эти слова прочно засели в моём сознании.***
Все предыдущие обиды забылись, всё невысказанное осталось в прошлом — наше общение с Ксюшей вошло в прежнее русло. Словно и не было ничего: подруга такая же, как и раньше — в меру весёлая и необычайно говорливая. Мы переходим по коридору в кабинет английского. По пути пересекаемся с Верой, она мягко и не совсем явно улыбается. Похоже, эта улыбка предназначается мне. Мысли об этом греют сердце. И почему я раньше не догадалась сблизиться с этим человеком? Тогда, в гостях у Керст, мы ещё долго разговаривали. Вера рассказывала о своём детстве, отдельно остановившись на восьмом классе, проводила параллели между прошлым и настоящим. Керст было интересно слушать. Поэтому я говорила меньше, чем обычно. Хотелось слушать ещё и ещё, время пролетело как один миг. Я была впечатлена её нетривиальным взглядом на вещи. Тем, как Керст из всего выносила урок, каждый опыт считала значимым. Я никогда раньше не встречала таких людей — простых и сложных одновременно. Открытых и знающих, что, как и почему? Пожалуй, так. Но я так и не рискнула спросить о том, почему она вдруг оказалась в нашей компании. Судя по всему, у восьмых и десятых классов следующий урок на одном этаже. Провожая взглядом Веру, замечаю в столпотворении десятиклассников стройную высокую фигуру с красными волосами. Это она. Я даже не ожидала, что Алина будет настолько красивой. Волосы чуть ниже плеч, сложная каскадная стрижка с чёлкой на один глаз. Чем-то напоминает причёски солистов японских рок-групп, только не так явно зафиксирована. Аристократическая бледность ей необычайно идёт, не то, что мне. Прямой нос с небольшой горбинкой, выразительные и живые карие глаза, густо накрашенные чёрными тенями, тонкие губы с кольцом на нижней, пробитые бровь и крыло носа. Одета в свободный чёрный свитер с длинными рукавами, серые потёртые джинсы и грубые ботинки, похоже, что уличные. Кому-то прилетит за отсутствие сменки. Или уже. Я бы так и стояла там, самым наглым образом разглядывая безупречные черты её худого лица и довольно смелый для школы наряд, пока она втыкает в телефон, но меня одёргивает за руку Ксюша, напоминая, что нам пора в кабинет. «Что тебя беспокоит? О чём ты молчишь сама с собой? Можем ли мы действительно помочь друг другу?..»