***
Набитый битком вагон метро покачивается, норовя тормознуть в самом непредсказуемом месте и тем самым заставляя людей инстинктивно крепче вцепиться в поручни. Я как всегда стою у двери, прислонившись спиной к обводящему боковины сидений поручню. Перед глазами проносятся распростёртые по стенам тоннеля сцепления проводов с редкими вкраплениями ламп. Мысли в голове проносятся ничуть не медленнее, сменяя одна другую. Что же получается… Я из этих?.. Девушек, которых во что бы то ни стало стремится очернить наше общество под флагом христианской морали. Девушек, предпочитающих протоптанной его толпой дорожке традиционной семьи друг друга. Всё вроде бы наконец-то стало на свои места, но мне до сих пор тяжело признать, что я… Нет, я всегда нейтрально относилась к меньшинствам, будучи слэшером всю свою сознательную жизнь, однако одно дело — принять это как явление, но совсем другое — осознать, что ты — его часть. Мне раньше нравились женщины: актрисы, певицы, героини кино и персонажи аниме, но далеко не в романтическом плане. Я восхищалась ими, подражала им, равнялась на них, и этим дело ограничивалось. Тут же всё круто перевернулось, изобразив уже совершенно иную картину. Любить женщин. Ходить на свидания с женщинами. Спать с женщинами. То, что до этого звучало несколько абсурдно для меня, воспитанной в русле гетеронормативной модели, теперь придётся принять. От понимания того, что это — моя составляющая, голова идёт кругом. Глубоко внутри какая-то часть меня упорно протестует. Однако все сомнения и реакции отторжения своей сути бессильны против выгравированного в сознании факта. Мне безумно нравится Алина. Окей, если я гетеро, как тогда объяснить моё желание быть с ней рядом и при любом удобном случае касаться её как бы невзначай? Да уж, гетеро из меня как из православного священника ЛГБТ-активист. Чёрт, да я даже сейчас представляю её. Пусть мы ещё и парой слов не обмолвились, пусть и не ясно, светит ли мне с ней хотя бы элементарная дружба… Я чувствую, что влюбляюсь. Это неподвластно моей воле. Невзаимные чувства. Звучит как начало очередной печальной истории. Но мы же не будем о грустном? Ведь все мы знаем, что надеяться на лучшее — проще и менее травматично. Хотя кого я обманываю. Ровный женский голос объявляет станцию. «А вот и моя остановочка». Музыка в наушниках выхватывают меня из внешнего мира с его чужеродной суетой. «Теперь бежать некуда».***
На кухне мы с Егором и пробивающийся из приоткрытого окна городской шум. Ничего не меняется. Снова чай? Хорошо, пусть будет так. Ничего не имею против такого постоянства. Смотрю в спину достающему посуду парню. С чего я должна начать? Как лучше ему сказать? Егор буквально светится, особо не скрывая своей радости: в последнее время мы пересекались только в компании друзей либо в оживлённых местах города — отправлялись вдвоём на прогулку. И вот наконец-то снова остались наедине. Мне это тоже на руку: не хочется лишних свидетелей предстоящей сцены. Однако ни в коем случае нельзя допустить, чтобы ситуация вышла из-под контроля: дома мы одни, и он может посчитать эту встречу предлогом для… — Ты чего не садишься? — оборачивается ко мне Егор. У меня прямо дежавю после похода к Керст. Хороший ли это знак?.. Погружённая в свои мысли, я совсем выпала из реальности и перестала думать о том, как это выглядит со стороны. Наверняка достаточно странно: стою посреди комнаты с максимально сложным лицом. — Как там у вас в школе? — пока чайник греет воду, парень прислоняется к мойке. — Ну ты прям как отец, — смеюсь я, так и оставаясь стоять, — Да всё по-старому: все учителя задают так, будто их предмет — единственный, работы всякие пишем. Фигнёй страдаем на уроках. Ничего интересного. — Кстати, ты мне никогда не рассказывала о своём отце. Твои родители разведены же? — интересуется Егор. — Да, мы с ним уже давно не видимся. Много лет. Мама не хочет. Говорит, что он подлый и эгоистичный человек. Не люблю затрагивать эту тему. Егор же не специально заставляет меня чувствовать себя неуверенно, обращаясь именно к ней? Мама мало рассказывала мне об отце. Когда они развелись, я была совсем маленькой, почти ничего не помню. Его тоже смутно. Он всё пытался помочь маме, но в своей заботе был неубедителен, да и не всегда уместен. Совершенно не умел обращаться с детьми, хотя очень старался. Мама говорила, что он только мешает, они часто ругались и ссорились. В один прекрасный день их конфликт достиг своего апогея, именно тогда брак и разошёлся по швам, а они разошлись, словно незнакомые друг другу люди. Возникало ощущение, что мама специально настраивала меня против отца. Но я всегда ей верила. Если говорит, что он самодовольный лицемер, значит, это правда. Так я думала. Сейчас же, когда мы с мамой почти перестали понимать друг друга, я всерьёз задумалась о верности её слов. В какой-то момент мне даже захотелось восстановить наше с ним общение, но связь была потеряна. А вдруг он уже вычеркнул меня из своей жизни? А вдруг я ему больше не нужна? Что, если, отец вспоминает обо мне, только когда настаёт время выплачивать алименты? Он исправно отправляет их маме. Отныне это та единственная нить, что их связывает. Тонкая и слабая. И чем ближе дело к моему совершеннолетию, тем больше она истончается. В контактах остался его номер — я всё ещё могу позвонить ему, если он не сменил телефон. Вот только есть ли смысл? Поэтому я и бездействую. — Если ты не хочешь об этом, давай сменим тему, — предлагает Егор; видимо, всё написано у меня на лице, — Поговорим о нас. Момент «икс» настал? Пора озвучить правду? — Я скучал по тебе, — но не успеваю я и рта раскрыть как оказываюсь в его объятиях. Он не ждёт от меня словесного ответа. Вместо этого обнимаю. «Нет, пока рано». — Родители вернутся нескоро, так что у нас ещё есть время, — не спрашивая, хочу ли я этого, усаживает прямо на стол, вставая между моих ног. — Я хотела… — неуверенно начинаю я. — Позже поговорим, ладно? — не давая мне закончить, затыкает рот поцелуем. Меня всю колотит внутри. Плохо. Всё слишком плохо. Чтобы я ещё раз надела юбку? Да ни за что на свете! Пока Егор продолжает настойчиво целовать меня, слышу бренчание пряжки ремня. Только не это!.. Пользуясь тем, что он занят ширинкой, отодвигаюсь от него, насколько позволяет стол. — Ты не хочешь? — удивляется Егор, — Что не так? — Нам надо поговорить. Застегнись обратно, — произношу я слабым голосом. — Давай потом, а? — нетерпеливо выдыхает он. — Нет, нужно сейчас, — уже твёрже настаиваю на своём. — Что с тобой произошло? В прошлый раз ты сама предложила, — Егор трогает меня за плечо. Так нежно, что я невольно вздрагиваю. — Это не значит, что я хочу всегда, — с этими словами отворачиваю лицо к окну. — Да ладно тебе, — начинает упрашивать он, — Всего один раз! — Нет, я не могу… — Что значит «не можешь»? Чёрт! Я ждал этого больше двух месяцев! — таким я его ещё не видела: Егора будто подменили. — Я правда не могу, пойми меня, — мне становится страшно, но я не должна этого показывать. — Ты точно уверена? — спрашивает он уже более спокойно, даже с надеждой, всё-таки справившись с накатившим гневом. «Да дай ты ему уже, что просит. Чего тебе стоит, шлюха? И так уже опустилась ниже некуда, втоптала себя в грязь. Ты ведь не хочешь скандала, верно? Проще минут пятнадцать-двадцать потерпеть, чем выслушивать, какая ты мразь, обнадёжившая его почём зря. Да и самоуважение — это явно не про тебя, так что ничего страшного: последствий для самооценки не будет», — звучит во мне хор неприязненных голосов, отвратительно тонких и звонких. Голова гудит от их гула. «Неправда. Самоуважение у меня как раз-таки есть. Поэтому…» — Да, я уверена, — твёрдо и спокойно говорю я. Егор с тяжёлым вздохом отходит от стола, на ходу застёгивая ширинку и ремень, давая мне сползти на пол и одёрнуть юбку. — О чём ты хотела поговорить? Причина в этом? — он садится на свободный стул следом за мной. — Да. Извини, но… — с усилием выдавливаю из себя, — нам нужно расстаться. Егор молчит, осознавая мои слова. Хмурит лоб, уводя взгляд в сторону. — Так, подожди. В чём проблема? — наконец негромко говорит он, в глазах напряжённое волнение. «Боже. Как же сложно говорить правду. Тем более, такую». — Я поняла, что мне нравятся девушки. И нет, это не проходящее. Ты здесь не при чём. Прости, что так вышло… — осторожность в выборе выражений не очень-то и помогает. «Ух, сейчас как начнётся…» Внутри всё сжимается от предвкушения. — Василин, ты это сейчас серьёзно? — он смотрит на меня, как на какую-то психопатку. — Да, абсолютно, — судорожно сглатываю я под его тяжёлым взглядом. — Ты издеваешься? — меня начинает бить озноб от этих насмешливо-глумливых интонаций, сквозящих в его голосе, — То есть, ты хочешь сказать, что всё это время… Твою ж!.. В голове не укладывается… Зачем тогда тебе нужны были наши отношения? Зачем ты со мной спала? Для чего всё это было нужно? — я слышу, как он постепенно повышает тон. — Извини… — не знаю, что ещё ответить. По факту, в этой ситуации вся вина на мне, если считать, что я встречалась с ним, чтобы в том числе лучше понять саму себя. — Ты же знала, что ты мне нравишься. Ладно, раз ты так уверена и всё действительно кончено, делать нечего, — теперь он, крепко сцепив пальцы, всячески избегает взгляда глаза в глаза. — Я пойду домой, — подрываюсь с места, исчезая в коридоре, — Закрой потом дверь. Прощай. — Придётся… простить, — тихие слова Егора, больше похожие на бормотание, всё же долетают до моего слуха. «Я всё-таки сделала это».***
На душе тяжело и в то же время легко. Какое-то неоднозначное чувство. Хоть с самого утра день и не задался: я проспала и едва ли не опоздала, ко второму уроку всё более-менее наладилось. А там и хорошее настроение подтянулось. Вместе с друзьями, вновь образовавшими неровный круг, садясь за пока ещё свободные парты рядом со мной. Осока пробует воссоздать на мне какую-то модную причёску из журнала, который притащила с собой Лиза. На его страницах она выглядит немного небрежно, на моей голове — просто неаккуратно, на что и указывает Лизок. Поэтому именно она и становится следующей жертвой «парикмахера» Марьяны. Игорь, который уже давно ждёт шанса «свести счёты» с Ямщиковой, вызывается ассистировать Осоке с её шаловливыми когтистыми ручками. Смотреть со стороны этот бой «два на одного» — одно удовольствие. Жаль, Ксюша заболела. Интересно, на чью бы сторону она встала? Наверное, на мою: заняла бы позицию нейтралитета. Серёжа, сгонявший за соком для всех, вовремя возвращается из столовой. — Вась, ты сделала домашку по математике? — как по волшебству, сбоку от меня возникает вечно серьёзный и задумчивый Кирилл, — Дашь тетг’адь? После уг’ока вег’ну. — Там половина неправильно, инфа сотка. И написано так, что нифига не разобрать, — отвечаю я, но, зная его, всё равно лезу заранее за тетрадкой в рюкзак. — Да ег’унда, г’азбег’усь. Спасибо, выг’учила! — А лучше бы сам делал, — но счастливый Кирилл, идущий списывать, меня уже не слышит. Про себя усмехаюсь. Хоть с чем-то мне в этой жизни повезло: у меня отличные друзья, пусть большинство из них и лодыри.***
Обратная дорога до дома кажется непривычно короткой. То ли из-за неожиданно наладившейся погоды, от которой не хочется скорее сбежать под крышу и, желательно, в помещение, то ли потому, что я срезаю, идя вдоль дороги. Город потихоньку оттаивает от зимы: наконец-то к нам наведались первые весенние деньки. Скоро всё опять замёрзнет, и будет страшный гололёд, но пока-то солнышко. Засыпавшая на последних уроках, я готова сделать официальное заявление, что окончательно проснулась. Слабо греющие солнечные лучи в сочетании со всё ещё низкой температурой зачем-то взбодрили меня, спешащую домой досыпать. Честно сказать, я немного скучаю по ежедневным сообщениям от Егора, по его заботе и участию. Но с того самого дня наше общение оборвалось. Боюсь, что навсегда. Я хотела бы сохранить с ним дружеские отношения, но, похоже, он сам в этом не заинтересован. Особенно после всего, что между нами произошло. Заметив, что я больше не говорю о нём, ребята не стали расспрашивать, что у нас случилось, и я им за это благодарна. Думаю, они обо всём и сами догадываются. Как бы то ни было, если на следующей встрече эта тема всплывёт — я готова сказать как есть.***
— Привет, мам, — заглядываю в гостиную, откуда, как всегда, доносится ровный бубнёж телевизора. Слава богу, он на работе. Немое напоминание о нём — кажущаяся огромной рубашка в руках мамы, которую она зашивает под очередную сенсационную передачу, сидя на диване. Непривычно видеть её такой… Сияюще-счастливой. Что-то случилось в моё отсутствие? Нехорошее предчувствие снова тут как тут: подкрадывается со спины. — Ты сегодня вовремя, Василин, — поднимает глаза из-под очков, оправа которых и так довольно сильно съехала, еле держась на носу. — А ты чего это вдруг такая счастливая? — моё неуёмное любопытство не выдерживает. — Дядя Слава сделал мне предложение, — она украдкой улыбается, словно моя ровесница. Всё внутри меня обрывается, ухнув вниз. Декорации мирной и счастливой жизни с треском рушатся, обваливаясь с той верхотуры, до которой я сумела достроить их за весь этот период временного успокоения. — И ты согласилась?!.. — мама видит, что я шокирована новостью, но наверняка думает, что это радостное удивление. Хочет в это верить. Замечаю на её пальце кольцо. Вопрос отпадает сам собой. «Да как же так?!» Самое страшное, что могло произойти — произошло. Ещё и без моего ведома. — Дядя Слава — действительно хороший человек. Он меня по-настоящему любит. Не то, что твой отец… «Нет…» — Василина, я хочу, чтобы у тебя был папа. «Нет!..» — У нас должна быть полноценная семья. «Нет!» Отложив шитьё, мама усаживает меня на диван рядом с собой, гладит по плечу с несвойственной ей лаской. Это точно моя мама?.. От неё пахнет теми же духами, что и обычно, она одета в домашнее, как обычно, выглядит абсолютно обычно: тёмные, почти чёрные волосы схвачены заколкой-крабом, худое лицо со строгими и в то же время уставшими серо-зелёными глазами, острым подбородком и тонким носом без косметики кажется немного блёклым, но всё такое же красивое. Однако что-то здесь не так. Кажется, я поняла, всё дело в моём собственном восприятии: для меня это больше не моя мама, а его невеста. Вот почему она вдруг кажется мне такой невероятно чужой. «Неужели всё это происходит на самом деле? Надеюсь, я рехнулась…» — Я знаю о ваших с дядей Славой разногласиях. Он мне всё рассказал. «Что же он такого рассказал?» Делаю над собой усилие, чтобы не стиснуть руки в кулаки, впившись в ладони ногтями до отчётливых отметин-полумесяцев. — Думаю, вам нужно просто друг от друга отдохнуть. А там и помиритесь, — не воспринимаю её воодушевляющую улыбку всерьёз, — Ему как раз нужно в родной город: матери в последнее время нездоровится, а ухаживать за ней некому. — Так он скоро уезжает? — оживляюсь я, — Надолго? — Пока не известно. Месяца три-четыре точно. Пытаюсь сделать скорбное и понимающее лицо, но уголки губ всё равно ползут вверх. Хоть что-то хорошее. Его почти полгода не будет с нами. Однако этот факт не спасает всего положения. — А ты с ним чего не едешь? — Ну что ты, Василин! Разве я могу бросить тебя тут одну? — притягивая ближе к себе объятиями, чмокает меня в макушку. «Лучше уж одну, чем на одной с ним жилплощади». — А когда… — так не хочется произносить это слово вслух, — свадьба? — Мы пока отложили на неопределённый срок. Может, через полгода, может, через год. Он хочет провести всё более чем достойно: с пышным банкетом и свадебным путешествием по Европе, но так как набрал кредитов, приходится сначала расплачиваться по ним, а потом уже откладывать на саму церемонию. Нашёл даже неплохую вакансию у себя в городе, чтобы и там зарабатывать. Знаешь, я как-то особо и не тороплюсь. Жизнь научила меня ждать. Если всё уже решено, ожидание не в тягость. Я и сама хочу, чтобы эта свадьба стала запоминающейся, — её руки треплют меня по волосам, но не могут успокоить шторма разочарования и возмущения внутри меня, — И тебе не менее роскошную свадьбу устроим, когда вырастешь. Я хочу рассказать ей всё прямо сейчас. Открыть глаза на этого выродка. Но не могу: вязкие слова как назло застревают в горле, скатываясь в болезненно распирающий ком. «Чёрт подери, почему я такая трусиха?!» Другая на моём месте уже давно поделилась бы. С родной-то матерью. Видимо, со мной и правда что-то не так… Мне вдруг становится так горько и больно. Высвобождаясь из объятий мамы, я плетусь вон из комнаты, пока глаза жгут подступающие слёзы. Идя в ванную приводить себя в чувство, ощущаю себя ужасно жалкой.***
Физика. Наверняка больше половины класса занято чем угодно, но точно не постижением предмета. Я особо не смотрю по сторонам. Да и на доску, честно говоря, тоже. Взгляд гуляет по стареньким шкафам, ломящимся от оборудования для лабораторных работ и учебных материалов. Объяснения учительницы проходят будто бы сквозь меня: я уже давно перестала улавливать смысл её монолога. Кто виноват?.. Кто положил начало этой цепочке, звено за звеном ломающей мою жизнь? Неужели я сама? Если бы у меня только хватило духу сообщить маме о том, что это не мой отец на самом деле настоящая двуличная мразь, а её «хороший дядя Слава». Стоит ли идти в полицию сейчас? Сейчас, когда прошёл уже год и не осталось ровным счётом никаких доказательств? Да надо мной только посмеются, ещё и грязью обольют с головы до ног, скажут, мол, сама виновата: «А нечего было провоцировать». В их представлении, провоцируют сплошь все: и взрослые женщины, и девочки, и мальчики, и маленькие дети, и даже животные. Но на резонное: «Может, тогда стоит держать тех, кого легко «спровоцировать» в клетках, как диких зверей?» возмущаются, воспринимая как личное оскорбление. Видимо, они и сами не исключение. Однако вопрос остаётся открытым. Что я могу сделать? Как заставить себя признаться прежде всего самой себе в том, что мне нужна психологическая помощь? Вы спросите, почему я не пошла к школьному психологу. Я уже заранее знаю всё, что мне скажут: «Это было давно, прости его и забудь. Не отравляй себе жизнь переживаниями — она на этом не заканчивается». Ну и, конечно же, не обойдётся без напутствий в стиле «правильно себя вести, не одеваться вызывающе, не делать того, что может быть расценено как приглашение к…» Такая себе помощь, знаете ли. Нужен человек, которому я смогла бы открыться, доверить свою тайну. Это не моя лучшая подруга и даже не Вера. Пусть я и веду себя как экстраверт, по своей сути я человек закрытый. Не вываливаю на других поток нытья, держу всё в себе. Пока не дойдёт до критической точки. Вот она. Та самая критическая точка. Я потеряна. Я в полнейшем отчаянии. Оно захлёстывает меня с головой, не давая трезво соображать, последовательно мыслить. Понимание моей уязвимости грызёт изнутри, вспарывая плоть остриями клыков, бередя ими с трудом залеченные мной язвы. Те вновь начинают болеть и кровоточить. Я пропала. Если ничего не сделаю, это задушит меня. Она хочет, чтобы я называла его папой. Последние живые нити, на которых держится моё равновесие, обрываются, окропляя кровью всё вокруг себя. В груди ощутимо конвульсивно сдавливает. Всепоглощающее гнетущее чувство овладевает сознанием. Я будто слышу, как что-то разбивается вдребезги. — Что, Стоцкая? — высокомерная физичка вскидывает на меня глаза, всегда смотрящие независимо и осуждающе. — Можно выйти?.. — нерешительно и совсем тихонько прошу я. — Ну выйди, — разрешает она, смерив меня даже каким-то сочувственно-жалостливым взглядом. Представляю, какой у меня, должно быть, убитый видок со стороны. Окатив лоб и щёки ледяной водой и вытерев лицо салфетками, выхожу обратно в коридор, становясь у окна под жалюзи. Приду в себя и вернусь в класс. Из-за угла показывается Надежда Вениаминовна в своём идеально выглаженном костюме ужасного зелёного цвета с прямой юбкой. Чёрт! Да почему мне так везёт-то в последнее время?!.. — Стоцкая, а чего это мы гуляем? Уроки ещё идут, — строго говорит директриса, не терпящий возражений, острый взгляд её серо-голубых глаз обдаёт холодом, заставляя сжиматься под ним. — Я пока не готова возвращаться в класс, — сама не понимаю, с чего это вдруг я так осмелела. Видимо, от безысходности. — Давай-ка мы лучше прогуляемся до моего кабинета, — от этих слов по спине разбегаются мурашки. — Я немного постою и пойду на урок, — начинаю отпираться я. — Пойдём, пойдём. Тебе на пользу будет. Раз пока не готова вернуться в класс — побеседуем с тобой у меня. И всё-таки Надежда Вениаминовна — страшный человек. Даже когда улыбается. Сдержанно и по-деловому, что ли. Похоже, выбора она мне не оставляет. Директор — давит авторитетом. Стоит передо мной и давит, преграждая путь. — Хорошо, пойдёмте, — сдаюсь я. Надеюсь, по дороге не станет снова придираться к моей вампирский бледности. — Расскажи мне, как твои дела. Почему перестала участвовать в олимпиадах? Ещё в начале прошлого года занимала места в языковых конкурсах, мы ждали, что ты продолжишь внеклассную деятельность, пройдёшь на следующий уровень. К тому же, в плане успеваемости к тебе вопросов нет. Ох, вот только, ради бога, без этого. Не нужно заставлять меня оправдываться. — Сейчас у меня другие приоритеты. Даже если это считается плюсом при поступлении, вряд ли буду в чём-либо участвовать. Мои хобби довольно времязатратны, — расплывчато отвечаю я, пока мы спускаемся по опустевшей лестнице. — У вас дома всё в порядке? Почему она спросила именно это? Глаза против моей воли наполняются горячими слезами. — Что с тобой? Что-то случилось? — между делом замечаю, как переменяется дирекриса: из строгого и властного диктатора превращается в немолодую сердобольную женщину. — Я хочу… домой… — не узнаю свой голос, сделавшийся мерзко-плаксивым. К горлу подступают рыдания, которых я не в силах сдержать. Все мои эмоции вырываются наружу, обжигающе скатываясь по щекам. Легонько придерживая за плечи, она отводит меня к себе в кабинет, попутно отдавая своему заму распоряжение подняться в класс физики и забрать мои вещи, предупредив учителя, что мне стало нехорошо. Усаживает у своего стола, ставя передо мной стакан воды. Пододвигая к моему стулу второй, садится рядом. Пытается меня успокоить. Я чувствую её руки на своей спине. Слышу, как Надежда Вениаминовна шепчет мне, что всё будет в порядке. Но я просто не могу остановиться. Напротив: у меня начинается истерика. Меня в один миг отрезает от всего остального мира, оставляя наедине с моей неподъёмной проблемой, которую я страшно боюсь решать, хоть и знаю, что придётся. Представляю, как отвратительно я выгляжу, как сильно позорюсь перед директрисой. И самой себе противна, однако ничего не могу с собой сделать. — Мы можем отпустить тебя домой, но только с кем-нибудь из родственников. Я позвоню твоей маме, чтобы она за тобой приехала. Какой у неё номер? — сквозь пелену полыхающей в груди боли и настигшего меня страха одиночества до слуха долетают слова директрисы. — Мама… не сможет приехать. Она… на работе, — рыдания мешают говорить нормально, и это ужасно бесит. — А папа? — её вопрос почему-то рождает в душе еле тлеющую надежду, слёзы сами собой останавливаются. Теперь всё зависит от человека, с которым мы не поддерживаем связь уже очень много лет. Это тот случай, когда я готова отмести разом все опасения и просто попытаться. — Сейчас, — достаю из принесённого рюкзака телефон, открывая «контакты». Я слышала, что у отца свой бизнес, которой он ведёт дистанционно. Осталось скрестить пальцы и ждать итога. Пока в трубке слышатся гудки, я про себя молюсь. Говорить будет директриса, которой я предварительно сообщаю имя-отчество. Как только из достаточно громкого динамика раздаётся мужской голос, сердце замирает. Пока Надежда Вениаминовна ожидает ответа, я нервно мну край рубашки. «Пожалуйста, пожалуйста. Не подведи… Хотя бы сегодня». Директриса кратко обозначает ситуацию. Беспокойно слежу за ходом разговора. Судя по руслу, в которой он зашёл, всё идёт как нельзя лучше. Ура!.. Надежда Вениаминовна уже диктует точный адрес. — Ждём вас, — она вешает трубку, обращаясь уже ко мне, — Будет в течение тридцати минут. Неужели я наконец встречусь с папой?.. Мама запрещала нам видеться до моего восемнадцатилетия, чего я искренне не понимала, но боялась ей перечить. Признаться честно, я вообще её побаивалась. Мама страшна в гневе. Главное, чтобы она не прознала… А мне не помешало бы ещё раз освежить лицо прохладной водой до его приезда.***
Собравшись и одевшись заранее, я жду у входа вместе с Надеждой Вениминовной, которой положено передать меня, что называется, «из рук в руки». А я ведь особо не помню даже, как он выглядит. Хотя и на память полагаться не могу: вдруг сильно изменился. Мама поотрезала отца с совместных фото, а его фотографии выбросила. Вот ведь навязчивое желание сжечь все мосты. Я никогда не понимала её стремления вычеркнуть его из нашей жизни. Дверь открывается, пропуская в вестибюль довольно высокого, опрятно, но неброско одетого мужчину в сером пальто. Здороваясь с охранником, которого мы до этого предупредили, поворачивает в нашу сторону. — Здравствуйте. Вы Аркадий Юрьевич? — начинает директриса. — Привет, — пока не могу отважиться называть его «папой», всё-таки не видели друг друга столько лет. Пока они говорят, не встреваю, предпочитая наблюдать снизу-вверх. У него очень выразительное и запоминающееся лицо. У нас одни и те же глаза, губы, овал лица, схожая форма бровей, разве что нос у меня мамин — без горбинки, а не как у него, нет бороды и я не лысею. Про седину и морщины уж молчу. Даже шарфом так же заматываюсь: и ранней весной под самый подбородок, потому как постоянно мёрзну. И вот нас отпускают. Я первая выбегаю из школы, дожидаясь его на ступеньках. — Не ожидал, что ты мне вот так позвонишь, — папа первым решается заговорить со мной, — Пришлось, конечно, поволноваться: думал, случилось что, раз сам директор звонит. — Ты извини, что заставила забирать. Ещё и вдруг ни с того, ни с сего, после стольких лет молчания. У меня просто выбора особо не было: у мамы на работе снова какие-то проблемы, скорее всего опять задержится, — мне немного неловко смотреть ему в глаза, поэтому опускаю взгляд себе под ноги, поддевая сверкающие на солнце ледышки носком ботинка, — Ничего серьёзного: плохо стало на уроке, теперь уже полегче. — Ну ладно, как скажешь. Знаешь, я рад, что ты меня набрала. Пусть только сейчас. Честно говоря, вообще не надеялся, что ты захочешь со мной общаться, когда вырастешь, — поглядывая на меня, неторопливо идущую с ним рядом, он неожиданно сам берёт за руку, ведя к воротам. — Почему это? — замешкавшись было, поворачиваюсь я к папе. — Представляю, чего тебе мама про меня наговорила. В твоих глазах я теперь, небось, хуже Гитлера. Кстати, как там она? Как вы вообще? — Ничего, живёт, — усмехаюсь я, намеренно минуя первую тему: очернять отца, выставляя его врагом народа — её любимое, — Я тоже вроде в целом не жалуюсь. Вообще разное происходит. Лучше расскажи, как у тебя дела. Чем сейчас занимаешься? — После развода с твоей мамой я почти сразу же уехал заграницу: тут бизнес не пошёл, а там были перспективы. Вот только сейчас вернулся в Россию, буквально три месяца назад. Снял здесь небольшую квартиру-студию, пробую пробиться и на нашем рынке — неплохую репутацию на европейском компания уже успела заработать. В нашей области это не так просто… Прости, вряд ли тебе это интересно. Зачем он извиняется? Если с таким воодушевлением начинает рассказывать о своём деле. — А ты где живёшь? В какой стране? — его рука такая тёплая, даже горячая, он так осторожно и деликатно ведёт меня, словно боится сделать что-то не так. — В Швеции. — Ого, обалдеть! — я ни разу в жизни не выезжала за бугор; сказать, что я под большим впечатлением — ничего не сказать, — Это правда очень круто. Надеюсь, у тебя всё получится. — Я тоже надеюсь, — несмело улыбается он, — Я пытался звонить тебе, но вызовы не проходят. Твоя мама не заносила меня в чёрный список у тебя на телефоне? «Вот ведь! Мама совсем помешалась на своей идее «оградить» меня от «горе-отца». Надо было запаролить от неё телефон», — поздно спохватываюсь я. — В социальных сетях тебя тоже не нашёл. Ты там не как Василина Стоцкая записана? — Нет, конечно, — со смешком говорю я, — Это было бы слишком просто. У меня фейковая страничка. Но там слишком много всякой фигни, не могу пока её дать. Искать-то он искал. Звонить-то он звонил. Но что мешало набрать с другого номера? Подумал, что это, мол, знак свыше и пока предпринимать попытки не стоит? Если он верит в подобную суеверную хрень, то он точно мой папа. Потому что я пошла этим в него — у нас этот идиотизм один на двоих. — Выходит, я должен заслужить твоё доверие? Что ж, в Москве я надолго, времени должно хватить, — теперь папа улыбается уже более открыто, ему очень к лицу улыбка, должна признать, — Если ты, конечно, сама не против дать мне шанс. — Ну как я могу быть против? Я же не мама, в конце концов, — мы с ним смеёмся. Чёрт… Чем мы занимались эти тринадцать лет?! Почему нельзя было раньше пересечься так же спонтанно, наплевав на мамин план разлучить нас? Зачем он уезжал в Европу? Москва навевала болезненные воспоминания? Понимал, что, даже если и удастся отсудить право со мной видеться, мама будет всячески препятствовать этому, а то и вовсе увезёт меня с концами к родственникам в Питер? Но сейчас нет смысла сожалеть об ушедшем времени: пора навёрстывать упущенное. Мы останавливаемся у припаркованной у бортика серебристой машины. — Садись, подброшу до дома, — папа открывает мне заднюю дверцу. — До дома? — громко переспрашиваю я, плюхаясь на сидение, — Мы же так давно не виделись! Домой успею, давай лучше куда-нибудь погулять сходим. Если ты не занят, разумеется. — Нет, как раз сегодня относительно свободен. Если есть желание, могу сводить в гости, — он с готовностью принимает моё предложение, — Правда, там мало чего интересного. В той квартире всего пару недель, толком не успел обустроиться. Найти тут подходящее съёмное жильё — целая история. Фото из Швеции покажу, если хочешь. — Конечно хочу! Ещё спрашиваешь, — едва не подскакиваю на сидении я. — Только вот из еды почти ничего не осталось. Ты как к Макдональдсу относишься? Заедем по дороге? — Давай! — отзываюсь я. Уже чувствую, что этот день станет лучшим в моей жизни. — Тогда поехали, — наконец мы сдвигаемся с места, — Если твоя мама узнает, как выкручиваться будем? Вдруг закончит раньше и приедет домой ещё до тебя. Тогда пиши пропало: такой крик поднимется — бабушка в своём селе услышит, — оказывается, папа тоже умеет выглядеть серьёзно-несерьёзным. А у нас и правда много общего. Больше, чем может показаться. — Скажу, что была у подруги. Я часто так говорю, — сама не знаю почему, но с ним хочется делиться. Всем, что приходит на ум. — А сама, небось, у парня ночуешь, угадал? — добродушно смеётся он, посматривая в зеркало заднего вида на кивающую и смеющуюся в ответ меня. И откуда у него такая проницательность? — У тебя от парней отбоя нет, я уверен. Ты у меня вон какая красавица, — от его улыбки всё существо проникается согревающей душу теплотой, — А ведь когда-то и твоя мама бегала на ночь ко мне домой. — Да ну?! — никак не могу представить маму в аналогичной ситуации. — Да, так всё и было. Приходилось обманывать её маму — твою бабушку. Строгая была — жуть. Шаг влево — шаг вправо равен расстрелу, — я буквально ощущаю, как по салону автомобиля растекается невероятно приятная и лёгкая атмосфера, постепенно растворяющая насевшую на меня хандру. — Не верится, что бабушка и правда была такой. Она же добрейшей души человек. Отдыхать у неё в деревне — одно удовольствие. — Это с появлением внучки твоя бабушка стала божим одуванчиком, а в лучшие свои годы держала всю семью в страхе. Видимо, сказалось и проживание вдали от города. Среди трав, цветов, грядок и растущей на них благодати, а тем более среди домашней скотины самому оставаться скотиной просто невозможно, — папа очень странно и своеобразно шутит, наверное, поэтому это так смешно. Мы ещё долго болтали о всяких пустяках, вспоминали меня маленькую и разные забавные случаи из моего детства, которые он помнит, а я — нет. Разговаривали без умолку всю дорогу и никак не могли остановиться. Он много рассказывал про Швецию, про жизнь заграницей и европейцев. Я с большим удовольствием слушала. Папа всё время спрашивал про меня, хотел узнать кучу всего. Мы по очереди удовлетворяли любопытство друг друга. В чёрно-белых интерьерах его съёмной квартиры в стиле хайтек ели фастфуд, рассматривая фотографии из Стокгольма: рассекающие ткань ночного неба остроконечные шпили тёмных и таинственных готических башен, шеренги примостившихся у пристани величественных яхт. Он пообещал свозить меня в гости, когда я стану совершеннолетней и разрешение мамы не понадобится — мы его попросту не получим. Заодно дал обещание познакомить меня со своей новой женой. По его словам, у нас с ней немало общего, особенно отношение к жизни и творческие хобби. В этот день мы не застали ее дома. Я не ошиблась. Нашу встречу я ещё долго буду помнить. Больше всего мы с ним смеялись вот над чем: каждый из нас, как абсолютный идиот, считал, что второй не желает возобновлять общение или же считает это бессмысленным. Оба надумали друг о друге чёрте чего лишь из-за намерения мамы нас рассорить. Какая несусветная глупость… И как здорово, что сейчас мы можем вот так над этим посмеяться. Мне очень не хотелось уходить. Мы договорились периодически видеться втайне от мамы у него в гостях или вместе куда-нибудь выбираться. Я убрала его номер из чёрного списка — он действительно оказался там — и поставила на телефон блокировку. Больше мы не потеряем друг друга. Раз судьба свела нас снова, я не позволю ни маме, ни обстоятельствам разделить наши пути. К тому же, у меня появилась вера в то, что с его поддержкой я смогу со всем справиться.