special R.

Рождественское настроение? Брайан чуть ли не брезгливо хмурится, огибая стихийный торговый ряд у метро, где бойкие продавцы наперебой предлагают людям, проходящим мимо, венки омелы и свежесрезанные еловые ветви. Ему хочется только одного: спрятаться в своей квартире, где до сих пор постоянно то тут, то там встречаются дурацкие вещи дурацкого Роджера: затасканный напульсник, серебряный браслет из сувенирной лавочки на окраине Лондона, записки на обрывках тетрадных листов и бесконечные винные пробки. Стыдно сказать, что однажды он обнаружил футболку Тейлора, завалившуюся за комод, уже порядком пыльную и поношенную, и чуть в голос не завыл, потому что живо вспомнилось, как Родж в этой самой футболке сидел на подоконнике болтая ногами и затягиваясь сигаретой, неаккуратно стряхивая пепел. Один уголёк попал на ткань, прямо посреди надписи «I just wanna be alone tonight», оставив маленькую дырочку с почерневшими краями. Но Тейлора это ничуть не смутило. Он мало значения придавал сохранности вещей. Как и сохранности самого себя. Может быть поэтому, нисколько не заморачивался, дымя красными мальборо и постоянно упиваясь чуть ли не бессознательного состояния. Брай говорил, что таким образом ему не протянуть и до 30-ти. Но смешливому другу было на это абсолютно наплевать. — Да я, может, завтра угожу под колёса чёртовой машины посреди дороги. А ты мне про «дожить до тридцати»! И вновь шарил по кухонным ящикам в поисках вечно теряющегося штопора. Тогда это бесило Мэя, сейчас же он бы отдал весь празднично украшенный город за возможность притащиться на кухню поздним вечером, чтобы увидеть светлую макушку Роджера, обложившегося тетрадями и задумчиво грызущего карандаш. Все-то неделя прошла, а кажется — что уже очень давно он живёт один в опустевшей поскучневшей квартире, где наконец-то все вещи лежат точно на своих местах, и никто больше не распевает утром в душе идиотские песенки. Хотелось бы уже отмотать время назад и переиграть всё так, чтобы Роджер не обиделся, и к чёрту послать собственные загоны и вечные попытки анализирования ситуации. До чего до анализировался? Доволен? Брай мимолётно углядел своё отражение в очередной празднично оформленной витрине, и разочарованно покачал кудрявой головой — ни разу не доволен. Так-то. Квартира встречает неуютной темнотой и отвратительной тишиной пустующих комнат. Кошку что ли завести? Иначе зачем торопиться домой, если со стен уныло глядят карты звёздного неба и холодильник противно дребезжит, раздражая больше, чем что-либо за весь день. Брайан бросает ключи на полочку у двери и тяжело шагает в свою комнату, хотя теперь ведь нет разницы. Обе комнаты — его. Располагайся, где хочешь. Ходи хоть голым. Играй на гитаре посреди ночи — никто слова не скажет. И никто (Роджер) не будет водить нетрезвых девиц и кутить до утра, мешая спать и вызывая дикие приступы неконтролируемой ревности. Всё изменилось. За окном слышатся крики веселящихся людей, кто-то звонит, но Мэй снимает трубку с телефона и кладёт рядом — сегодня ему хочется исчезнуть для всех. Не нужны ему эти тупые поздравления, он даже роджеровскую гирлянду содрал со стены и закинул в дальний угол шкафа. Шёл бы ваш праздник! Он ложится на свой диван, ощущая мерзкое дежавю — ведь точно так же умирал, когда ошибочно решил, что Роджер навечно смылся. А как радовался, найдя его сидящего во дворе, почти заснувшего от холода. Как тащил домой, непозволительно сильно к себе прижимая, и млея от запаха мороза и сладкого табака, когда высветленные пряди легко касались его лица. Счастливчик! И полный придурок. Он не включает свет, довольствуясь вспышками уличных реклам и зелёно-красными отблесками от светофора на перекрёстке у дома. Сейчас уснёт, а когда вновь откроет глаза, ненужный праздник уже закончится, и можно будет нормально жить дальше. Тейлор — это тоже праздник. Он ведь точно не на каждый день. С таким никогда не ужиться, потому что это миллион бесконечных идей, эмоций и нелепых предложений: «Что, если нам стащить фотку королевы Елизаветы из того ресторанчика на Ридженст?». И попробуй его переубеди. Но сейчас, вспоминая об этом, Брайан какого-то хрена не чувствует раздражение, а только пронзительную грусть из-за того, что больше никогда не останавливать ему пьяного Роджера и не рубить на корню всего его сумасшедшие затеи. Почему осознание того, что упустил нечто прекрасное приходит слишком поздно и наотмашь бьёт? Больно. Но надо держаться. Ведь ты всегда держался, а, Брайан? В полусне видится что-то тёплое и ласковое, со вкусом полусладкого шампанского и мягких чужих губ, нежно скользящих по ключицам. Что это? Так не хочется отпускать чарующую пелену призрачных сновидений, но настойчивый звонок в дверь повторяется раз за разом, и Мэй, проклиная всё на свете, а особенно любителей поздних встреч, плетётся в коридор, по дороге прикасаясь пальцами к груди — где ещё цветёт жар от привидевшихся поцелуев. — А я вот не могу без тебя, представляешь? — с порога заявляет ни кто иной, как Роджер, в волосах которого медленно тают снежинки. Брайан лишь отступает в сторону, давая полуночному гостю пройти. Тейлор оглядывает квартиру, зачем-то поводит носом, будто пытаясь уловить аромат праздничной индейки или тыквенного пирога. И тут же поворачивается к Браю. У того что-то хрупко раскалывается внутри от ждущего взгляда голубых глаз. Подбирает слова, памятуя о том, что нужно отказаться от просчётов и жить, как придётся, поддаваясь ситуации. — Я не отмечаю. И сам же кривится от льдинок в собственном голосе. Ведь вовсе не с такой интонацией хотелось сказать. Слишком холодно прозвучало и плохо. Но Роджера таким не проймёшь. За это он его и любит (любит?). — Да, я вижу! Родж скидывает пальто на пол, и проносится по квартире, зажигая свет во всех комнатах, гремя холодильником, включая кофеварку, хлопая дверцами шкафа. Через десять минут они уже сидят с Брайаном в бывшей комнате Роджера, где до сих пор стоит на окне пепельница, хотя Мэй сроду не курил. Помыл её, но всё не решался выбросить. Вот и пригодилась. Роджер вкусно затягивается сигаретой, лезет рукой в волосы, поджимает губы, трясёт ногой. Точно сейчас скажет что-то очень важное. Уж эти-то его предварительные жесты Брай наизусть знает. Но и тут не угадал, потому что Родж вдруг поднимается, долго тушит в чистой пепельнице окурок, и молча уходит на кухню. Как будто и не было это ужасной безнадёжной недели, будто он как обычно, вернулся вечером с очередной пьянки и сейчас старается быть паинькой под осуждающим взглядом кудрявого соседа. Только вот кудрявый сосед — Брайан — напрочь забыл про то, что когда-то мог свысока глядеть на Тейлора и неодобрительно хмуриться, если тот возвращался домой под утро, весь пропахший сигаретным дымом и сладкими духами своих одноразовых подружек. Он чутко прислушивается к тому, что происходит на кухне. Но совершенно не может определить, чем там Роджер занимается. Что-то стучит, звякает, едва слышится недовольный шёпот. Наконец, Тейлор возвращается, неся с собой два низких стакана (откуда только вытащил их?) и бутылку виски. — Я не буду! — почти против воли восклицает Брайан, тут же прикусив язык. Страшно вспугнуть это рождественское чудо, в лице внезапно появившегося Роджера Тейлора. Но тот совершенно не реагирует, ставит стаканы на журнальный столик и наливает в каждый на два пальца. Один молча суёт Мэю и тот зачем-то подчиняется, обхватывает стеклянные бока. Второй оказывается в руке самого Роджера. Янтарная жидкость внутри слегка подрагивает. — Брай. Тейлор садится рядом, смотрит не моргая, облизывая пересохшие губы. Брайан в этот момент готов за него душу продать. Хотя тут же мысленно даёт себе оплеуху за подобные фантазии. — Что? Всё таки смог ответить и даже голос не дрогнул, прозвучало как надо: в меру равнодушно и не слишком заинтересованно. Будто Роджер каждый вечер притаскивается к нему с сорокаградусным пойлом после недели молчания. — Просто. Имя твоё нравится. Сердце готово расколоться на сотни тысяч осколков, но по привычке Мэй хранит спокойное выражение лица, хотя это с каждой секундой даётся всё труднее, потому что Роджер залпом выпивает свою порцию виски и не глядя отставляет стакан. Он сейчас кажется каким-то новым, нежным и светлым, непохожим на прежнего пошляка-пьяницу, у которого на любую фразу был готов миллион колких ответов. — Ты гирлянду зачем снял? — Гирлянду? — в голове мутнеет, хотя ни глотка не сделал, всё так же глядя в голубые глаза и мысленно умирая, — я просто… Договорить не получается, потому что Роджер налетает сходу, обхватывает лицо друга всё ещё холодными с мороза пальцами, шумно выдыхая и тут же целуя, так отчаянно, будто от этого может зависеть вся его дальнейшая жизнь. У Брайана медленно съезжает крыша, и замирает сердце, потому что слишком запретно и хорошо, и пусть бы никогда не прекращалось, и это лучшее рождество, и это лучший Роджер, и это… Потом он просто перестаёт соображать совсем. Тейлор оказывается таким нежным и заботливым, хотя видно, что он с трудом тормозит рвущуюся страсть и тоску, накопившиеся за неделю разлуки. Но тем не менее, останавливает себя, стараясь двигаться неспешно и ласково, чтобы каждое мгновение прочувствовать и навсегда запомнить. Брай просто глаза закрывает, и отпускает себя. Никаких сил больше нет, чтоб сдерживаться. Ночь укрывает праздничный город, обещая всем долгожданные подарки и развесёлые развлечения. А Мэй обнимает вздрагивающего друга, точно зная — он свой подарок уже получил.