Must not.

      Хосок хорошо помнит их первую встречу. Ему было семь, когда отец привёл в их дом незнакомую женщину и маленького мальчика лет четырех. Папа долго и осторожно объяснял, что эти люди теперь будут жить с ними, что он любит женщину напротив, а мальчик под ее боком станет ему братиком.       Хосок немного растерялся сперва, но, когда малыш первый подбежал знакомиться, расслабился и широко улыбнулся в ответ. Всё это, конечно, было внезапно для его маленького мира, но он нисколько не расстроился, не ревновал отца к новому младшему брату или жене. Напротив, он испытывал какое-то дикое ликование, ведь доселе чувствовал себя донельзя одиноко для семилетнего ребёнка. Отец пропадал на работе до самого вечера, а мальчик был предоставлен самому себе. После школы его ожидали уроки и пустая квартира, наполненная звуками мультфильмов в телевизоре на фоне. Хосок, правда, не жаловался на одиночество, потому что привык: это казалось нормальным, обыденным. Ему не с чем было сравнивать. Раньше.       После того, как в семье появились новые члены в лице женщины с ребенком, Хосок словно ото сна пробудился. После школы его всегда ждало множество самых разных, будь то звонкий смех, звон посуды или негромкие просьбы сделать радио потише, звуков и даже запахов. Вот мама встречает его с порога, ласково гладит по голове, направляет в ванную, помыть руки, и зовёт за стол. Вот к нему несётся на всех парах новый младший брат и виснет на уставшем теле, как коала. Вот он проходит на кухню и видит на столе его любимые блюда неизменно с любимым пирогом в центре. Он больше не чувствует себя одиноко, он словно свободен, хотя, казалось, места в доме наоборот поубавилось. А всё из-за гиперактивного младшенького, разбрасывающего свои игрушки тут и там, громко-громко кричащего и бегающего по дому, словно в одно место ужаленный. Хосок глядит на всё это, а в животе щекотно и мурашки по телу, потому что ничего, кроме восторга, не ощущает. Потому что он человек такой — любящий, льнущий к обществу, тоскующий по общению, когда его малым меньше нужного, и улыбающийся всем подряд и по любому поводу. Мальчишки в садике подшучивали порою, мол, иногда ведёт себя, как девчонка, и нежный-нежный какой-то, всем аж неловко становится.       А с младшим они быстро сошлись, словно так и надо, словно они действительно родные друг другу. Да что там! Не у каждых родных образуется такой идеальный симбиоз.       Когда играют в прятки, Хосок любит прятаться, а маленький негодник Тэ искать. Когда садятся за стол, младший спихивает всю морковь и помидоры, которые тот так любит, брату, а последний, в свою очередь, перекладывает ненавистные брокколи в чужую тарелку, ведь парнишка отчего-то души не чает во всей этой зелени. Когда укладываются спать, Хосок с удовольствием читает ему книжки, потому что умеет, потому что он старший. А второй слушает взахлёб и думает, что у него самый лучший брат.       Когда дурачатся слишком сильно и из-за невнимательности что-то ломают, выгораживают друг друга так, что и не разберёшь, кто действительно виноват. Хосок не хочет, чтобы младшего ругали, потому что он старший и всё тут. А младший подхватывает, ведь настырный, хочет выглядеть лучше в глазах любимого брата.       И не ругаются никогда, и не препираются даже. Дополняют друг друга; мелочи, а как важно. Тэхён неугомонный, крикливый, заводится с пол-оборота, в то время как Хосок — сдержанный и покладистый, в меру игривый ввиду своих лет. Один другого попридерживает, второй, наоборот, оживляет. И бывает так, что Тэхён специально дурачится, старшего пытаясь вывести из равновесия, потому что знает, что Хосок за ним погонится, но не для того, чтобы отругать, а для того, чтобы на пол повалить и защекотать. Двигает, например, стакан к краю стола и наблюдает за реакцией брата, что пыхтит над уроками. — Аккуратнее, упадёт же, — причитает Хосок.       Тэхён не останавливается, нарочно косяка на брата давит и улыбается ехидно, мол, а ты останови. Стакан ожидаемо падает и ударяется звонко о пол, разбивается. Тэхён смотрит выжидающе секунду и срывается с места, а у самого улыбка квадратная на пол-лица, потому что Хосок бежит следом, потому что не злится вовсе. Мелкого догоняют в три больших прыжка, сгребают в охапку, обнимая со спины. Рука, что смыкается на его животе, приятно тянет назад, ближе к грудной клетке брата, и младшенький особо любит такие моменты. Готов всё перекрушить в этом доме, лишь бы брат всё время вот так за ним бегал и обвивал руками. Хохочет счастливо, а потом уже и не очень, потому что его щекочут, чего он не любит, но терпит.       И Хосоку кажется, что даже их тела подходят друг другу идеально, когда второй прижимается к нему, засыпая. Он старше, его тело больше, а потому голова чужая у него под подбородком, маленький нос утыкается в ключицы, рука под боком напротив и даже не затекает. Вовсе не неудобно или тяжело. Вот так состыковываются каждую ночь, словно конструктор, а мама потом их разнимает утром, потому что ни тот, ни другой не хочет из одного сцепленного целого превращаться в два и разных.       Но, когда Тэхёну исполняется десять, а Хосоку тринадцать, что-то между ними меняется. Незаметно, постепенно.       Тэхён всё больше и больше психует, дуется. И когда Хосок по привычке начинает его щекотать за непослушание, вроде бы смеётся сперва, а потом начинает злиться и вовсе отталкивает. И спать больше вместе не хочет, говорит, что Хосок потеет сильно ночью. И когда последний будит его по утрам, нежно проводя рукой по волосам, он кривится со словами «ты мне не мамочка». И всё как-то сквозит раздражением младшего; хён невольно начинает обижаться и всё больше пытается угодить, заботится сильнее. Но чем больше это делает, тем больше раздражения получает в ответ. Тут уже и насмешки пошли, и ругательства, когда Тэхёну самому тринадцать исполняется.       Хосок думает, что это переходный возраст, но всё равно как-то тяжело на душе после очередного тэхёнова колкого слова.       «Я не маленький, достал!» он слышит чаще, чем собственное имя, и понимает, что нужно действительно попридержать своих внутренних любвеобильных и заботливых коней. Но окончательно путается, когда Тэхён ещё пуще злится. Вопит, что Хосок не уделяет ему времени, и снова психует, обвиняя во всех грехах. Сам начинает требовать внимания, да такими дурацкими методами, что и остаётся только за голову хвататься.       У Хосока дежавю, потому что, вот он, Тэхён, и злосчастный стакан у края. Он смотрит исподлобья на старшего брата: безотрывно, выжидающе. Хосок тоже смотрит, сощурив глаза. — Не надо, разобьёшь, — произносит как-то сконфужено, потому что не понимает. Тэхёну уже четырнадцать, он не маленький давно, да и выглядеть таковым не пытается, потому что глядит сейчас слишком требовательно и серьёзно для данной ситуации. И Хосок не дышит, только смотрит безотрывно на скользящий по поверхности стола стакан, потому что не понимает, чего от него требуют.       Когда стакан съезжает с края, Тэхён ловко подхватывает его рукой и сжимает. Поднимает взгляд на Хосока, всё так же выжидает чего-то, но, не получив этого, замахивается со всей силы и разбивает о пол. Старший дёргается в испуге, смотрит ошарашенно в лицо напротив и не видит ничего кроме раздражения и обиды. Тэхён ещё несколько секунд смотрит в ответ, не моргает, лишь дышит тяжело, а после разворачивается и уходит, словно это нормально — ни с того ни с сего бить стаканы.       Теперь, спустя два года с того случая, Хосок так же сидит на стуле на кухне, потирает саднящее плечо и думает о том, что, кажется, тот несчастный разбитый стакан все-таки что-то значил.