Must not.

      Тэхён представляет шкаф, заполненный под завязку всяким хламом. Стоит себе шкаф, никого не трогает. Дверца лишь скрипит от напора, щеколда болезненно гнётся, но держится. И в одно мгновение всё ломается, летит из шкафа, потому что кто-то легонько прикасается к дверце. И Тэхён проводит параллели всю ночь, размышляя о том, почему повёл себя, как идиот, и что теперь со всем этим делать.       Он не мечтатель, скорее реалист, и всю отчаянность положения понимает. А отчаяние — штука страшная, глубоко недооценённая людьми. В отчаянии дерьма творят больше, чем из ревности и страха вместе взятых. И Тэхён за лунными зайчиками в мечтах не бегает, уже давно смирился со своим положением и с тем, что чувства его невзаимны останутся и что это вообще одна большая фатальная ошибка, которой быть и не должно вовсе. Но вот оно, в груди, под рёбрами, бьётся. И попробуй объясни ему, что всё это неправильно. А потому Тэхён смирился с тем, что рано или поздно ввиду нрава тяжёлого и взрывного его рванёт. И дверка разъедется, и хлам весь полетит. Может быть, потому что смирился, так легко далось признание?       Затем настигает понимание, что отшутиться не получится, да и вообще уже ничего не получится. И он ревёт в подушку полночи от бессилия.       Утром его будит отец, вернувшийся после ссоры, и спрашивает о том, чего это Тэхён на диване разлёгся. Младший отшучивается, мол, телевизор включил и засмотрелся, а сам лицо отворачивает, лишь бы отец его опухших глаз не заметил.       Хосока же будит мать и сразу замечает состояние сына, но лишь понимающе обнимает и гладит по голове, ведь думает, что плакал он из-за них.       Тэхёну страшно появляться на кухне. Он знает, что брат уже там: слышит звон посуды. Когда все же заходит, Хосок на него даже не смотрит; не смотрит не оттого, что не заметил, а оттого, что стыдно. Плечи напряжены, голова опущена, того гляди с места сорвётся и убежит, но сидит и сверлит взглядом тарелку. Все молчат, каждый о своих обидах. Так, в горной тишине, проходит завтрак. Хосок уходит первым, Тэхён следует за ним.       Он решает расставить все точки над i, готов выслушать от брата любые ругательства и оскорбления и вовсе не против, если тот пару раз огреет с кулака или даже с ноги. Хоть что-нибудь, потому что отсутствие внимания от брата было и есть страшнейшая пытка. Как бы он себя ни вёл, но внимания добивался постоянно, поскольку жить без этого словно без воздуха.       Хосок чувствует, что за ним идут следом, но не слышит, потому что в ушах гудит, в голове рой мыслей, от которых черепная коробка по швам трещит. Всю ночь он глаз так и не сомкнул: обидой и гневом давился. На брата злился, потому что следовало молчать, такое в себе держать нужно и никогда-никогда никому не рассказывать. А тот сказал, да ещё так злобно, пошло, отвратительно. А обижался, потому что понимал, что не будет отношений ни как этот чудесный месяц, ни как прошедшие пять лет. Уже никак не будет. И осознание этого комом в горле застревало, дышать спокойно не давало.       Тэхён дверь в комнату закрывает, повисает тишина. Никто не решается заговорить первым; Хосок чувствует, что подступает истерика. Ему страшно до одури, вот только неизвестно, от чего конкретно. — Хосок… — начинает Тэхён, но тут же замолкает: все мысли из головы летят, он ни за одной не успевает. Старший от прозвучавшего собственного имени дёргается, как от пощёчины, и смотрит вымученно. — Хосок, извини, — наконец, собирается с духом Тэхён и говорит единственное, что, по его мнению, сейчас в состоянии произнести. Потому как все другие оправдания или обиды кажутся абсолютно бессмысленными. Брат по комнате взглядом мечется, а глаза всё больше и больше щиплет. Он сейчас даже говорить боится, потому что знает, что голос сорвётся. — Я… всё ещё жду, что ты скажешь, что это просто глупая шутка, — едва слышно хрипит Хосок, смотря брату прямо в глаза, пытаясь найти ответы на все свои вопросы. — Хах, — наигранно усмехается второй и проводит пальцами по волосам, скрывая в этом жесте дрожь руки. — Да, ты прав, это была всего лишь шутка, прости, — и отводит взгляд, нервно второй рукой штанину теребит. Судорожно сглатывает и больше не может. Улыбка сама сползает с губ, лицо искажается гримасой боли и отчаяния. Наступает тишина, в которой не слышно даже их дыхания. Потому что ни тот, ни другой не дышат. Воздух между ними отравлен. Тэхён мечется взглядом по комнате, пытается сдержать подступающую панику, ведь всё ясно, как белый день. Тишину разрывает сдавленный всхлип. — Тэ… твою мать, какого чёрта? — срывается Хосок. Слёзы уже вовсю хлещут из глаз, носом шмыгает. — Какого хрена, мать твою?! — уже более громко и надрывно хрипит старший, не пытаясь сдержать истерику. Он всё понял, он видит, он чувствует. Тэхён даже не старался показаться убедительным, потому что не может, потому что сам вот-вот расплачется. И так паршиво становится на душе. Хочется хорошенько врезать брату, чтобы опомнился и серьёзно заявил, что произошедшее — полный бред, очередной заёб и ничего больше. Хочется не находить в его глазах такого сильного отчаяния, не ощущать в себе точно такое же. — Ну что за… — обессиленно шепчет полностью опустошенный старший и прячет лицо в ладонях, заходясь слезами.       Тэхён теряется, не знает, что делать, а потому предпринимает первое, что приходит в голову: подходит к брату и обнимает. Хосок, чувствуя, что его пытаются обнять, сопротивляется. Он не хочет сейчас обниматься, не хочет никого видеть. Машет руками, бьёт ладонями по чужим настойчивым. Тэхён не оставляет попытки угомонить разбушевавшегося старшего и насильно сдавливает в объятьях. Хосоку сразу лениво становится, силы покидают, потому он обмякает в чужих руках и роняет голову на грудь младшего. Оба сопят тяжело и громко. Тэхён щекой о макушку трётся, глаза закрывает и сам пытается успокоиться, потому что тоже, кажется, ревёт.