Must not.

      Проходит неделя во взаимном молчании. Никто из братьев больше не принимает попыток вновь выйти на так и не состоявшийся разговор. Они тогда молча разомкнули объятия и разбрелись каждый по своим делам. Сперва было неловко, напряжённо, но после как-то всё само собой замялось. Или Хосоку просто нравится так думать.       Он решил делать вид, что ничего не произошло, что всех тех слов брат попросту не произносил. А Тэхён, видя, что Хосок искренне пытается не шарахаться от него, подхватывает мотив молчания.       И всё действительно хорошо целую неделю. Если смотреть со стороны.       Потому что старший соврёт, если скажет, что спит хорошо и крепко, не мучимый размышлениями и терзаниями о тех словах, что до сих пор в голове на бесконечном репите. И как бы он их ни гнал, как бы громко музыку в наушниках ни слушал, где-то глубоко внутри постоянно к этим фразам возвращается. Когда Тэхён закрывается в ванной, Хосок невольно считает время. Когда Тэхён смотрит на него дольше обычного, Хосок невольно задерживает дыхание. И он так и не смог ни разу присесть на этот чёртов диван снова. Всякий раз в животе неприятно крутило и щекотало, словно при стремительном падении с высоты.       И он честно пытался одергивать себя, не сторониться брата, делать вид, что его случившееся нисколько не заботит, потому что так легче — не зацикливаться на движениях, на взгляде, на каждом брошенном слове. Потому что как только старший позволяет себе слабину, мысли возвращаются к ненормальному, неправильному прикосновению, к тому, как на него смотрят, к тому, что какое бы то ни было слово может звучать двусмысленно. И он корит себя за это, потому что мозг накручивает даже тогда, когда ничего не может указывать на какой-либо подтекст.       Хосок задается вопросом, почему его измученное сознание теперь так изощренно издевается над ним, дорисовывает реальность, а Тэхён задается вопросом, на сколько его хватит.       Потому что эта неделя оказалась мучительно долгой, невыносимой. Сперва, конечно, он и мечтать не мог, что всё действительно наладится и вернётся на круги своя: что после рокового разговора он сможет подойти к брату, прикоснуться невзначай, что-то сказать, глядя в глаза и не натыкаясь в них на презрение и отвращение. А потом, примерно день на четвёртый, до его сознания доходит: подобное их поведение ни к чему хорошему не приведёт. Ведь когда человек скрывает что-то, он держит себя в узде, но как только тайна становится явью, больше незачем что-то скрывать, прятаться, вести себя неискренне во благо другого. Вся подноготная лезет наружу от одного только осознания, что все карты раскрыты.       Тэхён думает, что это как раз тот самый случай, потому что Хосок знает. Знает обо всём. И факт этот давит, мыслить нормально не позволяет. Тэхён больше не хочет смотреть на брата украдкой, как всегда; он смотрит прямо и открыто, запоминает каждую мелочь на прекрасном лице, плавные движения, изгибы тела и его цвет, не стыдясь своего интереса, подходит близко-близко, чтобы почувствовать любимый запах, и дотрагивается теперь уверенно, не пытаясь отдёрнуть руку в попытке не доставить неудобств, утаив при этом собственные чувства. Сейчас просто нечего скрывать, границы постепенно стираются, ведь Хосок упрямый: упорно играет свою роль незаинтересованной, безразличной, равнодушной стороны, не отталкивает, не отходит и не скрывается, не понимая, что дает этим зеленый свет. «Мне всё равно» — написано на его лбу, и Тэхёну всё чаще и чаще хочется провести пальцем по мягкой коже, стереть невидимую надпись, понаблюдать, насколько старшему всё равно.       И он отчётливо понимает, что отнюдь не правильно обвинять Хосока в том, что он провоцирует, но именно так себя ощущает, когда в очередной раз утром сонно обнимает старшего со спины на кухне, а последний не отталкивает, лишь напрягается немного. Тэхён бубнит что-то на ухо, улыбается, хоть и знает, что однажды его всё-таки оттолкнут, резко и грубо, но сейчас он слишком счастлив. — Тэ, не висни, — ворчит Хосок и убирает сковороду с яичницей с плиты. Он думает о том, что очень хочется огреть младшего этой самой раскалённой сковородкой, потому что спина тёплая от тела напротив, а уши горят от опалившего их дыхания.       Тэхён недовольно отстраняется, даже не пытается скрыть своего разочарования, на что Хосок лишь укоризненно смотрит. Он знает. Он всё знает, чёрт возьми. А лучше бы не.       Тем не менее, они завтракают в приятной беседе ни о чём. Как-то так получается, что Хосоку только и остаётся, что вздыхать всё время и делать вид, что нет, не понимает.       Потому что боится всякий раз, что сам надумывает.       Но когда Хосок моет посуду, а Тэхён снова к нему приваливается и дышит в шею, не думать не получается. Посыл ясен, подтекст на лицо, и он снова просит отлипнуть. На сей раз его игнорируют. — Тэ, я тебе что сказал? Ну-ка, потеряйся, — возмущается старший, а сам уже на взводе, потому что из недр памяти снова всплывают недобрые слова Тэхёна, потому что дышится уже как-то тяжело.       Тэхён на это лишь хмыкает и нарочно обнимает крепче. В голове поток мыслей из разряда «чувак, сейчас самое время остановиться», но он также настырно игнорирует их, движимый дурным упрямством и подростковым «хочу». Дай ему палец, он и руку откусит. И такое ощущение, что Хосок всё это время не только пальцы, но и всего себя предлагал.       Старший не выдерживает и разворачивается к брату, руки с себя сбросить пытается, вырывается. На что Тэхён лишь пуще сопротивляется и начинает раздражаться, сам не замечая этого. — Тэ, блять, пусти! — уже вполне серьёзно и рассерженно вскрикивает старший и цепляется за взгляд напротив. Сердитый, настойчивый, голодный.       И нутро противным страхом обдаёт, когда чужие пальцы на запястьях смыкаются слишком сильно. Хосок тянет руки и чувствует, что хватка становится болезненной, доставляет дискомфорт. Он от этого замирает и смотрит испуганно, не зная, чего ожидать. И когда к губам припадают, выдыхает сперва ошарашенно, словно ему вдарили по почкам. Губы Тэхёна мягкие, влажные и до страшного настойчивые. Хосок сильно жмурится и напрягает, смыкает губы добела, снова предпринимая попытки вырваться. И от того, что пытается, неловко выворачивает запястье, охает от болезненного ощущения, чем младший незамедлительно пользуется, углубляя поцелуй. Старший хочет укусить, поранить, но не решается сделать больно. Хосок теряется в ощущениях, ведь прикосновения чужих губ к своим приятны, но ему ужасно, противно и мерзко от всего происходящего, а потому Тэхён чувствует новую волну сопротивления. И когда Хосоку, наконец, удаётся вырвать руку, он наотмашь бьёт брата по лицу. Тот отшатывается и хватается за скулу, выпуская из рук, чем второй незамедлительно пользуется и сбегает.       Тэхён смотрит на убегающего хёна и оседает на пол, не в состоянии больше держать себя на ногах. Слышит хлопок двери и закрывает глаза. Губы мокрые, пульсируют. Он вытирает их тыльной стороной руки и слизывает с кожи оставшуюся чужую слюну вперемешку со своей. Усмехается недобрым мыслям, потому что, кажется, сходит с ума.       Голова опускается, по щекам текут слезы.       Удар, ещё удар. Кулаком по холодному полу. Ноздри раздуваются, вдыхают кислород, но лёгкие всё равно пусты. Воздуха не хватает. Костяшки болят, кожа на них трескается, краснеет, проступают едва заметные капли крови. — Чувак, самое время остановиться, — шепотом передразнивает свои же мысли вслух и бьёт сильнее.