Must not.

— И по какому поводу? — укоризненно спрашивает Юнги и глядит на уже вторую сигарету, зажатую меж тонких пальцев друга. Он, вроде как, не курит вообще.       Хосок ёжится от неприятного ветра, что гуляет на крыше школы, и отворачивается. Не собирается отвечать. Так хочется хотя бы в школе отдохнуть от происходящего в жизни дерьма.       Юнги же не оставляет попытки заглянуть в глаза и ждёт. — Нам надо надраться, — констатирует Хосок, смотря в одну точку, и делает новую затяжку. Юнги и не против вовсе, потому что уже давно вот так вместе не отдыхали из-за постоянной зубрёжки Хосока и его тренировок, занимающих полностью свободное время.       После школы они затариваются выпивкой и приходят к Мину домой. Старший предупреждает, что утром явятся его родители и что ночевать у себя не позволит. Второй на это безразлично хмыкает и открывает бутылку. Юнги с настороженностью смотрит, как младший залпом опустошает ее и приступает к следующей. Молча. Не произнося ни слова. — Ну и? — наконец, не выдерживает Мин и смотрит внимательно на то, как Хосок в лице меняется, словно его за чем-то застукали. Он уже давно не видел друга таким молчаливым, подавленным и.. обречённым? Последний такой раз был, когда… — Снова Тэхён? Что он снова натворил? — догадывается Юнги и задаёт вопросы прямо в лоб. Не в его манере осторожничать. И по тому, как Хосок дёргается, услышав имя брата, становится ясно, что удалось попасть в точку. — У меня с ним проблемы, — неуверенно бросает младший. — Да блять, неужели? — сердито хрипит Юнги, — Если он снова тебя толкнул или ударил просто так, клянусь, он при встрече отхватит, — начинает закипать и отпивает из бутылки, стараясь хоть как-то отвлечься от нарастающего раздражения. Хосок отводит взгляд и вздыхает тяжело. — Лучше бы ударил, — и прикладывает холодную бутылку ко лбу. В комнате душно и, кажется, слишком светло. Хосоку хочется сейчас посидеть спокойно, в тишине и, желательно, надраться в хлам. В то же время ему болезненно нужна компания лучшего друга, потому что сил переносить всё это в одиночку уже нет.       Юнги молчит и ждёт, когда младший сам решится продолжить, но тишина затягивается; слышится лишь одинокий лязг бутылок и банок. Они даже телевизор не включили, что говорит о том, что ситуация действительно критическая.       Так и сидят в тишине ещё минут десять, пока Хосок не снимает с себя школьный пиджак. Юнги оглядывает друга, и глаза его расширяются от увиденного. Подползает, хватает за руку, рассматривает. — Хосок, это что? — ошарашенно, нетипично для собственного поведения спрашивает тот, поворачивая кисти рук друга и наблюдая характерные синяки на запястьях.       Тот молчит, не решаясь что-либо произнести. Он уже немного пьян, вполне может взболтнуть недоброго, потому выпаливает первое, что приходит в голову, чтобы отвести друга от вопроса. — Тэхён, кажется, гей.       Юнги поднимает взгляд и смотрит не менее ошарашенно уже в глаза, не отпуская чужой руки. Ему хочется произнести что-то вроде «ого», но взгляд снова падает на запястья. Юнги хмурит брови и немного потряхивает чужие ладони. — Я спросил, что это? — уже более сердито и настойчиво. Старший знает, что такие синяки не появятся безболезненно, он думает, с какой же силой нужно сжать руки, чтобы появились такие отметины.       Хосок смотрит на друга, на свои руки в его руках, и все силы разом покидают его. Не хочет он больше держать себя. И рассказать всё хочется, да нельзя никак. А потому чувствует, как по щеке катится первая слеза. Юнги смотрит безотрывно, уже со страхом, потому что его пугает такое поведение Хосока, пугает ситуация и эти чёртовы синяки. Он, не говоря ни слова и больше не допытывая, обнимает легонько, по спине поглаживает, позволяет другу поддаться внезапной истерике.       Мин понимает лишь: дело — дрянь.       Они сидят вот так, обнявшись, до тех пор, пока Хосок не устаёт плакать и не приходит в себя. Юнги дальше боится задавать какие-либо вопросы, а потому пытается отвлечь друга от недобрых мыслей и уводит в приятный незамысловатый разговор ни о чём. Хосок с удовольствием подхватывает, потому что легче становится, а сам он веселеет под градусом. Хён до последнего не даёт отвлечься на тяжёлые мысли, а потом уже и надобность в этом отпадает, ведь младший напивается в дрова. Юнги берёт на себя ответственность, как более-менее трезвая сторона, и решает позвонить Тэхёну.       Он чертовски не хочет с ним видеться или даже слышать, потому что понимает, что весь пиздец, который он наблюдал с Хосоком, — тэхёновых рук дело. Но он также не хочет утром краснеть и оправдываться перед родителями за пьяного в стельку друга, не менее пьяного себя, за устроенный в зале бардак. К тому же, зная Хосока, ему определённо будет плохо с утра.       Когда он звонит Тэхёну, трубку берут мгновенно. — Это Юнги, — начинает он без приветствия и пытается сделать свой голос максимально трезвым. — Родители дома? — Нет, — коротко и удивлённо отвечает Тэхён. — Хорошо, — бросает старший и отключается.       Он тащит чужое бренное тело на себе до самого дома Хосока, благо, живут друг от друга недалеко. Они вместе заваливаются пару раз на мокрый от дождя асфальт по пути. Оба грязные, чумазые, наконец, доползают до нужной квартиры. — Уложи его спать, — кряхтит Юнги, когда передаёт ничего не соображающего Хосока в руки брату. Тэхён обеспокоенно и заботливо придерживает старшего, смотрит на Мина вопросительно, мол, какого чёрта. Юнги же смотрит на полуспящего Хосока, пригревшегося на чужом плече, а потом на младшего, у которого на скуле и щеке образовался шикарный синяк. — Проконтролируй, чтобы утром не помер, — заплетающимся языком кое-как выговаривает трудное слово старший и глядит злобно.       Как бы сильно ни хотелось выяснить отношения прямо сейчас, Юнги тактично решает не лезть на рожон ни с вопросами, ни с кулаками, потому что он, во-первых, пьян, а во-вторых, меньше в габаритах. Поэтому молча разворачивается и зигзагообразной походкой направляется домой. В конце концов, он не видел в глазах мелкого раздражения, злобы или чего-то ещё, что могло внушать недоверие и беспокойство.       Тэхён же закрывает за Мином дверь и тащит беспомощное тело брата в их комнату. Он думает о том, что старший чумазый и грязный, но мыть его в таком состоянии будет крайне сложно, если вообще возможно, а потому кладёт в кровать прямо так, предварительно стягивая одежду до нижнего белья, героически пытаясь отвлечься на таблицу умножения.       Хосок же смотрит стеклянными глазами на манипуляции брата, что хлопочет над ним, и громко-громко, насколько позволяет состояние, цокает и обиженно хмурит брови. Тэхён удивлённо смотрит на брата, укрывая одеялом. — Хочу спать, — почти хныча произносит он, напоминая маленького ребенка. — Ну, так спи, — по-доброму усмехается Тэхён. — Как раньше хочу, — всё так же хмурится и почти, Тэхён может поклясться, надувает губки. — С тобой хочу, как раньше, — и начинает кукситься уже серьёзно, на глазах слёзы наворачиваются. — Как раньше хочу… Было всё… чтобы, — хнычет себе под нос и смотрит на брата, что над ним склонился и не дышит. — Я ведь тебя так люблю… — бормочет снова Хосок и глаза закрывает, а слёзы всё катятся и катятся бесконечным потоком.       У Тэхёна у самого глаза слезятся, он смотрит и улыбается вымученно, болезненно. Запускает руку в чёрные грязные пряди и гладит нежно, пока Хосок хнычет вот так до глубокого сна. — Прости меня, — на выдохе шепчет Тэхён и прячет лицо в ладонях.