Must not.

      Когда Хосок разлепляет глаза, первое, что он чувствует, — тошноту. А после того, как резко вскакивает в попытке добежать до туалета прежде, чем его вывернет наизнанку, понимает, что тошнота — меньшее из зол. Голова раскалывается, кружится настолько, что он тут же падает на колени, не способный ориентироваться в горизонталях. До больного мозга доходит шум в виде взволнованного брата, пытающегося поднять чужое обессилевшее тело с пола.       Когда это удаётся, Хосок тянет его в сторону двери в молчаливом «помоги добраться», и Тэхён помогает. Как только хён доползает до белого друга, его, как по щелчку, рвёт.       Младший суетится рядом, стакан воды подносит. Хосок между рвотными позывами облокачивается на ободок унитаза и пытается не уснуть. Чувствует, что алкоголь ещё не выветрился: уж слишком много его было выпито. И когда его снова выворачивает уже раз как пятый, он понимает, что, кажется, отравился, потому что никогда в жизни так хреново не было в похмелье.       Перерывы между рвотными позывами становятся дольше пяти минут, Тэхён суёт ему шипучие таблетки, которые Хосок честно пытается принять и держаться. Он сидит вот так, положив руку на унитаз и уместив на ней свою больную голову.       Младший смотрит на брата обеспокоенно, с искренним сочувствием в глазах, от чего старшему лишь ещё хуже становится.       Хосок мокрый, грязный, его ещё и трясёт до противного холодного пота. Рукой он чувствует на своей щеке засохшую грязь, и всё, что вспоминает, — как они с Юнги загремели в какую-то лужу. Его снова тошнит, голову пронзает новая волна боли, и, в общем-то, хочется лишь сдохнуть, отчего из глаз невольно брызжут слёзы. Мысли возвращаются к недавним событиям, которые привели его к этому положению. Он косится на Тэхёна, который с щенячьими глазами и поджатыми губами гладит по спине, пока его сворачивает пополам. Позвонки выступают, мышцы неприятно напрягаются, всё тело ломит от боли. Раз за разом рука приятно проходится вдоль позвоночника по влажной от пота футболке и, когда старшего снова отпускает, поднимается вверх. Тэхён запускает пальцы в волосы, слипшиеся и сальные пряди потягивает слегка, массирует нежно-нежно, словно хён — самое драгоценное, к чему он когда-либо прикасался. Старший легкомысленно сглатывает противную слюну во рту и жалеет, потому что горло нестерпимо дерёт. Он чувствует, как желчная кислота скопилась в уголках его губ и больно жжёт и подбородок мокрый. Но Тэхён всё равно смотрит ласково, с состраданием и искренним сожалением, потому что помочь никак не может. Хосок глядит на него опухшими красными глазами и бормочет почему-то единственную очень громкую и настойчивую мысль: — И как тебе не противно? — голос сиплый, его практически не слышно, из-за чего Тэхён наклоняется чуть ближе. — Нет, я ведь тебя лю… — усмехается поначалу вопросу брата, а потом обрывает себя на полуслове, так и не закончив фразу, морщится, глаза закрывает.       Хосок сидит неподвижно, ни один мускул на лице его не дёргается, он просто продолжает смотреть на брата, чернеющего на глазах и выпускающего из волос руку. И вот от последнего старшему хочется рыдать. До его пьяного сознания доходит простая истина того, что его действительно любят, на него смотрят, как на сокровище, даже когда он такой. Отвратительный.       Хосок вслух усмехается своим мыслям, на что Тэхён смотрит сердито, не понимая, что здесь смешного. — Я тоже тебя люблю, — тихо бормочет старший и устало-устало вздыхает, смотрит тепло в глаза напротив. Его губы трогает лёгкая улыбка, словно он только что открыл для себя что-то невероятное, отчего на душе становится легче. Ему сейчас не противно нисколько даже от тех неприятных фраз, брошенных когда-то братом. Он словно услышал, пропустил через себя, сделав выводы, и выкинул из мыслей, не став забивать этим голову. Они не вяжутся с тем, что в данный момент он видит в заботливых и любящих глазах напротив. И снова хочется, чтобы всё, что было, оказалось дурным сном, чтобы эти искренность и любовь не имели никакого подтекста. Хосок думает, что хотел бы, чтобы брат любил его точно так же, как сейчас, — самозабвенно, с упоением, но без тех страшных огней, пляшущих в глазах порою. Однако он отчётливо понимает, что нельзя отделить одно от другого, первая часть такой сильной любви обязательно сопровождается второй, и ему снова становится плохо до тошноты.       Тэхён сильнее сдвигает брови, не понимает и не знает, как на это реагировать. Ему кажется, что Хосок снова игнорирует его и его чувства, настырно не хочет признавать и снова играет в братьев. Он устал; хватило этой недели, хватило случившегося на кухне и последствий, которые это повлекло. Он больше не хочет. Ему катастрофически нужно и необходимо, чтобы до старшего дошло: шутки кончились, он никогда больше не станет тем младшим братом, которого можно защекотать и затискать.       Снова руку в волосы брата запускает, поглаживает слегка. — Если ты будешь игнорировать существование камня, он от этого не исчезнет; когда ты пройдешь мимо, либо ударишься, либо споткнешься, — тихо бормочет Тэхён таким голосом, словно объясняет ребёнку решение задачи, заглядывая прямо в глаза.       Хосок смотрит бездумно, совсем не вслушивается, отвлекаясь на приятные массирующие движения и тихий, спокойный голос. Сейчас не до тэхёновых ребусов, которые он и в трезвом состоянии не всегда понимает. Ему кажется, что он сейчас уснёт, до того ощущения приятные. Тэхён продолжает хмуриться и тяжело вздыхает, сдаётся.       Они сидят так ещё какое-то время, пока Хосок не дёргается испуганно, потому что чувствует, что его скоро снова вырвет. И правда, рвёт с такой силой и так долго, что, видимо, за неимением ничего в желудке изо рта хлещет одна лишь желчная кислота. На щеках снова появляются слёзы, но уже от болезненных ощущений в желудке, в голове, да и во всём теле в принципе. Его снова трясёт, но уже от спазмов, пронзающих мышцы, заставляющих всё чаще и чаще сокращаться. Снова пробивает озноб, футболка неприятно липнет к телу, хочется вдохнуть нормально, но горло режет-режет-режет, потому он содрогается в рыданиях над чёртовым унитазом. Тэхён подползает ближе и обнимает ласково-ласково, прижимается всем телом, буквально погружая в себя. Хосок искренне благодарен ему сейчас, потому что, кажется, снова истерит. Когда старший перестаёт всхлипывать, Тэхён медленно отстраняется, чтобы спешно гладить-гладить волосы, и пытается поймать чужой взгляд. — Всё? — с нежной полуулыбкой на лице спрашивает он, обхватывая лицо брата руками. Он поглаживает большими пальцами щеки в разводах слез, стирая с них засохшую грязь. Хосок кивает и всхлипывает, потому что сопли ручьём. Он всё ещё куксится, уголки губ подрагивают, брови сведены, щёки красные-красные от натуги и стыда. И вот он, такой противный, мокрый, сопливый.       А Тэхён ничего милее на свете не видел. Улыбка сама собой появляется на лице. И всё его нутро трепещет в какой-то дикой нежности и чистой-чистой любви, как в сказках. Он инстинктивно подаётся вперёд и мягко, почти неощутимо касается уголка подрагивающих губ напротив. Тэхён не опускает рук, поглаживает аккуратно и медленно отстраняется, мимолётно проводя языком по губе, на которой от прикосновения осталось послевкусие недавней тошноты, и смотрит в глаза застывшего брата. А Хосок деревенеет всем телом от таких нехитрых манипуляций, потому что слишком нежно, слишком искренне и заботливо. Пьяная голова разом пустеет, тело даже не чувствуется. Все его ощущения — ладони на щеках и ласковый, сожалеющий взгляд, полный невидимых слёз. Сердце делает кульбит.       Отвратительно.       Хосок тяжело сглатывает и, наконец, делает вдох. — Уйди, пожалуйста, — шепчет он и смотрит сердито, но не в глаза, ибо боится снова утонуть в этой боли напротив, потому что… И сам не знает, почему. Просто страшно становится. От всего, что было и что может произойти, от своих ощущений и не испытываемых ранее, неизвестных доселе эмоций. И, самое главное, от своих мыслей.       Потому: «пожалуйста, уйди».