Must not.

      Хосок всю ночь размышляет о словах друга и о том, что он очень не хочет говорить «нет» без повода. Несмотря на то, что домой он вернулся с твёрдым намерением поговорить с братом о том, чтобы тот не позволял себе подобного отныне, он, увидев его в дверях, стушевался, и весь настрой его куда-то улетучился. Тэхён, домашний, уютный, родной, проходил из зала на кухню и кинул короткое «привет»; улыбнулся ещё слегка, словно ничего и не было.       Хосок снова сокрушается, потому что не смог накинуться на такого Тэхёна с разбором полётов. Словно ему нужен толчок, что побудил бы сделать это. А иначе… иначе чувство странное возникает, словно он осознает: сил не хватит.       Усмехается вслух совсем не весёлым мыслям и закрывает рот ладошкой, вспоминая, что он вообще-то не один, и на соседней кровати хрипит и булькает носом Тэхён. — Чего смеёшься? — раздаётся басистый голос брата в ночной тишине. Хосок вздрагивает от этого звука, и по позвонку мурашки проходят, до того неожиданно. — Я тебя разбудил? — Нет, — коротко отвечает Тэхён, и старший слышит скрип кровати и шуршание одеяла. Брат заводит руки за голову и смотрит в потолок. Тоже не спится, потому что он чувствует неминуемый конец. Видит, как брат нервничает, поглядывает на него украдкой весь день, сказать что-то пытается, но обрывает себя. Тэхён не дурак и всё понимает. Понимает, что ему скажут, наконец, отстать. Сгинуть восвояси и никогда-никогда больше не напоминать ни о себе, ни о своих чувствах неправильных. Драматично, конечно, но он именно так себе и представляет это. Болезненно, сокрушимо. — Тэ, — начинает Хосок и прочищает от давящего кома тревоги горло. — Я поговорить хотел…       Младший лишь мычит в ответ и закрывает глаза, сглатывает громко, отчего в тихой комнате проносится характерный звук.       Хосок всеми силами старается игнорировать это и то, как стучит своё собственное сердце. А потом понимает, что не может. Как и предполагал. Не может произнести сейчас ни звука. Ни единого слова в голове не формируется. Лишь воспоминания и горечь от того, что если он сейчас скажет «нет», Тэхён точно не пойдёт на полумеры и никогда больше к нему не прикоснётся ни как раньше, ни как сейчас. Сейчас. С замиранием в сердце приходит и понимание того, что «сейчас» — гораздо приятнее. Хосок оправдывается снова и снова перед собой. Что он просто тактильный маньяк, что ему всего-то нравятся прикосновения, нравится тепло чужих рук и мягкие касания, позволяющие понять, как сильно его любят. И что абсолютно всем приятно ощущать себя так. А потому проводит аналогию и кривится в отвращении, представив на месте Тэхёна любого другого. Выясняется: чужая такая любовь противна и отвратительна. Любовь, что проявляет к нему Тэхён, — неправильна и, пожалуй,.. Что там было дальше? Хосок уже теряется в чувствах, ведь каждый раз, когда он думает об этом, синонимов «неприятно» всё меньше. И даже то когда-то болезненное воспоминание о случае на кухне больше не отдаётся шквалом ненависти и злобы; лишь безумным смущением и щекочущем всё нутро чувством тревоги, тревоги приятной, волнительной. Осознание этого шарахает по больной голове с такой силой, что выть на луну хочется. Сжать кулак посильнее и вдарить по стене напротив, потому что нельзя было этого всего допускать. Хосок тратит последние силы на то, чтобы не разреветься от ощущения поражения перед самим собой прямо сейчас.       Тем временем тишина затягивается, и Тэхён всё больше напрягается в ожидании. И когда слышит, как брат судорожно втягивает воздух через рот, терпение заканчивается. — Хо…       Для старшего этот звук становится решающим. Эмоции хлещут через край, через верх бескрайним потоком. Хочется закричать громко-громко, разбить пару ваз о пол. Потому что вот оно, братское нежное «Хо», и он готов закрыть глаза на всё, что было и будет. Последняя мысль добивает. Так скверно и гнусно на сердце не было ещё никогда, потому что брат, потому что мужчина, потому что грёбаное «да» вместо «нет». Он всхлипывает громко, не в силах больше держать в себе слёзы. И жалеет себя, потому что кажется, что он как никогда себя накрутил постоянным варевом мыслей в голове, обманул. Но когда слышит, как Тэхён приподнялся с кровати, замирает и выдыхает с плачем. — Хо, ты чего? — беспокоится младший и подходит к дрожащему телу в кровати. Хосок уткнулся в подушку и ревёт уже в открытую, ибо невмоготу. Хочется вырвать с корнем, выкинуть все чувства разом, они заполонили голову, вытеснили правильные и разумные мысли, сделали их подконтрольными себе. И если раньше Хосок считал, что не владеет своими эмоциями, то теперь он не владеет ничем. Всё в его больном сознании и чувствах — один сплошной Тэхён, аккуратно садящийся на пол подле кровати и дотрагивающийся до чужого плеча.       Из Хосока хлещет, рвётся наружу гонимое «ещё» на приятное прикосновение, порождающее мурашки. Он инстинктивно прячется от этого, зарывается ещё сильнее в одеяло, потому что неверно, ошибка, отчего плачет лишь громче, как маленький ребёнок. Тэхён не отстраняется, смотрит лишь испуганно в переживании за брата и предпринимает вторую попытку. Пускает свои пальцы в мягкие волосы и поглаживает по голове в успокаивающем жесте. Хосок замирает, прислушиваясь к ощущениям. Что-то в этот момент незаметно ломается, рвётся, словно паутина, сплетенная внутри только для себя. Лицом по подушке елозит, вытереть слёзы пытается, но тут же проступают новые, а потому поворачивает голову медленно и зажмуривает глаза, ведь Тэхён руку убирает, перемещая её на плечо. Смотрит внимательно, выжидающе и гладит нежно-нежно. Он думает, что Хосок, освещенный блеклым лунным светом, волшебный. — Ну, ты чего? — ласково произносит и голову склоняет вбок, чтобы сравняться лицами и заглянуть в заплаканные глаза. Когда это происходит, когда их взгляды встречаются, Тэхён застывает. Всё внутри взрывается фейерверком, да так, что хочется подпрыгнуть на месте. Ведь в плачущих тёмных глазах напротив расплывается болезненное «можно», мешаясь с ещё тысячей чувств, неспособных перекрыть единственно важное.       Тэхён думает, что он поглощён полумраком, чувством таинственности и открытости, а потому позволяет себе это «можно». Хотя бы раз.       Хосок дёргается, когда младший поднимает одеяло. Он инстинктивно пихается и отталкивает брата, самовольно ложащегося на кровать и накрывающего обоих одеялом. Он сопротивляется и пыхтит, поднимает ноги, лягается ровно до тех пор, пока Тэхён не смыкает его в сильных объятьях, как капкан, из которого не выбраться. Хосок в ловушке. И чем больше он сопротивляется, тем лишь больнее становится. Так это работает. — Нельзя, нам нельзя, — повторяет вновь и вновь, надрываясь в слезах, мотает головой, легонько пихаясь, потому что нет сил на большее. Он вымотан и морально, и физически. Тэхён лишь крепче прижимается и обвивает ногами ноги Хосока, сплетая вместе.       Старший, носом насильно уткнутый в чужие ключицы, дышит снова часто-часто, мажет о чужую кожу слезами, а потом обхватывает в ответ руками и сжимает тэхёнову футболку до белых костяшек. Младший улыбается, не веря, что всё действительно происходит наяву, и жмётся ещё крепче. Хосок успокаивается в чужих объятьях под звук стуков сердца и шепчет снова: — Нельзя, уйди…       Но не пихается больше, лишь плотнее прижимается и трётся щекой о чужую грудь. Тэхён шире улыбается и чувствует безграничную радость; нутро щекочет, словно там пробиваются сквозь плотный слой земли ростки прекрасных цветов.       Он нежно проводит рукой по влажной спине. Глаза жжёт от подступающих слёз. Хосок дышит через рот, опаляя жарким дыханием ключицы и шею. Пальцы аккуратно прослеживают путь дальше по спине и заходят за задравшуюся пижаму брата. Хосок напрягается, но не отползает, лишь дышит более учащённо, что не укрывается от второго. Рука остаётся там, на пояснице, кожа к коже, так, как в мечтах. Сдерживать слезы становится невозможным. Они катятся по щекам мокрыми дорожками, и Тэхён готов поклясться, что это лучшее мгновение в его жизни. Он не может стереть глупую улыбку с лица и прижимается губами к макушке, вдыхает любимый запах и плачет-плачет-плачет.       Хосок же, наоборот, успокаивается. Чувствует жар кожи руки на своей спине и не может поверить, что позволил. А когда слышит сдавленный всхлип, думает, что нет, может. Он может поверить и в то, что сердцу спокойно и легко впервые за долгое время, и в то, что так невозможно приятно и нежно в совсем не нежных объятьях, и в то, что переплетённые ноги, ключицы напротив — самое значимое, что может быть, на данный момент. Но его измученные мысли вновь и вновь возвращаются к той тревоге: самое неверное и немыслимое, что могло произойти, произошло. Он засыпает с улыбкой на лице, роняя слезы, и надеется, что происходящее — лишь сон. Завтра он проснется, потянется в просторной кровати и улыбнется, повернув голову, чтобы увидеть на соседней кровати мирно посапывающего Тэхёна, а чувство спокойствия никуда не исчезнет.