Must not.

— Ну, какая отмаза на этот раз? — максимально саркастично спрашивает Мин при встрече. Целую неделю, с того самого дня, они не возвращались к этому разговору. Юнги не затрагивал тему хосокова брата, да и разговоры их были сухими, редкими, так как тот снова ударился в учёбу. Сейчас он думает, что даже не удивится, если друг снова пойдёт на попятную. Юнги смотрит выжидающе, с лёгким раздражением во взгляде, накручивает сам себя невесть от чего. Хосок медлит с ответом несколько секунд, за которые второй успевает порядком вскипеть. — Не будет отмаз. Мы, вроде, поговорили, — слышится задумчивый ответ, и на лице отражается смятение. Старший подмечает эту странность и прищуривается подозрительно. — И до чего договорились?       Хосок снова молчит дольше нужного, обдумывая, как сформулировать их договорённость. Ведь он и сам толком не понял, к чему они пришли. Прокручивает в голове диалог и следующую за ним неделю. Думает, что теперь всё выглядит донельзя странно даже с высоты того, что происходило «до». — Ну… условились. Я от него не шарахаюсь, а он ко мне не лезет сильно. До экзаменов, по крайней мере. А потом я уеду, и всё забудется, как страшный сон, — всё так же задумчиво произносит, попеременно вздыхая устало и с некой грустью. От Юнги это не скрывается, но он тактично игнорирует все эти печальные вздохи. Однако есть момент, который проигнорировать нельзя. — «‎Не лезет сильно»‎‎?       Брови вскидывает в удивлении, мол, это ещё что значит.       Хосок кончик языка прикусывает и вскидывает брови, зеркаля выражение лица напротив, потому что знает, что, если покажет хоть какую-то подозрительную эмоцию, Юнги снова вспыхнет. Такая защитная реакция оказывает эффект, и старший верит, когда Хосок говорит, что слова подобрал неверные. — Не домогается, — произносит нервно, кривясь от неприятного слова, потому что оно уже совсем не вяжется с Тэхёном и с тем, что происходит. На душе гадко и мерзко, словно он этой фразой брата опорочил, замарал.       Старший всё так же глядит с прищуром, внимательно и долго, а потом отмирает, видимо, решив, что ответ его устраивает. Хосок выдыхает незаметно в сторону, запоздало замечая, что всё это время почти не дышал.       Ощущение такое, будто он что-то скрывает, хотя на сей раз ни в чём и не соврал. Однако понимает обман в посыле, ибо обстоятельства сейчас кричат о том, что Тэхён лезет, ещё как лезет, но домогательством это более назвать нельзя.       Ещё в тот же вечер они вместе перенесли вещи Хосока обратно. Молчали при этом. Тэхён чувствовал дикое смущение и даже стыд за то, что позволил увидеть всё свои отчаяние и тревогу. Но, в то же время, нисколько об этом не жалел, потому что цели своей добился. Хосок не шарахается, не закрывается в другой комнате. Чувствует себя, правда, ужасно неловко, это видно по взгляду — такому же неловкому и отчего-то виноватому.       В их повседневную жизнь постепенно, слово за словом, возвращаются привычные-непривычные разговоры ни о чём. Лёгкие, незамысловатые, приятные. Такие, какие обычно бывают у друзей. Тэхён позволяет себе ужимки, подколы, шуточные язвления. Хосок же позволяет себе смех, раскатистый и привычный. Как раньше, но только смех. Потому что всё остальное до обратного по-другому.       Хён замечает. Не сразу, день на третий-четвертый. Тэхён не прикасается к нему, не подходит ближе вытянутой руки. И когда это делает Хосок, одёргивает себя, отскакивает, как от огня. Хотя делает вид непринуждённый, мол, так и надо. Когда в очередной раз Тэхён пятится как бы невзначай от него в дальний угол кухни, Хосок хмурится, понимая: нет, не кажется‎. В голове пролетает разочарованное «кто от кого ещё отдаляется», а после и ложкой по лбу сам себе, потому что тоскливо на душе от подобного отношения. Хотя и понимает, что младший выбрал верную позицию. Надеется, что это поможет его чувствам утихнуть. Но вот что делать со своими — пока не решил, ибо смешанные, странные. Ушибленное место потирает, на что Тэхён смотрит внимательно, смеётся, спрашивает, всё ли у хёна в порядке с головой, но не приближается. Ему хочется ложку отобрать, подурачиться. Сделать хоть что-нибудь. Или просто постоять рядом.       Но теперь Тэхён боится. Буквально всего боится. Из-за своих выходок он чуть не лишился последнего времени с братом. Теперь он обещает себе быть осторожным в словах и особенно в действиях. Он далеко не дурак, себя знает и ни на минуту не забывает свой характер дурной и натуру властную, настырную. А значит, верный способ не наломать снова дров — держаться подальше, насколько это возможно, хотя бы физически. И получается как-то нелепо и скверно, потому что злость накатывает. Раздражают такие рамки и ограничения, и вот пойми теперь, что хуже: сорваться однажды от такого воздержания или от того, что слишком близко?       Лишь спустя пять дней их обоюдного перемирия Тэхён позволяет себе прикоснуться. Потому что чёртов Хосок сам просится. Младший видит, как хён грустнеет, как улыбается неловко и затравленно всякий раз, когда не получает тактильной близости, и волком воет саднящее «ты дурак?!». На пятый день Тэхён, сонный, только проснувшийся, утыкается внезапно в шею, а Хосок чуть не подпрыгивает на месте от неожиданности. И каких сил даётся ему этого не сделать! Напрягается всем телом, оладьи на сковороде переворачивает аккуратно, боится даже рукой лишний раз пошевелить. Ибо истосковался по близости, по прикосновениям тёплым, нежным. У Хосока в голове рой мыслей из подозрений, в которых он, вроде как, жил несколько лет без этих самых прикосновений и ничего, но прямо здесь и сейчас ощущает, словно это что-то необходимое и естественное. Чувствует руку на своём боку, что ложится аккуратно, почти невесомо. Тэхён тоже боится спугнуть. Сглатывает шумно, лбом трётся о шею и волосы, словно бодается. Улыбается невольно, так как ждал этого, желал безумно, до дрожи. Стоит лишь раз желанное получить, и… — Доброе утро, — звучит хрипло за спиной, отчего мурашки по телу проходятся разрядом. Хосок вдыхает шумно и отвечает скромно и тихо: — Доброе.       Мгновение спустя оба расслабляются. Оладьи подрумяниваются, и по кухне разносится вкусный запах. Тэхён голову на плечо брата кладёт и стоит вот так прижавшись. Буднично, нежно, по-домашнему. Он видит в этом утреннюю идиллию, в которой Хосок ответил ему взаимностью. Пытается не отвлекаться на таймер в голове, ожидая, что от него отпрянут. А потому не двигается больше. Прислушивается к шипению теста на сковороде, смотрит на свою руку на чужом боку и пальцы чуть-чуть сжимает. Совсем легонько, незаметно, только для того, чтобы почувствовать через футболку тонкую талию и линию вздымающегося в сдавленном дыхании плоского живота. А старший видит в этом моменте одно из самых приятных прикосновений, несмотря на то, что это явно заходит за рамки того, как обычно ведут себя братья. Ему не хочется видеть в этом какой-то контекст, потому что приятно, тепло и уютно вот так. Буквально до слёз нежно и по-родному, а потому позволяет, не видя в этом проявления потакания своим же ощущениям и чувствам.       И когда оладьи готовы, Тэхён нехотя отстраняется на шаг, пропуская брата к столу. Заглядывает в лицо напротив, пытается поймать неловкий взгляд, что мечется из стороны в сторону. У Хосока щёки пунцовые, брови сведены задумчиво и стыдливо, потому что момент прошёл, оставив за собой лишь яркую картинку того, как это выглядело со стороны. — Думаю, не стоит к этому привыкать, — произносит тихо, с хрипотцой, прочистив горло, и взгляд опускает в тарелку. Теперь уже горят не только щёки.       Тэхён смотрит на зардевшегося брата, что кажется маленьким-маленьким от смущения, и произносит краткое «ага», не в силах сдержать отчего-то счастливую улыбку.       Как калейдоскоп, отношение Тэхёна к нему снова меняется, да так резко и скоро, что Хосок теряется. Пропали дружеские подколы и сарказм. На их место пришёл взгляд — заботливый, внимательный и любящий до красных сердец в карих глазах. И улыбка добрая, мягкая, по-настоящему счастливая. Хосоку кажется, что им бесстыдно манипулируют, зная, как он падок на нежности, но ничего сделать с собою не может, когда видит тёплую гамму чувств в лице напротив.       Тэхён прикасается много, часто, уже менее робко. Обнимает с утра слегка, проводит рукой по голове невзначай. Они это не обсуждают, не комментируют. Однако и нет прежнего «не вижу и видеть не хочу». Появилось новое «вижу и допускаю, покуда это приятно обоим». Тэхён в своей дозволенности даже в коридоре мимо спокойно пройти не может: обязательно толкнёт легонько и шутя в плечо или в бок, а потом обхватит рукой, не давая упасть, несмотря на то, что угрозы этого и в помине нет. Улыбается проказно.       Хосок соврёт, если скажет, что ему это не нравится. А потому в очередной раз позволяет Тэхёну подсесть рядом на диван. Младший по-хозяйски руку на родное плечо закидывает, прижимается к боку, улыбается довольно, словно добравшийся до сметаны кот. Старший на это лишь улыбается легко, чуть заметно. На душе тепло приятным киселём разливается, обволакивает нутро. Улыбка на лице дёргается, когда Тэхён внезапно второй рукой их пальцы сплетает. Хосок голову поворачивает, смотрит на брата возмущённо. Тот, в свою очередь, на него даже не взглянет, делает вид, что увлечён телевизором, однако не может сдержать улыбку в озорстве и губы сжимает, пытаясь это скрыть. Хосок усмехается, головой качает в немом «оборзел», но руку не убирает, потому что не видит в этом жесте чего-то непристойного.       Но когда мимо зала проходит мама и Хосок видит ее в проёме, пытается отдёрнуть. Да глаза расширяет в удивлении, потому что чувствует, что ему не дают это сделать. Тэхён в сопротивлении ладонь сжимает нежно, но настойчиво. Поворачивает голову и смотрит в испуганные глаза нечитаемо. Хён волнуется, но виду не подаёт, так как боится этим вызвать подозрение и лишнее внимание, а потом давит на чужую ладонь со всей силы, отчего Тэхён шипит сквозь зубы, но всё так же держит. Мама странности их сцепленных рук так и не замечает, но старшему такая выходка смешной не кажется, и он вновь вспоминает тот мандраж, что испытал, когда очнулся с братом в одной постели с мыслью о том, что их сейчас застукают. — Придурок, — шёпотом злобно возмущается старший, однако расслабляется и всё ещё позволяет своей руке покоиться в чужом капкане пальцев. Тэхён на это лишь хмыкает негромко и нежно поглаживает большим пальцем сжатую ладонь. И именно этот нехитрый жест отдаётся чем-то тревожным, что ухает неприятно о рёбра. Словно он был чем-то совсем запретным, интимным, и от того становится до одури жарко. Хосок смотрит на чужую руку почти вдвое больше своей и сглатывает. Пальцы продолжают поглаживать кожу, вызывая мурашки. Он неловко расцепляет их и отползает на другой конец дивана, пытаясь больше не смотреть на брата. Последний же сперва в удивлении вскидывает брови, а потом хмурится. Смотрит на хёна долго-долго, пока тот не сдаётся под молящим взглядом и не произносит тихое «жарко», которое должно всё объяснить.       Показывающееся по телевизору шоу больше не интересует, перед глазами лишь бессмысленно мелькают картинки. Хосок только сейчас, спустя огромное количество проведённого вот так времени, задумывается о том, как много готов позволить и как далеко всё может зайти. Мысль о том, что позволять становится всё проще и проще из-за того, что он перестал видеть в открытых жестах что-то запретное, поистине пугает.       Юнги на реплику лишь хмыкает, смотря на собственные руки, и, останавливая взгляд на наручных часах, вскрикивает, понимая, что оба опаздывают.