Must not.

      Тэхён заходит в комнату и оглядывает брата, что лежит пластом на кровати, надев наушники. Музыка орёт так, что у двери слышно. Отвернулся к стене, набычился, щёки надул. Младший смотрит какое-то время и отмечает про себя, что Хосок сейчас вредничает, как ребёнок. Садится на край кровати и наушники с головы снимает. — Оглохнешь, — произносит с добрым смешком, смотря, как старший разворачивается и смотрит возмущённо, обиженно. Тэхён сглатывает и отводит взгляд, пытаясь держать свои эмоции в узде. А их через край, через верх, потому что поверить всё ещё не может, что родители действительно пошли на это. Такое решение кажется самым идеальным стечением обстоятельств. Поскольку он не только избежал распада семьи, но и даже избежал расставания с Хосоком после его выпуска. Приятным, невероятным до дрожи является бонус о том, что они будут жить вдвоём. Одни. И мысль об этом приводит в восторг, будоражит. А потому он совсем не думал о чужих желаниях, когда с замиранием в сердце выпаливал единственное верное и правильное, на его взгляд, ожидая ответа. Тэхён сожалеет, что в тот момент собственное «хочу» перевесило внимание к желаниям брата, но он ничуть о своей настойчивости и самостоятельности не жалеет. Получил всё, что хотел, и даже больше. Он честно пытается себя одёрнуть, перестать мысленно прыгать от радости, как заводной, ведь, то, что они останутся одни, — ну совсем ничего не значит, но... — Ты ведь знаешь, что так будет лучше, — почти шепчет Тэхён, потому что если громко и с чувством, отголоски улыбки в словах сдержать не получится.       Хосок хмурится на это ещё сильнее и, кажется, даже начинает пыхтеть от возмущения. — Меня в этом доме ни во что не ставят, — произносит обиженно, наблюдая, как Тэхён буквально краснеет от натуги и кулаки сжимает. Хосок понимает, что, действительно, расклад один из лучших. У самого нутро всё трепещет от осознания того, что с него сняли всю ответственность за его предположительную обязанность быть преемником. Потому что это доселе давило невидимым грузом всякий раз, когда он пытался принять какое-либо решение насчёт своего будущего, осознавая, что оно может в любой момент обрушиться по лёгкому щелчку пальцев отца. — Не говори так. Я сделал это, в первую очередь, для тебя, — звучит возмущённо, словно его задели, хотя сам давится в смешливой гримасе, поджав губы.       Хосок морщится и пихает легонько кулаком в бок. — Чего ты лыбишься? — произносит рассерженно, в глаза смотрит угрожающе, намекая, что ему здесь вообще не смешно и за такое поведение младший рискует отхватить. Тэхён лишь ещё больше раззадоривается и улыбки квадратной и радостной сдержать больше не может. Смотрит весело и счастливо-счастливо, как никогда прежде, словно все его мечты исполнились. Осталась лишь одна, но он зацикливаться на её достижении пока не хочет, потому что вот она, лежит напротив и пыхтит обиженно. — Что смешного, спрашиваю?! — и снова пихается, пихается ладонью в бок. Тэхён от толчков покачивается и прикусывает нижнюю губу игриво. Чужую руку перехватывает и пропускает свои пальцы меж чужих. Так легко и естественно, так нахально и доступно, словно это нормально для них. Словно говорит этим жестом «смотри, не страшно», внушая уверенность того, что всё действительно правильно. Глядит внимательно и прямо в глаза, улыбается, всё с так же поджатой губой. Хосок замирает всем телом, и даже, кажется, перестаёт дышать. Наблюдает за руками и ждёт. Чего ждёт — не знает, но чувствует в этом ожидании потребность какую-то почти болезненную. И когда Тэхён, не расцепляя рук, пододвигается ближе и кладёт голову на его грудь, сердце заходится в частоте ударов громких-громких. И эта тяжесть на груди излечивает тяжесть в сердце, от чего он расслабляется незаметно и позволяет себе второй рукой желанно пройтись по мягкой макушке напротив. Пальцами пряди нежно перебирает, массирует кожу головы. Тэхён снова его успокоил. Вот так просто и быстро. Хосок ловит себя на мысли, что стал буквально зависим от таких прикосновений и нежностей в минуты отчаяния, в минуты радости и обиды. В любое время, чёрт возьми. Зависим от именно его прикосновений. Глаза прикрывает и прислушивается к ощущениям реальным, что невольно смешиваются с теми опасными и запретными, преследовавшими ночью.       Тэхён же трётся носом о чужую грудь и продолжается улыбаться. Снова губу терзает, удерживая в себе порывы запищать от накативших чувств. Ощущение мягких подушечек пальцев на коже вызывает табун щекочущих мурашек. Приятных, томимых, заставляющих расслабиться всё тело. Поглаживает большим пальцем тыльную сторону ладони, как в тот раз, и думает, что в своей наглости преодолел ещё одно «можно». Совсем недавно сокрушался, что, возможно, в последний раз прикасается к брату, а теперь... Теперь готов плакать от счастья, так как понимает, что их ждёт ещё много-много таких моментов. Нежных, домашних, и сердце трепещет в предвкушении. Взбудоражен, возбуждён до предела, когда невольно представляет их одних, без свидетелей и рамок. Как с утра, в одном из дозволенных «можно», обнимает буднично брата со спины. Как смотрят телевизор, сплетаясь руками, ногами, телами. Как он позволяет себе лёгкий чмок в висок или в лоб, потому что знает, — Хосок не против. Как дурачится с хёном и касается любовно, не стыдясь и не боясь, что родители могут в этом увидеть подтекст. Увидит лишь только Хосок, но позволит в молчаливом «возьми». И Тэхён возьмёт, возьмёт сполна, как он умеет. Пугает лишь его ненасытность, в которой он тонет из раза в раз всё глубже, утягивая в пучину и брата. Жмурится, пытается унять разбушевавшееся сердце, мучимый логичным вопросом: насколько много старший готов ему позволить? А потом одёргивает себя, пытается, по крайней мере. Потому что ни к чему давать себе ложные надежды, однако и то, что есть сейчас, когда-то смутно представлялось реальностью. И трудно игнорировать всю эту ответную нежность со стыдом и неуверенностью в глазах напротив всякий раз. А потому лишь ещё больше льнёт, буквально ложась на него всем телом. — Тяжёлый, — кряхтит в возмущении Хосок сквозь улыбку, на что Тэхён начинает ёрзать в кровати, губами причмокивая. Щёки уже болят от напряжения в улыбке. Повыше заползет, утыкаясь макушкой в подбородок, и пытается ноги закинуть на кровать.       В этот момент в комнату заходит мать без стука. Долго перед дверью топталась, не решаясь постучать, прислушивалась к звукам. А когда до её слуха донеслось приглушённое «тяжёлый», рука сама дверную ручку дёрнула. Какое-то нелепое чувство волнения поймать их с поличным заставило появится так внезапно. И смотрит теперь с глупым выражением лица на сыновей, что застыли в неловкой позе в кровати. Подмечает про себя снова сплетённые руки и сомнения, что были, отпадают окончательно. Тэхён медленно поднимается, сползая с Хосока, что одеревенел от страха всем телом. — Мы не закончили, — решается, наконец, мать напомнить о разговоре, который был прерван. Младший встаёт и идёт к ней навстречу быстрым шагом. Она от неожиданности пятится назад, чего он и добивался, закрывая за собой дверь. Смотрит на маму сердито и даже грозно, подталкивает её подальше от комнаты, чтобы Хосок не слышал, не видел. Она и рада бы возмутиться такому нахальному поведению, но не решается. Ибо взгляд раздражённый, пропитанный подростковым упрямством, а сам он потерял былой страх и панику, что охватывали все тело ранее. Когда они заходят в мамину комнату, Тэхён закрывает за собой дверь, чтобы ненароком никто их разговор не услышал. Поворачивается к маме и начинает первым: — Не лезь с этим к Хосоку.       Она глядит внимательно за эмоциями в лице напротив и понимает, что Тэхён сейчас ещё серьёзнее, чем был тогда, за столом. — Я не знаю, о чём ты там подумала... Но ты ошибаешься, если думаешь, что..., — обрывает фразу, и сникает, словно даже вслух произносить это не хочет. Но когда она видит в глазах печаль немыслимую, бездонную, как океан, понимает, что между ними действительно ничего нет. И произносить не хочет лишь потому, что хотелось бы. И от того гадко на сердце у матери. Облегчения не чувствует, так как видеть подобные эмоции в лице любимого сына — куда хуже, чем испытывать их самой. Она думает любовно, что Тэхён настоящий дурак. Не может и даже не пытается свои эмоции скрыть, отчего она напрасно полагает, что он решился ей довериться. — Хосок не знает? — звучит тихо, почти беззвучно, словно мама произносит слова запретные.       Тэхён голову поднимает резко и смотрит в смятении. Сглатывает и снова наигранно сникает, качая головой невесомое «да», решая, что так будет лучше. Пусть в её глазах он выглядит сейчас донельзя мерзко, но Хосока от этого оградит.       Мама задерживается на этом жесте, что сквозит отчаянием, и думает, что Хосок дурак не меньше. Потому что увиденное заходит за рамки того, как ведут себя братья, а значит, последний снова подпускает, позволяет безмолвно делать с собой всё, что вздумается. Следом приходит осознание и того, что так просто, в таком случае, увлечённость Тэхёна не пройдёт. И, судя по всему, младший для этого сделает всё, что угодно. Затея следить за работой компании становится прозрачной и ясной как день, такой же ясной, как и понимание, что Хосок, всепрощающий и отзывчивый, останется здесь заложником, узником в тэхёновых руках.