Must not.

      С напряжённых переговоров на кухне проходит ещё полмесяца, и всё, казалось бы, становится на круги своя. Хосок продолжает упорно трудиться и оттачивать своё мастерство в танцах уже без тяжкого груза на сердце в виде давления отца и неприятного для себя будущего. Про экзамены, конечно, не забывает, но учёба таки отходит на второй план. Тэхён же с отцом пропадает на работе после школы, а иногда и занятия прогуливает. Мама на это лишь неодобряюще головой качает, но не вмешивается. И, несмотря на то, что с главой семейства у Тэхёна отношения всегда были натянутые, чисто формальные, они хорошо находят общий язык. Младший сообразительный, пытливый, не всегда внимательный, правда, но его живой ум и проницательность окупают всё с лихвой. Работы оказывается действительно немного. Появляться там придётся всего раз в неделю после отъезда родителей. И основную информацию Тэхён выучивает уже на второй день, так как разговоры родителей в пределах дома то и дело сводились к семейному бизнесу, а потому всегда на слуху. Отец отчаянно пытается скрывать младшего от штата, чтобы те не прознали раньше времени о родстве. И только лишь спустя неделю знакомит его с узким кругом людей наиболее приближённых, перед этим разодев сына солидно и строго. Да и Тэхён вёл себя в тот день не по годам серьёзно, так, что никому и в голову не пришло, что он несовершеннолетний. Молодой, да, но не мальчишка, чем отец был крайне доволен и буквально светился от гордости.       Разговоры за семейным столом превратились в оды успехам Тэхёна, который внезапно, по мнению отца, остепенился. Младший же, на самом деле, мехом наружу лезет в своих стараниях ему угодить. Про себя всё так же бесится, психует и ворчит на любую свою оплошность или на того мужчину из штата, что постоянно над ним подшучивает. Наружу это, конечно, не выносит, кулаки лишь сжимает, на что уходят все силы. Такие нагрузки не для подростка шестнадцати лет, а потому, приходя домой, превращается в оголодавшего по близости и эмоциональной подпитке зверя, что достаёт брата пуще прежнего. Уставший, порою, виснет на старшем мешком прямо с порога, не раздеваясь. Хосок уже встречать его вечером не выходит, чтобы Тэхёна на лишнюю близость не провоцировать при родителях. Ибо ночь после того, как их мать в компрометирующей позе застукала, не спал от страха. Тэхёна украдкой расспрашивал, что за разговор они вели, но так ничего внятного не получил. Младший отмахнулся небрежно, словно эта тема времени его не стоит. Хосока успокоило отчасти, но тревога каждый раз всё больше и больше горло сдавливала. Когда Тэхён, например, льнул к нему за ужином. Пихался, щипался, пинался под столом. Отец свои речи, одной маме интересные, толкает, попеременно вставляя чуть чаще, чем обычно: «Тэхён, не лезь к нему», «Тэ, дай человеку поесть». Лишь мама сидит и задумчиво наблюдает за потеющим в немой панике старшим и почти пьяным от усталости каждый день младшим.       Намеченный Хосоком план спокойно отжить этот месяц до отъезда родителей летит в тартарары, когда Тэхён совсем уж звереет. Держать свою натуру взрывную в узде становится всё сложнее, характер тяжёлый и строптивый никуда не деть, и он пыхтит всё чаще на любое замечание отца. Начинает порыкивать на людей, что окружают, и смотреть исподлобья, когда папа объясняет принцип работы снова и снова. Тэхён ненавидит, когда ему дважды повторяют, а тут он уже почти месяц терпит то, что одно по одному твердит отец.       Остаётся только кулаки сжимать до белых костяшек, закатывать глаза незаметно и прислушиваться к ощущениям впившихся ногтей в ладони, а не к причитаниям мужчины напротив. Кивает-кивает, сглатывает, убивает про себя раз сто и улыбается вымученно, саркастично. Таким злобным домой и возвращается, что Хосок на стену от него лезет. Прикосновения становятся настойчивее, настырнее. Последние три ночи к старшему в кровать залезает. Хосок молчит, делает вид, что спит, и не двигается. Младший лишь прижимается спина к спине. Ведь если развернуться себе позволит – позволит и ещё чего, а потому скрипит зубами в раздражении, но лежит смирно. Ибо потребность в близости становится лишь сильнее, по мере приближения заветного для обоих дня, когда родители покинут дом. Тэхён каждый раз, когда об этом думает, бьёт себя по коленке, потому что сердце стучит отчаянно и надрывно, словно в ожидании заветного. Мысленная мантра «ничего, это не значит ничего» уже не помогает, и он готов плакать навзрыд от беспомощности перед своим трепещущим, ожидающим, предвкушающим нутром. Будто им лишь родители преградой являются. Никакие уговоры самого себя от этих мыслей избавиться не помогают. И за неделю «до» потребность вперемешку с раздражением и злостью становятся уже невыносимыми.       Когда сидят на диване, Тэхён снова носом в шею утыкается и дышит-дышит родным теплом. Старший возмущается, конечно, но сам к телу напротив прижимается, потому что приятно до дрожи и ведёт каждый раз. Потому что сам скучает вплоть до вечера и невольно минуты до прихода брата считает в ожидании уже привычных объятий. Ему кажется, что он совсем-совсем пропадает в человеке, что под боком. Настолько, что ловит себя на мысли о предвкушении. И возмущается всякий раз уже только на то, что их могут разоблачить. Словно он каким-то образом пропустил тот период, когда его сознание перестало шептать стыдливое «можно», заменив его на автономное «хочу». Хочет сам и не отстраняется, но когда слышит, как родители по лестнице вниз спускаются, вздрагивает в тревоге, что преследует теперь постоянно. Тэхён капризно сильнее прижимается, закидывает ногу, сжимает в капкане, произнося тихое и даже угрожающее «не дёргайся» на ухо. И Хосок понимает, что Тэхён относится к сложившейся ситуации с вызовом, с пассивной агрессией всякий раз, когда на горизонте появляются родители. И это пугает ещё сильнее. Хосок ругает брата неловко, бьёт по рукам, когда старшие не видят, ибо такое намеренное поведение к добру не приведёт. И не приводит. Потому что мама игнорировать эти игрища младшего больше не может.       Наблюдает за Хосоком в его панических попытках держать себя в руках, не дрожать всякий раз, когда Тэхён его домогается неосознанно, на автомате. «На автомате» режет мамино сердце неприятно, и она догадывается, что подобной обыденности они достигли не в одночасье. А ещё понимает, что старший из кожи вон лезет, пытаясь перевести все прикосновения в шутку, смеяться неловко, толкать в ответ Тэхёна, что, кажется, совсем уж забылся. Что означает лишь одно – Хосок знает. Ещё как знает и боится за обоих. А потому она произносит как-то невзначай, для контрольного выстрела: ㅡ Вы с Тэхёном так сдружились в последнее время, ㅡ и наблюдает за реакцией старшего, что в это время гремит тарелками, расставляя на стол. Рука в воздухе застывает на мгновенье, недостаточное, чтобы обратить внимание на это в любое другое время, но не сейчас. Сейчас мама замечает, как подрагивают пальцы и как нервно он улыбается, смотря прямо в глаза наигранно-удивлённо. Сглатывает, а улыбка лишь шире: ㅡ Правда? ㅡ за чем следует нервный смешок. ㅡ Да... да, думаю, мы поладили.       Отворачивается, рукой за краешек футболки хватается в панике и тянется за стаканами. И когда берёт один, слышит его стук о дно полки, потому что руки дрожат. Зажмуривается в мысленном «блять» и разворачивается, сталкиваясь со взглядом серьёзным, осмысленным. Улыбка с лица тут же сползает, и он снова глотает вязкую слюну с привкусом страха.       Пауза затягивается, и Хосок спрашивает тихо и в растерянности: ㅡ Ты чего?       Мама смотрит ещё какое-то время нечитаемо и произносит усталое и тяжёлое «ничего» с нажимом. Просит позвать остальных за стол, чем Хосок пользуется, трусливо сбегая.       Он понятия не имеет, что всё это значит и значит ли вообще, но теперь отчётливо осознаёт, что мама догадывается обо всём. О чём именно, правда, неизвестно. Потому что между ними вроде и нет ничего, но потом кусает себя за щёку, вспоминая, как засыпают вместе и просыпаются в обнимку, вспоминает ощущение чужих губ, прижимающихся к шее привычно, пусть не в поцелуе, но настойчиво и «почти». И как тогда в ванной...       Хосок думает, настало время признать, что между ними уже давно происходит то самое «всё», которое он так отчаянно пытается скрыть от родителей. Скрыть и сохранить, уберечь, защитить. Осознание последнего заставляет открыть рот в удивлении, настолько он собой шокирован. И когда в таком состоянии он доходит до комнаты и на автомате зовёт Тэхёна за стол, тот к нему подлетает в беспокойстве. В глаза заглядывает и трогает-трогает-трогает везде, словно проверяет, всё ли с ним в порядке. Щёки руками обхватывает, заставляя посмотреть на себя, спрашивает, что случилось. Хосок же смотрит на такого Тэхёна как завороженный и качает едва заметно головой. Глядит в глаза любящие, преданные, беспокойные и тревожные, на губы, что младший облизывает в волнении, и самого потряхивает от накативших чувств. Они ведь не как братья, не как любовники или друзья. Они уже что-то большее, гораздо большее. И, когда это произошло, отследить не может. Кивает лишь снова головой, показывая, что всё в порядке. Тэхён не верит, смотрит с подозрением, но прижимает к груди легонько, в надежде, что это поможет старшему. Хосок задерживается в объятьях на мгновение и отстраняется, вспоминая, что их ждут за столом.       Ужин проходит непринуждённо: в отцовских бессмысленных деловых разговорах и маминых периодических репликах из разряда «Тэ, сиди нормально», «Тэ, нам-то оставь!». И ничего не указывает в её поведении на недавнюю странность, посему Хосок отмирает и расслабляется. Однако, когда отец уходит из-за стола, мама задерживается. Смотрит сперва на застывшего старшего, что собирает тарелки со стола. А потом на младшего, что облокотился о мойку рядом. Тэхён напрягается от такого внимательного взгляда, смотрит так же пристально. Мама раздумывает о чём-то своем недолго и кивает головой в сторону выхода, посылая этот жест только Тэхёну.