Must not.

      На сей раз мать сама закрывает дверь в комнату и, развернувшись, встречает благодарность в глазах напротив. За то, что решила поговорить наедине, за то, что не стала впутывать Хосока, как Тэхён и просил.       Заговорить долго не решается, пальцы ломает и кольцо обручальное на безымянном теребит. Ей кажется, что всё, что она могла бы сейчас сказать, — абсолютно бессмысленно. Слова нравоучительные не дойдут до адресата, а осуждающие вызовут лишь гнев, а то и того хуже — ненависть. Потому что во взгляде сына ни капли сомнения в какой-то своей уверенности, решимости, в позиции, с которой он не сойдёт и под дулом ружья. Мама знает этот взгляд слишком хорошо ещё с детства. И когда невольно возвращается в былые времена, понимает, что предпринимать попытки вразумить сыновей уже тогда было бессмысленно. Задумывается, с каких пор и осознаёт, что с самого начала.       Помнит, каким Тэхён рос ребёнком. Любопытным, весёлым, буйным. Он обожал играть в песочнице, обожал качели и горки. Но ещё больше любил общество, детей вокруг. А мама каждый раз уговаривала сына не идти ни на какую площадку или в парк. Потому что неизменно, раз за разом, к ней минут через десять неслись на всех парах разъярённые родители. Тэхён снова кого-то побил, толкнул, что-то сломал или отобрал. И когда она младшего от чужого плачущего ребёнка оттаскивала, даже не ругала. Молча волокла его, сопевшего, прочь под чужие крики. Обещала каждый раз, что за его выходки он больше на улицу не выйдет. А потом наблюдала, как он сидит у окна и смотрит печально. Часами мог вот так не двигаться, безмолвно своё выпрашивая. Она тогда рядом подсаживалась, пыталась его чем-то завлечь, а он твердил одно: «Хочу с ребятами играть на улице». И слёзы отчаяния на глазах матери проступали, потому что жалко ребёнка. Но и страшно не меньше. Ибо держит повестку в суд за причинение вреда здоровью в руках. Объясняла бесчисленное количество раз, что с детьми нужно аккуратнее, не всегда будет так, как он хочет. Тэхён тогда головой кивал часто-часто, слушал, целовал маму в щёчку и обещал: «Я больше так не буду». Мама верить хотела, но не верила. Ведь на следующий день видела, как младший радостно к ребятишкам бежит. Знакомится, улыбается, ладошку для рукопожатия подставляет, как взрослый. Играть мирно, дружно начинают, да так и заканчивают после очередного тэхёнова «ты дулак!».       Мама тогда прикрикнула громко, чтобы сын её услышал. Услышал. Посмотрел в её сторону сердито и обиженно, возмущаясь, что мальчик сам виноват. А мальчик тот кричит ответное «это всё ты», на что Тэхён, недолго думая, разворачивается и кидает игрушку, что держит в руках, со всей силы. Она ожидаемо прилетает парнишке в лицо, отчего тот заходится в громком плаче. Мама вздыхает, за ухо Тэхёна с площадки ведёт и сокрушается, что это невыносимо. И даже детский психолог здесь бессилен. Разводит руками да причитает, что со временем выходки подобные пройдут, себя изживут. Осуждающе лишь глядит на мать непутёвую, что, по его словам, мало за сыном приглядывала. А она от такого готова и сама накинуться, потому что все силы, заботу и любовь сыну отдает. Да по ночам слёзы подушкой душит, ибо устала в этом замкнутом колесе быть палкой. Тэхёну нужна социализация, как никому другому, но он из детских садов вылетал на раз-два. И когда она с отцом Хосока знакомится, до последнего отказывается показывать ему Тэхёна. Потому что влюбилась, потому что боится поведения своего сына, как огня. И как только он бежит весь такой радостный к Хосоку знакомиться, она невольно минуты в панике считает до того, как услышит слёзы старшего или ругань. Но нет, этого не происходит ни через десять минут, ни через полчаса. Младшие утихомирились где-то у себя в комнате и шушукаются о своём, попеременно хихикая. Не ругаются они ни через день, ни через два. Проходит неделя, Тэхён всё такой же шумный, громкий, капризный. И она понимает, что дело в Хосоке. Наблюдает за ними и ахает в удивлении. Тэхён настырный в своих желаниях, всё ему дай, везде он первый и главный. И как-то так получается, Хосок наперёд знает все его желания и с детским восторгом ещё до того, как маленький Тэхён успевает подумать, шепчет настойчивое «возьми» и улыбается.       Она тогда нарадоваться не могла, даже плакала украдкой от счастья. Ведь Хосок опекал брата, как только мог, и ей казалось порою, что за свою опеку над ним он готов драться.       Вспоминает их единственную ссору в те года и сердце предательски выстукивает страшное «ты знала уже тогда».       В их первый совместный отдых всей семьёй на пляже. Тэхён в одних майке и шортах бегал, палкой размахивал, издавая звуки нечеловеческие, в то время как Хосок замок на песке выстраивал. Они, вроде как, вдвоём должны были этим заниматься, но младший слишком увлёкся, изображая дракона, что будет жить в этом замке. Мама улыбалась идиллии и солнечным лучам, наблюдала. — Тэ, а почему драконом? — спрашивает она внезапно, совсем не задумываясь над своим же вопросом.       Мальчишка бегать по кругу не перестаёт, лишь замедляется. — У меня много золота и плинцесса. — Но принцессу спасает храбрый принц в конце, — напоминает она со смешком. — Будь принцем, — советует и смотрит, как Тэхён внезапно останавливается. Палку кидает и топает ножкой настырно. — Не буду! Я убью плинца и всё золото и плинцесса мне достанутся! — парирует возмущённо, словно мама тут глупости какие-то говорит. Та невольно напрягается, не нравятся ей все эти разговоры про «убью». Удивляет, почему Тэ принцем быть не хочет, это ведь положительный персонаж. Смотрит за ребёнком, что к старшему разворачивается и глядит задумчиво. Подходит, на корточки садится и подползает аккуратно. Хосок это замечает, наклоняется к нему ближе, смотрит удивлённо. Тэхён ладошку к уху брата подносит, словно секрет хочет какой рассказать, но шепчет так громко, что даже мама слышит: — Ты будешь моей плинцессой? — и смотрит замерев, выжидающе.       Хосок на это кривится, отворачивается, продолжает замок прихлопывать. — Какая я тебе принцесса? Я рыцарь! — бурчит негромко, но настойчиво и почти обиженно. Тэхён какое-то время сидит, не двигается, а потом вскакивает и кричит во всё горло, зажмурившись: — Нет, ты плинцесса! — кулачки сжимает и смотрит в гневе, словно его отвергли. Мама взволнованно наблюдает, вспоминая уже забытое чувство тревоги.       Хосок щёки надул, губки сжал и нахмурился, молчит. — Ты плинцесса! Заплу тебя в замке! — предпринимает ещё одну попытку Тэхён, ожидая, что с ним согласятся. Старший не выдерживает и смотрит сердито. — Нет, — звучит безапелляционно, и младший взрывается. Подходит к замку, что Хосок так любовно выстраивал, и прыгает на него. Остатки ногами распинывает, крушит. Сам красный, как рак, от гнева.       Мама за этим действием не успевает, выпаливая лишь «Тэ, не смей!».       Старший смотрит сперва на всё это нечитаемо, а потом кукситься начинает. Не ожидал такого от всегда милого и славного брата, а потому руки в песке к лицу подносит и глаза трёт в слезах. Тэхён, запыхавшись, смотрит на это и подползает к хёну, обнимает сильно-сильно, выть протяжно начинает в унисон.       И вопреки всем ожиданиям матери, что застыла, так и не решившись подойти, Хосок произносит тихое «я буду твоей принцессой» сквозь плач еле разборчиво. Ей кажется это странным, абсурдным, ведь старший здесь пострадавшая сторона, почему он должен идти на уступки? А потом видит, как Хоби младшего по головке гладит, успокаивает, покачивается из стороны в сторону. Тэхён же воет наигранно и улыбки проказной сдержать не может.       Мама тогда подол юбки сжала инстинктивно и нахмурилась в оцепенении. Осознание «чего-то» неприятным холодом мазнуло по спине, но она не удосужилась это каким-либо образом для себя интерпретировать, так и оставив на уровне назойливого копошения в груди.       Тревога внезапно с того дня на другую сменилась. На более гадкую и болезненную. На более тревожную и беспокоящую всякий раз, когда наблюдала тэхёново «дай» и хосоково «возьми». Однако и это ей нисколько не мешало закрывать глаза, потому что надеялась, что психолог был прав.       Израстётся, выветрится.       Укоренилось, вживилось намертво у обоих.       И смотрит сейчас устало-устало, видит всё то же упрямство и буйность в лице напротив. Видоизменённую, окрепшую в глазах уже взрослых, осмысленных. А потому лишь вздыхает тяжело. Плакать хочется от накатившей беспомощности и она протягивает руки, обнимая оторопевшего сына. — Не наделайте глупостей, я вас прошу, — шепчет умоляюще и жмурится, слезам проступить не позволяет. Не нужно это сейчас, не к месту. И стыдно ей до ужаса за то, как всё обернулось. Не только лишь из-за неё, но она к этому руку приложила в частности. Или же наоборот, не приложила, боялась этим разворотить, растребушить так, что всё выльется, вырвется наружу. Стало быть, знала об этом «всё» с самого начала. А сейчас и нечего скандалы устраивать да разборки. Поздно.       Тэхён инстинктивно её в ответ обнимает и расслабляется, глаза закрывает. Его сейчас так прошибло от осознания, что не будет криков, истерик. Не будет глупых вопросов и надоевших «вы братья, мужчины». Не будет ничего. — Я не… Мам, — произносит сдавленно, ком застрявших слов в горле глотает. — Между нами ничего нет. Я просто… — и утыкается в плечо, стараясь не дать слабину, не расплакаться.       — Чшшшш, — гладит нежно по спине, успокаивает. Давит в себе недобрую усмешку, потому что не верит. Видит, что Тэхён не лжёт, что ему самому от этого больно, но не верит. Потому что знает, что если не сейчас, то потом, чуть позже, а потому больно губу прикусывает, дабы в голос не завыть от отчаяния. Не хочет, не хочет такого для них. — Смотрите, чтобы отец не узнал, — только и произносит, а потом отстраняется и рукой с чужих щёк слёзы вытирает. Тэхён носом шмыгает, смотрит виновато и затравлено, головой кивает часто-часто, как тогда, в детстве.       И после разговора этого ему лишь хуже становится. Словно ещё одна сдерживающая стена пробита. Хосок знает, и он многого не против. Мама знает, она тоже не против. И стена самоконтроля рушится кирпичик за кирпичиком. Мысль о том, что он сможет быть вместе с любимым человеком, уже не кажется такой уж абсурдной, а главное — далёкой. Потому что до их отъезда осталось два дня.