Сокровище. Часть 2

Азокертс усмехнулась, провожая взглядом деда и госпожу Аретнап. Кажется, они теперь неразлучны. Что ж, по крайней мере, хоть у кого-то все хорошо… Мать, перехватив ее взгляд, грустно улыбнулась в ответ, очевидно, прекрасно поняла, о чем подумала Азокертс. — Это довольно-таки предусмотрительно со стороны деда оставить нас одних, — пробормотала она. Признаться честно, Азокертс меньше всего ожидала увидеть здесь свою мать, она-то подумала, будто это солдаты явились забрать ее в тюрьму. Именно поэтому Азокертс оторопела, увидев вошедших в комнату родственников. Интересно, тут же промелькнуло у нее в голове, что все это значит? Странно, но Азокертс (сама от себя она такого не ожидала) обрадовалась. — Мама! — прошептала она. Мать подошла к ней, пристально посмотрела в глаза и погладила по щеке. — Азокертс, — тихо проговорила она. — Ты жива. Это правда. — Вижу, тебе стало значительно лучше, — сказал дед, — это хорошо. Азокертс утвердительно кивнула: — Да, действительно. Она переводила взгляд с матери на деда, ожидая, что кто-нибудь из них ответит, продолжит разговор, однако же, все хранили молчание. Азокертс не знала, куда деться: ощущение было такое, будто все присутствующие хотят рассказать о чем-то, но никто не решается завести разговор. Азокертс собралась с духом и решилась все же нарушить тягостное молчание: — Я бы хотела поблагодарить вас, дед. И маршала тоже. Вы мне… очень помогли. — Главное, что теперь вы здесь, в полной безопасности, ваше высочество, — спокойно проговорила госпожа Аретнап. — Наверное, — дед повернулся к матери и понимающе улыбнулся ей, — вам нужно о многом поговорить. Пойдем, дорогая, — он протянул руку госпоже Аретнап, — я покажу тебе террасу, оттуда открывается потрясающий вид. — С вашего позволения, — склонила голову госпожа Аретнап. Мать ответила, что, пожалуй, дед прав и пожелала им с госпожой Аретнап приятной прогулки. После чего она вновь повернулась к Азокертс, взглянула ей в глаза. — Просто невероятно, — наконец, произнесла она. — Я до сих пор не могу поверить… — Прекрасно вас понимаю, — отозвалась Азокертс. — Когда… столько все случилось, привыкаешь к уже сложившемуся порядку вещей, верно? Может быть, мне действительно лучше было бы считаться мертвой. А возможно… — Говорят, что бог ни делает — к лучшему, — перебила ее мать. — Как знать, — пожала плечами Азокертс. — Присядем? — она указала матери на кресло, сама же подвинула себе стул и села рядом. — А где маршал? — спросила Азокертс у матери. — Он остался дома, сказал, что нам нужно увидеться с тобой наедине. Кроме того, у него сейчас много дел. — А еще, — вздохнула Азокертс, — он наверняка решил, что я не хочу его видеть, ведь раньше я делала все, чтобы уязвить его… Но сейчас все изменилось, поверьте! И я хочу, чтобы вы передали ему мою благодарность. Если бы не он, меня уже не было бы на свете. — Ргит рассказал мне, что случилось в том ужасном месте. В это невозможно было бы поверить, если бы мы не были уверены, что все это — правда. — Наверное, — усмехнулась Азокертс, — так можно сказать о многом случившимся в нашем семействе. Мать вернула ей усмешку: — Да уж! Но как ты оказалась в этом жутком монастыре? — спросила она. — Тебе кто-то рассказал о нем? Азокертс вздохнула и покачала головой: — Нет, я попала туда случайно. Вы же знаете, после того, как… ну, словом, мне удалось тайком выбраться из заточения, я отомстила Цертиху. Да, — кивнула Азокертс, перехватив вопросительный взгляд матери, — я сделала это. По сути — я убила… нет, не поворачивается язык назвать его человеком. Если бы не он, то может быть, я не стала бы тем, кто я сейчас. — Ты так думаешь? — склонив голову набок, спросила мать. — Хотя, если подумать, то он и в самом деле несет ответственность за многие несчастья, которые свалились на нас. — Вы тоже были абсолютно правы, мама, — опустив глаза проговорила Азокертс, — когда сказали мне, что я должна была сама думать и решать. Жить своим умом. Если бы я внимательно присмотрелась к нему, если бы научилась видеть человека насквозь, или хотя бы отличать ложь и лесть от правды и искренности, я не связалась бы с ним. И тогда мы по-прежнему были бы все вместе. По крайней мере, мне не было бы сейчас так тяжело. Да и вам тоже. Вам ведь теперь потребуется очень много времени, чтобы простить меня… Если, конечно, это в принципе возможно. — Ты правду говоришь? — мать подалась вперед, взяла ее за руку. — Здесь у меня было время все обдумать, — вздохнула Азокертс. Она замолчала на некоторое время, мать не торопила ее, она по-прежнему держала ее за руку и серьезно и сосредоточенно смотрела ей в прямо в глаза. — Сначала, мне было очень больно, — тихо, почти еле слышно начала Азокертс. Ей с трудом сейчас давались слова, но вместе с тем она ясно понимала, что должна сейчас все рассказать, потому что если и дальше продолжит держать все в себе, то попросту не выдержит: — Та женщина дала мне яд. И мне было так больно, словно меня живую резали на части раскаленными кинжалами. Я хотела избавиться от этой боли или умереть. Или чтобы кто-нибудь пришел и спас меня… Вы или… может быть, брат, дед, маршал, — хоть кто-нибудь из моих родных! И вот — так и произошло. Потом я очнулась здесь, в этом доме, и с той минуты только и делаю, что думаю… думаю обо всем, что со мной было. Я… заставила страдать всех вас. Сейчас, как я уже сказала, мне следовало бы попросить прощения: у вас, у деда, у господина Ргита, у брата, — она говорила все тише, поскольку боялась, что голос подведет ее, дрогнет, и она не выдержит, сорвется и разрыдается. — Жаль только, я не попрошу прощения у Росинки. Знаете, мама, сейчас я хотела бы поговорить с ней по душам. Рассказать ей обо всем… Поделилась бы с ней своим разочарованием, она, скорее всего, нашла бы какие-нибудь слова утешения. Она ведь не злилась никогда. Хотя… нет, в тот день, знаете, она была сердита на меня. Но я это заслужила. Да собственно, по-другому и быть не могло: она была в ярости, когда догадалась о том, что мы с Алисом были авторами жестокой «шутки», что чуть было не стоила ей жизни, и о том, что я… не остановилась на этом. И в то же время — Азокертс, не сдержавшись, всхлипнула, — она жалела меня. «Как ты можешь быть такой безжалостной? — сказала она мне тогда. — Ты просто чудовище.» Она была права! — Азокертс… — мать чуть сжала ее ладонь, — ты не представляешь себе, как мне отрадно это слышать. — Да, мама, — улыбнулась сквозь слезы Азокертс, — да, сейчас я больше не могу лгать, теперь, можете мне верить, я говорю правду! А кроме того… меня постоянно, день и ночь, мучает одна мысль: если бы только было можно все вернуть назад! Я ни за что не стала бы вести себя как последняя дура. Так, как я вела себя все это время. — Иногда, — после непродолжительного молчания проговорила мать, — нам всем хочется вернуть прошлое, исправить совершенные ошибки. — Вот только это невозможно! — с горечью воскликнула Азокертс. — Да, — кивнула мать, — но это означает одно: мы осознали, что сделали что-то не так. Иначе нам вряд ли пришла бы в голову такая мысль. — Жаль, что это бесполезно! Прошлого вернуть нельзя. Мать (уже в который раз) тяжело вздохнула. Азокертс же быстро встала, метнулась к столу, выдвинула ящик и достала оттуда старую, сломанную расческу и протянула матери: — Помните? — спросила она. Мать грустно улыбнулась и кивнула: — Я уже и думать забыла об этой безделушке. — Вы оставили ее здесь. Я (у меня же много времени было!) все вспоминала: как я любила в детстве забраться к вам в комнату и рассматривать ваши вещи: вот эту расческу, разные украшения… Или как мы с Нушроком играли в саду в прятки, а потом… Азокертс осеклась, потому что увидела, как мать вдруг побледнела и резко отвернулась. — Я что-то не так сказала? — изумленно спросила Азокертс. Мать медленно повернулась к ней, смахнула с щеки слезу: — Дело не в тебе, просто… я не сказала сразу, потому что тебе нужно было излить душу, чтобы тебя выслушали… Но ты права: за истекшее время произошло много разных событий. А самое ужасное произошло в тот самый день, когда отец и Ргит привезли тебя сюда. Твой брат погиб. Эта новость была как гром среди ясного неба. Азокертс была настолько ошеломлена ею, что не нашлась сразу, что сказать, она просто смотрела широко раскрытыми глазами на мать, не в силах сказать ни единого слова. Она поняла вдруг, что все слова теперь абсолютно бессмысленны. Вот почему мать выглядит такой… усталой и потерянной. Ей безумно больно, и боль эта гораздо сильнее, чем та, что испытала Азокертс. Мать, безусловно, любила Нушрока, она всегда гордилась им, баловала его, да и просто: разве мать может иначе относиться к своему ребенку? Азокертс всегда знала об этом, как и то, что она любила и Азокертс тоже. Другое дело, что иной раз ей хотелось, чтобы мать любила лишь ее одну. Вместе с тем, Азокертс тут же вспомнила своего старшего брата, все их детские проделки, как они играли вместе, как он обожал поучать ее, выговаривал ей, когда она, скажем, грубила матери или деду. Она… да, сейчас легко признаться в этом, любила брата. А теперь он мертв. Больше она никогда не увидит его и не сможет уже рассказать ему все то, что она только что рассказала матери. И он уже не сможет ни простить ее, ни прогнать и отречься от нее. Его больше нет, и Азокертс от этого больно. — Как это произошло? — хрипло произнесла она. — Лекарь сказал, его подвело сердце, — ответила мать. — Никто ничего не подозревал, он ни на что не жаловался. И в тот день с ним все было хорошо. А потом… камердинер нашел его в кабинете, — она тяжело вздохнула. — Он всегда был здоров, — пробормотала Азокертс. Мать вновь вздохнула: — Мы все озадачены, — сказала она, — подумали даже, что… это было не случайно. Но никаких следов преступления не нашли. Словом, пока мы остановились на том, что ему и в самом деле стало плохо, но с другой стороны… это, конечно, подозрительно. Неожиданно Азокертс вспомнила вдруг о сестре-надзирательнице, ее розгах, которыми она секла ее… «Вы должны выучить всю главу целиком, — словно наяву послышался Азокертс препротивный, резкий голос, — я запру вас на несколько дней, а когда я вновь приду, вы должны будете ответить мне урок. Старайтесь же!» Вслед за этим перед глазами встала и та проклятая книга, глава о самых ужасных ядах, от которых нет противоядий, а заодно они не оставляют и следов. «Самое надежное средство в нашем деле!» — ухмыльнулась надзирательница, когда Азокертс выучила-таки наизусть заданную главу. — Это мог быть яд, мама, — выпалила Азокертс. — Такой, который не оставляет следов. Скажем, яд паука, называемого «черный бархат» (такое маленькое, но очень опасное насекомое) вызывает симптомы именно сердечного припадка. «Его следует добавлять, к примеру, в сдобные пироги, потому что он чуть сладок на вкус, и в этом случае жертва вряд ли распознает посторонний привкус. Впрочем, следует заметить, что результат всегда один: нужная доза обязательно поможет вам избавиться от человека», — процитировала она. Мать удивленно моргнула: — Откуда ты об этом узнала? — Там, где я жила, мне… если так можно выразиться, преподали несколько полезных уроков, — пожала плечами Азокертс. — Да, — протянула мать, — все сходится! Теперь нам нужно только найти то блюдо, хотя… — О чем вы? — не поняла Азокертс. Мать не ответила, она быстро позвонила в колокольчик и велела слуге незамедлительно позвать отца и госпожу Аретнап.