Ночная дымка растворялась в рассветных лучах, оставляя лёгкое послевкусие ранее прошедших событий. Утро наступало слишком рано, а Сынмину так и не удалось уснуть. Парень, уложив горе-друзей в комнате для гостей, никак не мог успокоить рой мыслей и не самых приятных картинок, что то и дело всплывали перед глазами каждый раз, как только Ким вспоминал слова неизвестного парня: "Белая — это экстази, ничего с ним не будет". А что, если будет? Что, если Феликсу сейчас нужна помощь? И этих "что, если" было множество, и каждую минуту Сынмин вставал, шел в комнату напротив, открывал дверь и прислушивался к чужому дыханию, а затем, удостоверившись, что всё в порядке, возвращался в постель с громким "ну ты и параноик, Ким Сынмин". А затем мыслями снова возвращался к незнакомцу. Слишком много вопросов в голове.
Ближе к обеду Феликс с величайшим усилием разлепил глаза и тут же пожалел, что вообще умеет дышать. Стрелка часов слишком громко отбивала секунды, пульсацией отдаваясь по всему телу, и каждое движение молниеносной болью сосредотачивалось где-то в районе висков. Парень мучительно выдохнул.
До Ли доносились обрывки разговоров из соседней комнаты, и парень понял, что Хан и Сынмин уже встали. Неизвестно какими стараниями Феликс доходит до двери и, о Господи, даже открывает ее, несмотря на то, что сил нет совсем, а стены ещё немного кружатся.
Две пары глаз тут же устремляются на австралийца.
— Хреново выглядишь, друг, — заключает Джисон.
— И тебе доброе утро, беличий зад, — Ликс хрипит и морщится.
Ким улыбается, кивает и протягивает таблетку со стаканом холодной жидкости - истинного спасения Ли.
— Так...как мы тут оказались? — Феликс вопросительно смотрит на друзей после того, как с жадностью опустошает стакан.
— Ну, кое-кто выпил все клубные запасы алкоголя.... — начал Хан.
— И кое-кому стало мало, и он решил ещё и таблетками закидаться, — завершил Сынмин.
— Ты был практически в отключке, и я позвонил Сынмину, — Джисон посмотрел на Кима, — и вот мы тут.
К не лучшему самочувствию прибавилось чувство вины, и Ликс опустил голову. Он хотел повеселиться, но без последствий и вовлечения посторонней помощи.
— Сынмин-а, прости, что тебе пришлось нас забрать, — австралиец тихо проговорил всё ещё с опущенной головой.
— А передо мной не хочешь извиниться? Я твою тушку вообще-то тащил на себе! — Джисон возмущенно фыркнул.
— Кто-кто тащил? Да ты его на меня скинул, пока мчался за тем стрёмным парнем, — тут настала очередь Кима возмущаться: мало того, что заставили ехать ночью непонятно куда, ещё и бездвижное тело повесили.
Феликс виновато улыбнулся, а Джисон громко засмеялся. И, видимо, слишком громко, потому что в следующую секунду в него полетела подушка со стороны Ли. Хан ловко увернулся, но громкость поубавил.
— Будете делать за меня домашку до конца года, — Ким смотрит строго, по крайней мере, ему казалось, что строго, на деле же он всегда выглядит, как крошечный щеночек.
— А чем же ты тогда будешь заниматься по пятницам? — Басит Ли и тут же получает громоздкой подушкой по своему веснушчатому лицу.
В комнате всё ещё было чересчур ярко для конца осени, а шторы ни капельки не спасали от проворных лучей. Состояние Феликса желало быть лучше, но он смеялся в такт друзьям, не заботясь о головной боли, хотя та и начала отступать. Сейчас тот редкий момент, когда Ликс не думал о своих многочисленных проблемах и просто смеялся, искренне и беззаботно, как полагается всем молодым людям его возраста. Морщинки в уголках глаз скопились так естественно и правильно, а веснушки придавали ещё более задорный вид. Атмосфера тёплая, в компании такое бывает слишком редко, а значит - на вес золота. Совсем не хотелось всё портить, а потому на вопрос Джисона "С чего ты вообще так накидался?" Ли просто улыбнулся и пожал плечами. Причину хотелось закопать под грудой пепла и никогда больше не вспоминать. Феликс никому не скажет - это не имеет смысла. А значит, остаётся только смеяться и наслаждаться беспечностью момента. Всё-таки редкости нужно ценить.
— А откуда ты знаешь того парня? Хёнджин, кажется,— Сынмин обращается к Хану, и тот заметно напрягается. Улыбка тут же угасает.
— Друг детства. Не суть...— Джисон отводит взгляд и надеется, что Ким больше ничего не спросит.
— Я знаю тебя давно, но его видел впервые... — Мин задумчиво стучит пальцем по губам, — надеюсь, это не он дал Феликсу ту дрянь.
— Учились вместе. Пока я не перевёлся к вам. Не знаю, мы давно не общались, — парень сглатывает вязкую слюну, хоть и в горле резко пересохло.
Да, Хёнджин, действительно, друг детства. Далекого, забытого детства, когда изредка мама Хана забирала на ночь маленького Хёнджина, кормила и отдавала некоторые вещи Джисона. До тех пор, пока над Хваном не оформили опеку и не забрали, а Джисона не перевели в другую школу. Тогда, на время, друзья потеряли связь, но Хан всегда находил Хёнджина, где бы тот ни находился. Странная особенность маму Джисона даже пугала, но когда Хван сбегал из дома, терялся и не мог вернуться, Хан всегда знал, где нужно искать.
У друзей было только одно правило: никаких вопросов, никаких ответов. Такая вот странная дружба. Хван никогда не рассказывал о своей жизни, но ни за что не бросал Джисона, держась за него слишком крепко. Казалось, проще оставить всю прошлую жизнь, забыть и начать сначала, но Хёнджину нужен был кто-то, кто не даст забыть, кем он является. А в мире, где не осталось ни одного близкого человека, в окружении преступной организации людей, Хвану нужен был кто-то.
***
Настольная лампа в дорого обставленном кабинете была единственным источником света. Статный мужчина средних лет сидел в кожаном кресле, опираясь локтями о стол. Внешне спокоен, но глаза, по очереди сверлящие двоих парней, искрились недовольством и злобой.
— Скажи мне, Хёнджинни, мой мальчик, как так вышло? — Мужчина чуть склонил голову в бок.
— Я...я не знаю, Господин, — Хван сидел ровно, но в глаза старался не смотреть, — когда я закончил осматривать помещение, Чонин дал понять, что он не закончил. В клубе было шумно, и я вышел на улицу, хотел подождать там.
— И что же, — секундная пауза, — ты не услышал вой сирены снаружи? — Злобный оскал был направлен на Хвана.
— Видимо, они включили ее, когда подъехали, — голос у Хёнджина был тихий. Нельзя перечить, нельзя дерзить.
— Можешь идти. Своё задание ты выполнил, — Хёнджин резко встал, направляясь к выходу, бросая мимолётный взгляд на Чонина, — но учти, больше такого я не прощу.
У Яна дрожали пальцы. Дрожали с такой силой, что зажимая руки в кулаки, дрожь только усиливалась. Глаза щипало, и он старательно их прятал за отросшей челкой. Холод, расползающийся в груди, впивался шипами во внутренности, сковывая всё тело. Он понятия не имел, что на этот раз с ним сделают.
— Что же ты такой непослушный, а? — Господин встает, обходит стол и садится на его край, напротив Чонина.
В ответ тишина, Яну даже вдохнуть не удаётся. Он открывает рот, чтобы ответить, но чувствует холодные пальцы, что тянут за подбородок вверх. Казалось, эти же пальцы выворачивают все внутренности. Мужчина заставляет посмотреть в глаза, и мерзкий, приторно сладкий голос у самого уха:
— Не плачь, малыш, ну что ты.
А затем те же пальцы спускаются к шее, оставляя ледяные следы после себя, такие, что ничего другого Ян больше не чувствует. В глазах резко темнеет, а воздуха критически не хватает. Тонкую шею сильно сжимают, а затем один раз встряхивают.
— Я сказал, на меня смотри, маленький ублюдок. Ты думаешь, я постоянно буду покрывать твой зад в полиции? Мне ничего не стоит посадить тебя, а всю твою семью продать на органы, — в глазах какая-то дикость, словно у сумасшедшего, и Чонин успевает подумать, что именно так и выглядит смерть.
Мужчина ещё сильнее сжимает шею, оставляя беспощадные следы, а затем откидывает Яна на пол. Юноша сгибается пополам, сипло кашляет и пытается снова начать дышать. Руки не держат, и Чонин окончательно падает на пол. Господин медленно подходит и садится рядом.
— Не заставляй меня разочаровываться в тебе ещё раз. Не хотелось бы уродовать личико твоей сестрички, и, к тому же, — наклоняется чуть ближе, понижая голос, — не зря же маму спасали, да?
У Чонина всё плывёт, и последнее, что он помнит - лживую улыбку на ненавистном лице.
Это никогда не кончится.
***
Небо глубоко затянуто тучами, а ливень громко стучит по крышам. Хёнджин уже несколько дней не видел Чонина, и его этот факт начинает напрягать. То, что Хвану так просто простили оплошность, не означает, что Яна точно так же отпустили. Мысли витают в голове, но Хёнджин решает, что подумает над этой проблемой по возвращению.
Сегодня выходной и погода как никогда располагает к прогулке в любимый книжный Хвана. Серая излюбленная толстовка, капюшон на голову, руки в карманы - по безлюдным улицам, сквозь дворы и маленькие переулки. Пол часа пешком, и вот она - заветная дверь.
Снова родной скрип, звон колокольчика и до одури приятный запах. Помещение небольшое, но полностью заставлено высокими стеллажами и полками. Хван сразу проходит вглубь и теряется меж рядов. Здесь запах ещё сильнее, проникает в лёгкие и расслабляет изнутри - Хёнджин слишком любит запах пожелтевших страниц. Длинными паучьими пальцами проходится по корешкам, мысленно подмечая уже прочитанные произведения. Останавливается на особо ветхой книге, ей будто лет двести, хотя это, конечно, не возможно, не в таком книжном. Обрамленная тонкой надписью обложка - истинный представитель минимализма, и Хван с точностью уверен, что должен прочитать её. Цепкой хваткой берёт издание и разворачивается в направлении к кассе, но так и замирает посреди узкого коридора из стеллажей. "Черт" проносится в голове, а сердце пропускает удар.
— Хёнджин, да? Привет. Ты меня, наверное, не помнишь, — лёгкий поклон и вежливая улыбка.
Он помнит.
Хвану ничего не остаётся, кроме как большими шагами обойти нежеланного знакомого, на ходу доставая купюры.
Его никто не должен видеть. Все ругательства вмиг всплывают в голове вместе с картинками, что будет, если узнают, куда он ходит.
— Эй! Подожди! — Сынмин устремился за Хваном, — да стой же ты! — Протягивает руку и хватает за запястье, разворачивая.
В этот момент Хёнджин впервые погибает.
