Пожалуйста, не оставляй

Губы у Хёнджина мягкие, с каким-то сладковатым привкусом, расплавленной негой ложатся на сынминовы слишком приятно. А ещё пухлые до невозможности, крышу сносит. Сынмин аккуратно сминает нижнюю и Хёнджин отвечает, отвечает так, что целовать хочется не останавливаясь, ещё и ещё, отвечает так, будто целовать Сынмина - единственное важное во всём мире. Пальцы путаются в чужих чуть жестковатых прядях, притягивая ближе за затылок. Сынмин отстраняется на миллиметр и чувствует чужое горячее дыхание, поспешно заполняя им же лёгкие. И всё равно мало. Воздуха не хватает катастрофически, а сердце требует, требует кислорода, потому что стучит так сумасшедше быстро, распространяя жар по всему телу. И этот жар оба чувствуют кожей, до мурашек. Все мысли путаются, а чувства сосредотачиваются в одном месте - там, где Хван зубами обхватывает губу младшего, оттягивая. Немного больно, но приятно. Ресницы дрожат, щекочут чужие щёки трепетно, еле ощутимо, а вокруг окутывает уже приевшийся цитрусовый аромат, он ударяет в голову похлеще любых вин, пьянит и тянет, притягивает. Так пахнет только Хёнджин. Старший давит на плечи, опрокидывает Сынмина на спину, а под ним - мягкая перина, голова утопает в множестве подушек. Нависает сверху, близко, практически соприкасаясь кожей. Сынмин чувствует тепло, оно тлеет внутри, согревает, обжигает и оседает полувздохом на чужих губах. Но дышать не получается: Хёнджин впивается поцелуем резко, требовательно, и Сынмину кажется, что он чувствует привкус крови. Всё будто в замедленной съёмке, кто-то насмехается и продлевает пытку младшего. Самую приятную пытку, что может быть, потому что целовать Хвана - сплошная услада, эйфория, никак иначе. Но Сынмину кажется, что он не выдержит: слишком быстро стучит сердце, кажется, с таким ритмом люди вообще не живут. Лунный свет ложится серебром на кожу, окрашивая ее в драгоценный металл, а откуда-то взявшийся ветер треплет свободную рубашку Хёнджина. Сынмин почти восхищается - настолько красив Хван. Дыхание перехватывает, казалось, уже в тысячный раз, когда старший скользит языком меж сынминовых губ. Сынмин отзывается на каждое движение, каждый вздох старшего. Он жадно смотрит, будто лицезреет таинство забытых временем народов, запоминает, выжигает на подкорке весь образ Хвана, с каждым его взмахом кистей. Руками - по чужим сильным рукам, сжимая плечи, но пальцы, будто онемевшие, ничего не чувствуют. Сынмин не понимает. Он распахивает широко глаза: миндальные напротив затуманенные, смотрят смазанно, будто потеряв фокус. — Хён, всё в порядке? — Охрипший голос отражается от стен. Ответа не следует. Поцелуи испаряются, становятся невесомыми, а перед глазами всё плывёт. Сынмин пытается ухватиться сильнее, прижать крепче Хвана, он хочет нащупать ткань рубашки, что только что была столь осязаемой, но не чувствует ровным счётом ничего. А перед глазами всё плывет и кружится, серебряный свет луны сменяется на всепоглощающий мрак, а сфокусировать взгляд не представляется возможным. Казалось, Сынмин зовёт Хёнджина, кричит его имя, но тщетно, никто не отзывается. Жар заменяется ночной прохладой, а дыхание напротив оборачивается в шум занавеси. Пустота становится слишком ощутимой, а сердце всё также без устали колотится. Сынмин распахивает глаза и всё, что видит перед собой - темноту. Кровь пульсирует в висках, а на лбу появляется испарина. Парень вертит головой из стороны в сторону, но никого не видит. Знакомые очертания врезаются в сознание и Сынмин выдыхает накопившийся воздух. Он дома. Смятение окутывает сонное сознание каких-то несколько секунд, а затем сменяется смущением, что сакирой разрубает остатки сна. Неосознанно Сынмин сжимает в кулаках простынь, пытаясь привести дыхание в норму. Он в замешательстве. Отрывки с Хваном мельтешат в голове, а чужие прикосновения лёгкой дымкой всё ещё ощущаются на коже. Прохладные простыни остужают голову, но не мысли, что уже без устали заполнили бедный мозг. Вопросов, как всегда, миллионное количество, а ответы и не собираются приходить. Заснуть парню так и не удается, а на телефоне числится пропущенный от Хёнджина.

***

Чонин приходит в себя не сразу. Словно сквозь толщу воды чужой голос зовёт по имени и Яну приходится приложить немало усилий, чтобы разобрать слова и сфокусировать взгляд. Яркий свет резко бьёт в глаза и парень хмурится с секунду. А затем перед ним сверкает светлая макушка и холодная вода плещет в лицо. Лицо Чана близко и взволнованный взгляд устремляется в чониновы глаза слишком остро. — Ты слышишь меня, Чонин-а? — Старший легонько бьёт по щекам. — Я в порядке, — заикаясь произносит Чонин. Но стеклянный взгляд и безмолвно текущие слёзы говорят об обратном. — Ну-ка вставай, — Бан пытается поднять младшего, но тот не двигается с места. Хоть силы у Чана и достаточно, чтобы вздёрнуть Яна, но толку то? Ноги всё равно не удержат. Керамическая плитка холодом впивается в ладони, но и этого Чонин не чувствует. Ступор полностью охватил сознание парня, отрезая любую возможность мыслить ясно. Чонин в любую секунду мог отключиться снова, ведь перед глазами круговерть из радуги, в которой узнать очертания ванны не представлялось возможным. — Чонин, я не смогу тебе помочь, если ты не скажешь, что случилось, — Чан снова пытается заглянуть в глаза. А затем, спустя несколько секунд чужого молчания, притягивает младшего к себе, крепко обнимая. Он перебирает жёсткие пряди чониновых волос, что-то шепчет и, казалось, качает в своих сильных руках напряжённое тело. Слёзы понемногу останавливаются и дыхание приходит в норму. — Ну же, малыш, — старший отстраняется, внимательно изучая лицо Яна, — позволь мне помочь. Чан знает, что не нужно давить. Юный полицейский, обученный своему делу, привыкший к сложным ситуациям знает, как себя вести. Не в первый раз он сталкивается с ситуацией, где пострадавший не хочет, не может отвечать на вопросы. Только вот...Чонин не обычный пострадавший. Он же его, Чана. Его Чонин. Тот наглый мальчишка, что с завидной регулярностью попадал к нему в участок раз в несколько месяцев. Нахальный, грубый, без уважения к кому-либо, но с такими очаровательными ямочками и грустью в совсем юных глазах, с угасшим огоньком где-то там, на дне разрушенного детства. Старший успевает удивиться, как за такой короткий срок приставка "мой" образовалась у имени донсэна. Разве она не всегда была там? У того, за кого полицейский несёт ответственность после того, как младший доверился. Чан обещал помочь, он обещал спасти. И он поможет, обязательно поможет. Нужно только знать, как... В один миг хрупкие пальцы впиваются в чановы плечи, словно в немом крике. Они оставили бы синяки, но запястья слишком тонкие, а в руках - нехватка сил. Однако Чан всё равно чувствует. Выпускает чуть подрагивающего Чонина, внимательно исследуя каждую его эмоцию. Бледность кожи выделяется даже на фоне белой плитки. — Они забрали их, — абсолютно пустой взгляд заставляет сердце Бана пропустить удар, — они забрал мою семью. Впервые нечего сказать. Впервые пустота кажется настолько уничтожающей.В голове нет ни единой мысли, лишь страшные картинки, а скорее домыслы перед глазами, они пропускают крупную дрожь по всему телу. Разве можно чувствовать себя настолько неживым? Одно неверное решение оборачивает всё в руины, в пепел. Одна надежда, призрачная, эфемерная - спасение. Но разве Чонину на самом деле позволяли такую роскошь? Мысль о свободе стоит дорого. Чонин теперь знает. Жаль, что второго шанса у него не будет. Он не смог, не удержался от соблазна, потянулся к свету, хотя на самом деле вокруг была лишь тьма. Чонин не просит о помощи, он полон той самой пустоты, он состоит из нее, как будто жизнь вырвали из рук и бросили под ноги: на, смотри на то, чего у тебя никогда не будет. Он не просит помощи, потому что знает - бесполезно. У него нет и малейшего шанса проснуться завтра. Никто не спасёт. Зато он может спасти. Чана. Поэтому решение к нему приходит слишком быстро. Единственное верное. Лишенное всяких эмоций лицо приобретает лёгкие оттенки грусти вперемешку со злостью. Чонин дышит ровно, глубоко. Он за секунду берёт контроль над каждой мимической мышцей. Не для себя, для Чана. Для Чана. Даже в мыслях произнесённое имя отдаёт теплом в груди, а затем меняется на уничтожающую тоску. Слишком мало времени у них было. А больше и не надо. Одна ночь и множество случайных встреч. Разве не счастье? Просто знать друг друга, доверить свою историю и подарить надежду, пусть и хрупкую, прозрачную, но такую нужную. Но за надежду приходится платить, и цена слишком велика. — Ты назвал только имя того, кто доложил полиции адрес, — осторожно начинает Чан, накидывая свою куртку на плечи Яна. — Феликс. Ли Феликс. Я сам сказал ему адрес, а он...это лишь догадки. Кто знает, где на самом деле утечка информации, — от слов сводит челюсть, а кровавые картины в голове отдают звоном в ушах. Нужно притворяться лучше. — Нам нужно уходить, здесь небезопасно, — старший делает вторую попытку поставить Чонина на ноги, — эй, — поднимает голову за подбородок, — мы найдём твою семью. С ними всё будет в порядке. Обещаю. Ты веришь мне? Чонин слабо кивает. Душу рвёт на части. — Нам нельзя быть вместе. Они знают, что ты помогаешь. Мне... мне нужно поехать в главный офис, там- — Нет. — Чан перебивает, — ты не поедешь туда. Чонин, это то, чего они хотят. Тебя схватят и неизвестно что сделают. Ты не поедешь, и это не обговаривается. Глупо было надеяться, что Чан так просто отпустит. Это самоубийство, добровольный шаг на смерть. Но что ему ещё остаётся? Семья превыше всего. И даже превыше самого себя. Может, если Чонин сам сдастся, его родных отпустят. Они ни в чем не виноваты. Кажется, обнадёживать себя уже вошло в привычку, ведь господин Чхве не милосерден. Он не прощает и не отпускает, он связывает, сковывает жизни, ломает их, выгрызает сердца словно зверь и оставляет оболочку. Только оболочку, едва живую. Его прислужники живые трупы, не иначе. — Тогда я встречусь с Феликсом. Попробую узнать у него что-то, — Чонин звучит практически нормально, дрожь в голосе еле ощутима. И ложь - сойдёт практически за правду. Чонин надеется. А для верности отправляет сообщение Феликсу с адресом, так, чтобы Чан видел. И Чан верит. Или просто делает вид. Но он выпускает всё ещё дрожащего - а Яну казалось, что нет - Чонина из рук и помогает добраться до двери, бережно придерживая за плечи и, специально, или нет, но закрывает собой вход в спальню. Кровавую спальню. — Позвони мне сразу, как узнаешь что-то, — Чан доводит младшего до двери и отступает, — я пойду следом. Больше их не должны видеть вместе. Чонин надеется, что и не увидят. Бан Чан заслуживает слишком многого: как минимум, долгую и счастливую жизнь, без него, Чонина — его собственную историю не спасти, а жизнь утопает в крови и порохе от пуль. Как дорого мы платим за ошибки, как мало совершаем их. У Чонина была всего одна, и она - на смерть. Холодный ветер бьёт в лицо и вызывает табун мурашек, его бы не чувствовать сейчас, но Чонин не может - хочется запомнить каждую деталь. Тот самый ветер ворошит облака, создавая воронку из тёмных-тёмных туч. Кажется, будет дождь, но тяжёлое небо лишь нависает мрачным полотном. Пахнет грозой и первые раскаты грома обрушивают небеса - вот-вот упадут. Это было бы спасением, благодатью. Но кто дарует ему эту драгоценность? Он сам, один на один - расплачивается за свои грехи. А грехи ли? Чонин не знает, цена ли это за 2 счастливые ночи с Чаном и если да, то он готов погибать после каждой такой, лишь бы на следующий день оказаться рядом. А стоит ли его собственная жизнь чановой? Или жизней его семьи? Ян грустно улыбается. Абсурдно. Абсурдно, глупо и бессмысленно. Кто он, Чонин, такой? Стоит исчезнуть - никто и не заметит. Только Господин перероет землю, из-под всех оврагов и обвалин его достанет и заставит заплатить. Но не отпустит, никогда не отпустит. А может это наказание за крошечную неповинность? За право на нормальную жизнь? Или плата за болезнь мамы? Плата за то, что вмешался в планы хозяйки Судьбы и спас родного человека. А сейчас нужно спасти еще одного. Каждый, кто скажет, что умирать не страшно - солжёт. Потому что страшно, очень. До звёзд перед глазами, до полной гипоксии, потому что дышать совершенно невозможно. А холод... подкрадывается, ледяной, проростает изнутри - из солнечного сплетения, и сковывает, сковывает крепче, чем любой мороз в самую лютую зиму, останавливает алую кровь, оборачивает в бордовое И вот он — страх, такой чистый, всепоглощающий, вот он - перед тобой, тянет свои убийственные когти, прорезает насквозь, выбивает накопившийся воздух из лёгких, останавливает сердце, а затем трясет его в своих лапах - играет. И весь ты во власти тёмного лорда, стоишь перед ним, страхом, на коленях. Не пошевелиться. Но Чонин шевелится. И делает шаг.

Прямиком в пропасть.

***

Телефон неустанно вибрирует на прикроватной тумбочке вот уже третий раз и честное слово, в сантиметре, чтобы не упасть с нее. Сынмин сидит в дальнем углу кровати, скомкав одеяло под себя и терроризирует телефон взглядом, не шевельнувшись. Будто звонок сам на себя ответит. Звонит Хёнджин, это понятно. А ещё понятно, что просто ответить на вызов - легче простого. Но сердце Кима так не считает. Оно безустанно колотится о грудную клетку, буквально выбивая на рёбрах "НЕ СМЕЙ ОТВЕЧАТЬ". Спустя ещё пару долгих минут, здравый смысл взял вверх, что позволило Сынмину хотя бы сдвинуться с места. Отговорка "а может это вовсе и не он звонил" летит в урну сразу же, как пальцы касаются кнопки блокировки, ну потому что "Скрытый номер" 3 пропущенных. потому что у кого ещё может быть скрытый номер? Только если это не маньяк какой-то. Что вполне логично для сына копа. Ясно одно: Сынмин не сможет перезвонить, только ответить, если когда Хван позвонит снова. А от этого нервозность только росла в геометрической прогрессии. И от чего же...Когда Сынмин стал таким восприимчивым? В какой момент простые взгляды и прикосновения стали его смущать? Не говоря уже о прекрасном смущающем сне. О нём Ким и вовсе старался не думать. Чуть успокоившись и, наконец, переместившись с угла кровати, Сынмин стал понемногу приходить в себя. Уже полдень, а он всё ещё в пижаме, что довольно не свойственно для юноши. Хоть и дома никого нет, это не повод весь день бездельничать. Было бы, конечно, неплохо занять себя чем-то, отвлечь наконец мысли от этого дурацкого Хёнджина. Погода не обещала быть лестной: серые тучи сгустились над землёй, а сильный ветер норовил вот-вот сорвать склонившиеся деревья. Идеальное время для медового какао, теплого пледа, хоть и конец марта, и хорошего фильма. Чем не выходной мечты? Тягучий мёд расстапливается в горячем молоке и смешивается с крохкими хлопьями какао. Лёгкий аромат тут же заполняет кухню. Признаться честно, готовить такого рода напитки было одним из самых любимых занятий Сынмина. Смешивать разные ингредиенты в самые абсурдные комбинации и в конце наслаждаться специфическим вкусом с приятным, терпким послевкусием. При таком занятии мысли всегда улетучиваются куда-то далеко, позволяя сердцу выбирать компоненты, и смешивать их между собой. Стоит ли говорить, что в каждый напиток парень вкладывает душу? Маленькое хобби, которое Сынмин любит всем сердцем. Рука дрогнула, как только громкая мелодия нарушила тишину. Кто-то звонит. Медленнее, чем обычно, Ким подходит к телефону, заглядывая в экран. *Скрытый номер* Дыхание перехватило моментально, а запах сладкого какао тут же испарился. — Да...? — Сынмин? Ты в порядке?! — Требовательный голос звучит в динамике громко. Сынмин не отвечает. То ли шокирован, то ли напуган. Он узнает голос, но от такой интонации крошечная паника поселилась внутри. А могло что-то случиться? — Сынмин, это ты? Пожалуйста, ответь, — строгость в голосе сменилась беспокойством. Сынмина пробирают мурашки. Он волнуется? — Я в порядке, да...да, это Сынмин, — Ким делает паузу, — Хёнджин...? — Да, прости, надо было сразу сказать, что это я. Я звонил, но ты не отвечал и...— ответить нечего, потому что, по правде говоря, у Хёнджина оправданий - целых ноль. Оправданий, о которых он может сказать. — Ничего, я сразу понял, что это ты, — отвечает Сынмин и тут же бьёт себя по лбу. — Почему ты не отвечал? — Почему твой номер скрыт? — Лучшая защита - нападение. Воцаряется тишина. Никто не отвечает. Но кажется им нравится вот так - в тишине, слышать дыхание друг друга. — ... Почему ты звонишь? Случилось что-то? — Сынмин говорит совсем тихо, почти шепотом. — Я...Нет, всё хорошо, просто...— Ким готов поклясться, что Хёнджину неловко. — Просто..? — Тут целое множество лекарств и я понятия не имею, как их принимать и с какой последовательностью, может ты- — Да, конечно. Сейчас приеду, — перебивает Сынмин и в двадцатый раз ударяется лбом о стену. И плевать, что он мог позвонить Джисону, плевать, что его мама работает в больнице, а не сынминова. Плевать, что можно объяснить по телефону. И, конечно же, плевать на ураган за окном. Другу срочно нужна помощь, и он готов тут же примчаться. "Ему просто нужно всё объяснить, именно поэтому он и звонил" по дороге думает Сынмин, а щёки предательски горят.

***

— Хён...Чанбин, — басит Феликс у самого уха. — М? — Со, не открывая глаз отзывается. Его силуэт еле различим сквозь плотно задёрнутые шторы. — Мне пора уходить. Чанбин лишь перекидывает тяжёлую руку на талию Ликса, притягивая к себе. Явный жест протеста. — Это вряд-ли, — шепчет старший у самых губ. Утро уже давно наступило, хоть и солнечные лучи не окрашивали сегодня комнату золотым. Прохлада весеннего дня пробирает до мурашек и младший жмётся к Со, вопреки своим словам. Так теплее. Уйти Феликс должен был ещё давно, часа четыре назад, но оставлять такого разнеженного хёна совсем не хотелось. Губами мажет по чужим губам лениво, руками упираясь в напряжённый пресс Чанбина. — Пусти же, — Феликс шепчет, а Чанбин медленно сходит с ума. Кончиками пальцев — по рёбрам, где-то там, под сердцем. Их встречи до безумия редки, всего пару раз в месяц, больше — нельзя, заподозрят. А от своей редкости свидания - бесценны, а каждый взгляд - в ровень с самыми дорогими камнями. Феликс касается везде, где может достать, ведь времени и так немного, а хочется всего и сразу: самого́ безумства, сумасшествия и так, чтобы забыться, потеряться в пространстве и времени и в самом себе. И только с Чанбином, только он так умеет. Только с ним. Хочется долго и много. Поцелуи тем жарче, чем ниже. Дыхание распаляет кожу, точно оставляя ожоги. И тихое "ещё", "не останавливайся", и чанбиновы пальцы в чужих светлых волосах, чуть сжимающие пряди. Феликс целует низ живота и засасывает смуглую кожу резко, так, чтобы обязательно остался алый след ещё на несколько дней. Носом ведёт по резинке боксёров, руками поднимаясь вверх по внутренней стороне бёдер. Чанбин лишь рукой сжимает простынь и жмурится сильно, скулит. Один вид младшего, такого покорного приводит в восторг. Феликс рукой накрывает чужое возбуждение, гладит через тонкую ткань, наслаждаясь томными вздохами. А затем, затем резко поднимается до уровня чужого лица и целует глубоко, грубо, сразу же проникая языком в чужой рот, сталкиваясь с чанбиновым, рукой продолжая водить по стволу. Со стонет в поцелуй и получает сильный укус - наказание. Но Чанбин не может себя сдерживать, не с Феликсом. Нижнее белье оказывается скомканным у изголовья кровати слишком быстро. Ненужная, некчёмная, излишняя деталь на таком идеальном старшем. Феликс широко лижет пульсирующий член, распределяя естественную смазку, посасывает головку в такт чанбиновым "чёрт, чёрт, чёрт". И: — Хён, — Ликс выпускает член изо рта с характерным причмокивающим звуком, — такой нетерпеливый, — младший ловит затуманенный, возбуждённый взгляд Со и, не прерывая зрительного контакта заглатывает наполовину. Феликсу приходится удерживать Чанбина за бёдра, потому что рот младшего такой горячий и трахать его хочется безбожно сильно, а потому Со то и делает, что давит на затылок с невероятной силой и вскидывает бёдра, до слёз в уголках глаз, до саднящего горла младшего. Феликс наращивает темп, помогает языком, проходясь по чувствительной уздечке. Маленькая квартира Чанбина - на окраине города, но кажется звуки их любви слышит целый континент. — Ликс, я скоро- ах...— Чанбин предупреждает, слабо оттягивает младшего от себя, но Феликс не отстраняется. Младший проглатывает всё, подтягивается наверх и ластится к вымотавшемуся старшему. Тот смотрит с особым благоговением и притягивает Феликса к себе. Целует практически целомудренно, шепчет в губы тихое "спасибо" и переплетает пальцы. — Теперь отпустишь? — По-детски наивно спрашивает Ли. Будто не он только что стоял на коленях перед Со. — А ты...? — Старший недоверчиво глядит. — Не беспокойся. Вечером продолжим, хён, — Феликс улыбается широко, даже ярко. — Вечером? Следующего месяца, ты имеешь ввиду? — Со мной уже неделю не связываются. Может, потеряли из виду, — Ли пожимает плечами, — или готовят серию изощрённых пыток, за то, что я слил адрес их казино, — нервный смех Феликса заставляет Чанбина вмиг посерьёзнеть. — Мне, в любом случае, уже нужно идти. — Ну куда тебе так надо? Останься... — Чанбин тянется к Феликсу, но тот отлынивает. Ли переводит взгляд с умоляющих глаз Со на свой телефон. Экран гласит о новом сообщении. — Вот куда, — Феликс показывает присланный адрес. — Работа зовёт, — брезгливо морщится, в затем добавляет тише: — вспомнили....

***

Знакомая дверь, окрашенная в светлый персик открывается с первым звонком, едва пальцы касаются его. На пороге стоит, чуть ссутулившись, Хёнджин в старой растянутой майке и шортах, которые, кажется, одалживал Сынмину. — Привет, — неловко здоровается Ким, улыбнувшись. — Проходи, — скромная улыбка касается и губ Хвана. Квартира старшего, как всегда, встречает уже знакомым ароматом пряностей и до боли странным уютом. В воздухе ещё витает запах лекарств, но он еле ощутим. Кровать заправлена, хоть и Хёнджин должен лежать. В углу лежит незакрытая коробка и Сынмин радуется, что хоть что-то смог разузнать о хёне. Хотя бы это Хван может не скрывать. Хёнджин прячет смущённую улыбку, когда понимает, на что устремлён взгляд Сынмина. — Хочешь чего-нибудь выпить? — Любезно предлагает хозяин дома. Сынмин не отвечает. Он проходит мимо, игнорируя Хвана, на кухню и склоняется над множеством баночек с различными травами и специями. Сынмин отдал бы все свои сбережения за такую коллекцию. Лавандовый букет и сушенная мята, цедра апельсина, корица, гвоздика, кардамон и звёздчатый анис - это лишь малый перечень хвановых запасов. Сынмин проводит пальцами по надписям, завороженно глядя. Восторг читается на юном лице, что не скрывается от взгляда старшего. — Хочешь приготовить что-то? — Чужой голос совсем близко, а дыхание щекочет кожу. — А можно? — Сынмин смотрит радостно в глаза Хвана, миндальные, почему-то шепотом спрашивая. — Кухня в твоём распоряжении, — добродушно улыбается, но тут же морщится — рана на губе ещё не зажила. — Тебе нужно лежать, я сделаю что-то горячее и принесу. Ложись, пожалуйста, — Ким, смущаясь проталкивает старшего к кровати, вглубь комнаты. Дать волю фантазии младшего - это смелое решение, учитывая, что сам Хёнджин не новичок в этой сфере. Но отчего-то Хван был уверен, что напиток, сделанный Кимом будет ничем не хуже, чем он готовил себе сам холодными одинокими вечерами. Приятный аромат заполняет крошечную квартиру через 15 минут. Лёгкие ноты барбариса, вперемешку с бергамотом приятно окутывают двух юношей, создавая теплую атмосферу. Ничего лишнего: сгорающий закат, благоухания, два неопытных сердца и воздушный мир, растворяющийся в стенах небольшой квартиры. — А вкусно получилось, — Хёнджин смотрит в глаза долго, пока Сынмин не отводит. — Спасибо, — с задержкой отвечает младший. Они молчат, чашки пусты. Сынмин рассматривает стены, потолок, да всё вокруг - будто впервые. А затем ловит взгляд старшего и выдерживает его в этот раз, внутри обязательно гордясь собой. Он улыбается в ответ на полу улыбку Хвана искренне, чисто. Глядя на них, можно подумать, что они общаются где-то на высшем уровне, только глазами и касаниями невзначай. Сынмин улыбается ещё шире, а затем, затем и вовсе начинает смеяться. Также искренне. В нём, в Сынмине, нет подвоха. — Ты чего? — Спрашивает Хёнджин озадаченный смехом младшего, но также широко улыбаясь в ответ. — Забавно. В нашу первую встречу мы проговорили весь день, без неловкости, хоть и знали друг друга двадцать минут. А сейчас молчим, — Сынмин перестает смеяться и возобновляет зрительный контакт. — Тебе неловко? — Спрашивает Хван. — А тебе? — А ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос? — А ты? — Сынмин вскидывает брови, а Хван нахально скалится. — Нет, — отвечают синхронно, выдержав паузу, и тут же начинают смеяться. Первые раскаты грома прерывают смех и заставляют две пары глаз устремиться в окно. Вдалеке сверкнула молния и раздался оглушительный гром. Чёрное небо, окрашенное разлитым чернилом, обещает вот-вот разломиться и дать волю ливню. — Я, наверное, пойду, пока дождь не начался, — произносит Ким, недоверчиво глядя в окно. — А как же лекарства? — Слова Хёнджина прерываются громом. Сынмин вздрагивает. — Я могу вернуться завтра и всё объясню, а сейчас выпей только это, — тянется за упаковкой нужных таблеток и протягивает ее Хвану. Сынмин не успевает встать с маленького кресла в углу комнаты, когда оглушительный ливень начинает сбивать потрескавшуюся краску со старых крыш. Молния освещает падающие капли, что устрашает и завораживает одновременно. Ким застывает на месте, жалостливо глядя на старшего. — Надеюсь, не заболею, — пытается пошутить Сынмин, всё-таки вставая с кресла. — Ты никуда не пойдёшь. Там дождь. Останешься до утра, — Не просьба звучит даже как-то немного грозно из уст Хвана, — родители не будут ругаться? — Чуть смягчается. — Их нет дома ещё, скорее всего. Хён, — Сынмин подходит к Хвану и садится рядом, — спасибо, — сжимает чужую руку. И ему совсем не стыдно вот так просто остаться на ночь у почти не знакомого человека. А ещё ничуть не страшно показаться слабым перед Хваном. Потому что гром действительно вселяет ужас. Сынмин не боится ничего, ничего, кроме вот такой погоды. И кто бы знал, почему... Эту же руку Сынмин с силой сдавливает в своей маленькой ручонке, потому что особо громкий грохот отражается от стен комнаты и сосредотачивается в ее центре. — Боишься грома? — По-доброму усмехается Хёнджин, в ответ сжимая руку Кима. — Что? Н-нет. Просто неожиданно, — оправдывается Сынмин, сам себе не веря. — Да ну? — Старший придвигается ближе, склонив голову набок. — Д-да, — боятся стоит не грома, думает Ким, находясь всего в десяти сантиметрах от лица Хёнджина. Румянец предательски выступает на щеках, когда сон, приснившийся недавней ночью вонзается в мысли. Сынмин поспешно отворачивается, пытаясь хотя бы нормально дышать. Получается плохо. — Всё в порядке? — Хёнджин искренне волнуется. Младший не отвечает, так и сидя вполоборота от Хвана. — Сынмин? — Хёнджин придвигается чуть ближе, пытаясь заглянуть в лицо напротив. — Да, всё хорошо, — огромных усилий стоит развернуться и улыбнуться натянуто. "Всё совсем нехорошо." Хёнджин стелит на полу подобие кровати из множества одеял, потому что матраца нет и бросает туда все подушки, что у него есть. А их немало. — Я лягу на полу, хён. Тебе нельзя, — подталкивает старшего к кровати, смотря в пол. Хёнджин улыбается, в тысячный раз. Засыпают они оба на кровати, освещенной оранжевым - от света уличных фонарей, под заурядный фильм 80-х, что Хван предложил, ведь "рано ещё, давай посмотрим что-то". Небо грохотало с невероятной силой и капли вот-вот норовили проломить хрупкие окна. А младший лишь хмурится и жмётся во сне, крепко сжимая чужую большую ладонь. Так спокойней. Дождём пусть смоется вся ненависть и боль от прошлых лет. Пусть растворяется тоска в каплях, застывших на асфальте. Пусть гром разрушит всё, что было, ведь новое - оно лежит напротив. И в этом новом пусть распустится другая жизнь, без сломанной судьбы и горечи утрат.

Хёнджину не больно. Больше нет.

***

Чем быстрее Чонин приближался к одной из непримечательных высоток ближе к окраине города, тем быстрее билось сердце Чана. Он оставил машину в паре кварталов и теперь идёт за Яном на достаточно большом расстоянии. Оставить младшего одного - больше никогда. Чан не имеет права. А догадаться, что ни к какому Феликсу младший не пойдёт и сделает всё по-своему, не составляло особого труда. И вот его, Яна, макушка скрывается за массивной дверью. Руки Чонина сильно дрожат, или это только чаново воображение, он ведь достаточно далеко, так, чтобы младший не заметил. Но Чан рядом, он готов сорваться в любую секунду, как только заметит что-то неладное. И пусть обзор у него не самый удачный. Но пока он ждёт, торопиться нельзя, на кону жизнь целой семьи и его, Чонина. Ветер срывается невероятно сильный, приходится прикрывать глаза рукой. Чан покорно ждёт, он ждёт, что младший вот-вот выйдет из-за огромной двери, целый и невредимый. Жаль, что этого так и не случится. Рисковать любимым человеком совсем не хотелось, но он привёл Чана в главный офис, а это значит, что жестокая игра Чхве Ён Сока окончена. Только вот Чонин никак не выходит. Даже спустя полчаса и даже час. — Блять, — вырывается у Чана, когда он констатирует ровно час. А затем дрожащими, то ли от холода, то ли от волнения руками, набирает номер напарника. — Уджин, вызывай подкрепление, срочно. Я нашел главный офис, — скидывает координаты и достаёт пистолет. Отряд полиции, во главе с Чаном врывается в здание, вызывая крики молоденькой секретарши. Здание прочесывают до самых потаённых уголков. Чан мечется с этажа на этаж и как мантру в голове — "только бы найти, только бы живым" шепчет без остановки. Проверяет каждый кабинет, каждый шкаф и каждый лифт. Но не находит. Отчаяние бьёт в голову и Бан запускает пальцы в волосы, сжимая их. Потерянный взгляд и зарождающийся холод внутри перекрывают хаос вокруг. Он спускается в холл, а затем на улицу. Множество арестованных уже усажено в машины. Но ни Чонин, ни Чхве Ён Сок не найдены. А сквозь толщу воды Бан слышит ненавистное теперь имя из чужих уст: — Феликс? Ты что здесь делаешь? — Уджин спрашивает у какого-то парня и Чан оборачивается. — Феликс? Ли Феликс? — Подходит ближе и спрашивает устрашающе тихо. — Да, — смотрит недоверчиво. Больше Чан ничего не говорит. Только бьёт; в лицо, сильно. До брызнувшей крови, до рассеченной губы. Бьёт со всей силы, как только может. Уджин тут же вмешивается и оттаскивает Бана от упавшего на асфальт Ли. — Это ты виноват, ублюдок, из-за тебя они схватили Чонина! — Чан пытается вырваться, но хватка старшего сильнее, — ты знаешь, что с ним сделают?! Это ты слил адрес, ты! Феликс, ошеломлённый отшатывается, прижимая руку к разбитому носу. — Тебе нужно успокоиться, Чан. Смотри мне в глаза, — Уджин вздёргивает напарника, а затем выпускает Бана, но всё ещё крепко сжимает его плечи, — успокойся, и скажи спокойно. Бан Чан переводит совершенно пустой взгляд на Феликса и это пугает второго ещё больше, чем ярость полицейского: — Чонин. Они забрали Чонина.