К матери и к богине

«Ты явно не помнишь, что случилось до и после твоего прибытия. Но я знаю, как вернуть твою память обратно. Для начала просто поверь мне. А затем сделай всё, что я описала ниже. И не бойся: ты уже умеешь пользоваться своим новым оружием. А в разделе с пометкой об о нём я записала всё, чтобы тебе помочь. Примерно за пару страниц после будет карта. Извини, что не написала оглавление: места попросту не оставалось, а я должна была не выронить ни листа». Люченция бы никогда не поверила написанному, кабы не два обстоятельства. Первое ― это что она не подверглась здесь какому-то шантажу. Просто потому, что шантажировавшие её собственным прошлым слишком нечаянно погибали. Второе ― почерк был её, а значит, никто ей этого не надиктовал бы в ту ночь без злого умысла. И судя по почерку, она часто торопилась, но всё равно делила дневник на разделы, помечая их различными знаками. На солнце Люченция сидела долго, порой забывая поправить ворот на пальто, хотя потом бы мучилась от побаливающих, шелушащихся, слишком красных щёк и ушей. Дневник читался легко: здесь было очень много зарисовок, невероятно много пояснений, а ещё больше схем. Там, где Люченции не хватало навыка, она расписывала на словах. И сейчас, дойдя до предупреждения о том, что Ярнам нужно покинуть до заката, Люченция поняла, что одолела где-то половину написанного, даже не растеряв терпения. Да, ей было ясно, что нужно сделать. А вот каким образом это вернёт воспоминания о ночи ― она не понимала. И даже подходя к переулку с разбитым алым фонарём, недовольно кривилась: и как её жизнь дошла до того, что она буквально не хочет доверять самой себе? «Одежду придётся искать в этом же доме. Возьми что-нибудь получше, а сама переоденься в то, что будет впору лишь когда будешь уходить. Всё, что отыщешь, понадобится Арианне. Она должна быть в часовне. Пожалуйста, лучше ничего не спрашивай у неё. Только попроси жителя приглядеть за ней. И не пугайся и не опасайся его зря: он достаточно безобиден, но вполне поймёт, что нужно сделать. И проверь всё перед тем, как отдашь: увы, Агата хоть и живуч, но слеп. Дальше поторопись вниз и ни за что не пропусти места на схеме. То, что будет увидено тобой в этом месте, должно остаться в тайне. И да, будь аккуратней: если будет невмоготу, то нащупай руну у себя на груди». Как раз набросков и портретов Арианны было больше остальных. Раньше Люченция могла столько рисовать кого-нибудь в основном хотя бы из личных симпатий. Судя по некоторым наброскам, эта Арианна была ей более чем просто симпатична ― в юности она стеснялась так открыто изображать что-то о своих чувствах к благородным дамам или не менее (точнее, более) благородным рыцарин. Там, где не хватало её способностей, были пояснения: светлые и волнистые, но более-менее послушные волосы, улыбка, очень хорошо прячущая страх, алое платье, манера чуть наклоняться вперёд при разговоре. Женщина на зарисовках была Матерью. Матерью чудовища. А Чудовище было милосердной Матерью. Мать-чудище погибла, а значит, теперь лишь одна мать стала единственным шансом Люченции не просто понять случившееся. Но и исправить всё то безумие, что накрыло город, из которого проснувшаяся прямо на улице Люченция хотела бежать со всех ног. А ещё она бы никогда не вернулась даже к окраинам Кейнхёрста, что было самым удручающим. Когда-то она провела от силы месяц (и это до свержения Её Величества!) на этих улицах, чтобы не узнавать большинство кварталов, но понимать, насколько хорошо или плохо жили здесь до трупов чудищ, слёз и безумного смеха из-за дверей. Возможно, до заката она успеет не только уйти. Люченция хотела оказаться подальше: дальше пригорода, дальше берега, но близилась зима, а значит, лучше было поторопиться ровно настолько, чтобы не остаться вдали от ближайшего (хоть и не всегда обитаемого) очага. Но судя по написанному, так бы она всё равно пошла мимо той деревушки, где некогда обитала эта… богиня? Существо? Сила? Люченция фыркнула: ну вот, она дожила до того, что не может объяснить что-нибудь самой себе, хотя кое-что было ясно и так. Например, что ночью здесь была уже известная всему городу бойня: вокруг были трупы уже не совсем людей, уже вполне себе чудовищ, а также лишь пара фигур вдалеке, отворачивавшихся и чуть ли не бежавших прочь, напуганных ещё до её появления буквально чем угодно. Вполне достаточно, чтобы убедиться: её дневник никак не лгал. Переулок она узнала, хотя до этого думала, что спутает это место с парочкой иных, если не будет часто подглядывать в описание. Добротные решётки на окнах, похожие на раздавленные леденцы осколки алого стекла от разбитого фонаря, не менее прочные двери. Судя по растёкшемуся воску и запылившемуся порогу, сюда некому было выйти, чтобы убрать осколки или заменить свечу, даже когда солнце близилось к полудню. Люченция оглянулась и с удивлением увидела женщину с ведром в руках и древесными щепками явно на растопку. Та обходила трупы: с осторожностью, но без малейшего удивления. Люченция смотрела на неё с надеждой: горожанка была испуганной, измученной, но не обезумевшей, понимающей, на что обрёк её этот вымирающий город. Осторожно огибая огромных, словно разводимых на убой, а не на охоту на вепря, свиней, Люченция остановилась чуть поодаль, давая незнакомке решить самой, что же делать после встречи с ней. Та не спешила: вязанка была не слишком большой, а колодец за спиной Люченции мог и не годиться для питья. Ожидая, Люченция смотрела вокруг: в основном свиньи, несколько вроде бы людей и тело малышки в испачканном белом платье. Дети? Наверное, она осиротела довольно быстро, раз убегала неизвестно куда и откуда, боясь сидеть дома одна. Лет пять на вид, явно не знала, что делать. — И они тоже… ― женщина смотрела туда же, ― Соседка сказала, что её старшая сестра так и не выйдет на улицу, придётся хоронить нам, а с детьми это всегда больно. И дверь у их прочная, Алиса наверняка так и осталась там… Вот об этом в дневнике не было ни строчки. Она думала, что там никто не живёт? Никогда здесь не бывала, отсиживаясь в одном месте? ― Может, я аккуратно проберусь через крыши? ― предложила Люченция, ― Вы знаете здешний черный ход? Женщина встрепенулась, точно в неё попытались плюнуть: ― Ты! Чужие! А я думала, что ты из отряда отца Гаскойна! Прочь отсюда, здесь и так слишком много лишних ушей! Крики словно обвиняли её во всех бедах, хотя навряд ли она могла бы столько натворить, даже если речь шла о трупах этих огромных свиней. Хотя они как раз могли бы и помешать местным, разве нет? Или те на них охотились? В любом случае, Люченции и впрямь пришлось красться, выискивая пути входа в этот явно не чуждый смертям дом. Денег нашлось достаточно: такой суммы хватит на двоих, даже если это очень дорогой город. Арианна так сильно нуждалась? Или же это был прощальный подарок, шанс начать новую жизнь? Люченция нашла штаны: великоваты даже для её крепких ног. В корзинке с шитьем не было игл, зато нашлось несколько довязанных чулок. Как раз и для неё, и для Арианны. Одежда не блистала роскошью, как платья с набросков. Зато оружие было добротным, Люченция решила быстро проверить запасы ещё и в кладовой. И чуть не наступила на утыканную иглами и булавками тыкву. Тайна исчезновения иголок из корзинки была ясна. А почему никто не напоролся на нож, торчащий прямо из пыльной вазы у самого порога ― не совсем. Похлопав мешок с вещами и карманы, Люченция решила уйти. Наверное, она слишком нашумела. Шорох прервал тонкий, полусонный всхлип, и когда Люченция решила не пугать кого-то из прятавшихся здесь сирот, всхлип стал надрывным смехом: — Мама, мама, я дождалась утра! Ты больше не встанешь, а я жива, я живая, ахаха! Люченция бы могла уйти незамеченной, кабы не звон монет в кармане и кучка вещей. И вот у лестницы на второй этаж стояла девочка, что оглядывалась вокруг, словно никого перед собой не видела. Слепота?.. Но промедление уже сыграло свою роль: девчушка уже вцепилась в плащ Люченции и затараторила: ― Тётя Эйлин, вы вернулись! Папа больше вас не приглашал, а вы так интересно рассказывали про ваши сны! Вы ведь проведёте меня до папы, да? Люченции захотелось застонать от досады: только не это. Плащ в вороньих перьях, тёплый и не кичливый, был у покойной соратницы Гаскойна. Дневник гласил, что эта одежда вполне годилась для дальней дороги, но он же привлёк внимание обезумевшего ребёнка! И оказывалось, что Алиса была жива. А ещё ― что Люченция может уйти отсюда с нужными вещами, не объясняя бедняжке, почему она больше не увидит свою семью. По крайней мере, пока не оставит её в часовне. Наверняка этот Агата знает о таких детях больше неё. Люченция присела: ― Залезай и держись крепко. Сначала мы узнаем что-нибудь в часовне Идона. Алиса вцепилась в неё крепко. Люченция сразу предупредила: — Сегодня мы катаемся очень быстро. Держись изо всех сил. Алиса слушалась её, хоть иногда то всхлипывала, то смеялась по дороге. Нет, брать её так далеко точно нельзя. Зато лучше дать ей освоиться в месте, принимающем тех, кому некуда идти. По крайней мере так Люченция утешала себя, добегая до часовни. Остановившись на площади, она увидела старушку. Та не особо смотрела вокруг, но когда Люченция поравнялась с ней с Алисой на руках, то заозиралась и воскликнула: ― О, доченька! Это ты! Видишь, мама уже спешит домой! Не опоздай к обеду, возьми соседку, а то мне прошлой ночью сказали, что тебя уже нет в живых… Алиса отчего-то притихла, а Люченция лишь ответила: ― Да, хорошо. И недоумевая, поспешила в обход, выискивая глазами нужное место. Возможно, в часовне многовато народу и кто-нибудь может её узнать. И кому-то из них узнавать её явно не стоило. Но в итоге она всё-таки улучила момент и шепнула Алисе: ― Сейчас дядя Агата возьмёт деньги твоего папы и немного вещей. Я обещала ему, что позабочусь о вас, поэтому дядя Агата будет хранить эти деньги и немного одежды у себя, чтобы их у тебя не забрали. Только для этого ты должна сидеть тихо, даже когда тебя позовут, хорошо? Алиса завертелась, давя Люченции на плечи: ― А как же мои платьица? Разве их заберут? Кто присмотрит за домом? Люченция поставила Алису на землю: ― Хорошо. Посиди этот день и ночь с дядей Агатой и потом вернёшься домой, хорошо? А я пока схожу в зал. Вон, видишь цветы на колонне? Алиса тряхнула головой, и Люченция чуть не вздохнула от досады, но сдержалась: ― Всем, кто находит здесь цветок на потолке, дают леденцы. Это непросто, но пока ты его ищешь, я уже вернусь. Алиса уже вовсю оглядывала этот зал, и пока фигура в алом платье отвернулась к стене, Люченция тихо прокралась к созданию с тряпьем по всему телу: ― Смотрите, это для Арианны. Вещи, деньги ― сохраните их. И… И для Алисы тоже. Им лучше держаться вместе, хорошо? И не говорите никому, что я приходила, молю! Бурое лицо повернулось к ней, ладони потянулись, как будто прося милостыню, ощупывая «подарок», и одежда с завернутым в неё мешочком с деньгами скрылась под лохмотьями. Это создание явно хотело сказать ей что-то ещё, но Люченция как можно быстрее вернулась Алисе, надеясь, что не выдала себя с головой. И пока она не увидела Алису, то уже десятки раз успела сравнить Арианну в углу часовни с Арианной явно здоровой, не знавшей, что значит выносить чудовище. Она не понимала, почему ей так нехорошо видеть таким это лицо, эти испачканные рукава с юбками, эти ладони со следами засохшей крови. Единственное, что Люченция понимала, так это что следы несчастья слишком чётко было видно по этой некогда знакомой ей женщине. Алиса встретила её с недоумением глазах: ― А почему цветок такой большой? И как мне показать его дяде Агате? Люченция чуть не чертыхнулась от досады: такая маленькая, но такая глупая ложь! Но всё же присев на корточки, переспросила: ― Где же ты его нашла? Палец Алисы ткнулся почти вверх: ― Вон там! Люченция взглянула. На месте цветка была лишь голова глазастого существа с множеством рук, больше похожих на изломанные паучьи лапы. — Ну… Да, так ему и скажешь. Вечером он как раз раздаёт леденцы. Алиса несмело улыбнулась: — Правда? Люченция кивнула, понимая, что от вторая за день ложь малышке ничего не упрощала: ― Да. Только нужно подождать. Алиса кивнула и вдруг спросила: ― Тётя Эйлин, а вы помните, что говорил о нас папа? Или вы забыли прямо всё из этого сна? Сон… Смешанный с Охотой, тамошними с трудом принимаемыми на веру тайнами, местами всё же бывший прекрасным, раз его можно было пересказать даже маленьким детям, хоть и отчасти. Дневник пояснял, что глава некоего ковенанта пережила то же самое, что и Люченция. Поэтому девочка поверила в эту, в общем-то, и не ложь: ― Да, Алиса. Я же теперь могу помнить не всё. Ты же обещаешь сидеть здесь до того как за тобой придут? Алиса на миг прижалась и засопела Люченции в ухо: ― Да! Люченция пропустила девочку в зал: ― Хорошо. Я сейчас иду укрощать одно чудовище, ― Люченция и впрямь хотела, чтобы всё решалось пистолетом и рапирой, но её же записи предостерегали от подобного, умоляя подготовить свой разум буквально ко всему, ― Чтобы оно никого не обидело, не смотри никуда, кроме той дамы в запачканном платье, хорошо? ― Угу! Отпустив девочку, Люченция с болью поглядела на всех оставшихся в часовне. Агата молчал, а в заплаканное лицо Арианны Люченция пока не хотела смотреть. И почему всё так безнадёжно в этом городе? Когда-то давно она ненавидела его расцвет, но теперь ей хотелось, чтобы здесь было не так ужасно находиться. Алиса так и стояла, вцепившись Люченции в руку, пока её не отвели к соседнему залу. На ступеньках её было почти не видно, и Люченция быстро скрылась из виду, всерьёз опасаясь, что вся её решимость спуститься вниз и проверить написанное испарится без следа. Догоравший факел был удобен: он не показывал всего, но не пугал темнотой внизу подвала. «Вспомни всё своё милосердие, ибо здесь оно нужнее всего.» Кто же здесь, если она должна оставить Арианну и остальных несчастных в этом городе, даже не позвав за собой? И тем не менее, она старалась. Всё бескорыстное и безвозмездное, как некогда её любила мать, защищавшая их ценой жизни, все влюбленности и тепло… Из подвала словно дохнуло теплом. Комната была набита хламом, а шедшая вниз Люченция всё сильнее склонялась к мысли, что здесь не было мертвых, но кого-то ранили и это нужно скрыть. Кого-то, чья жизнь была важнее. Следы ран темнели на плитах, и Люченция вспомнила, что у неё не осталось и пузырька нынешней хвалёной крови, которая, как ни странно, смогла её исцелить. Кто-нибудь из взрослых, крепких людей? Голову словно что-то сдавливало. Ноги двигались с трудом, словно кто-то пытался уцепиться ей за штанину покрепче Алисы. Люченция искала взглядом хоть кого-нибудь: может кто-нибудь прячется за грудой хлама? А потом чуть не наступила щупальце в высохшей луже. Поначалу она решила, что на неё смотрят два смоляных озерца, но потом ей стало не до сравнений: слишком сильно заныло в груди, слишком часто захотелось греть, просить не дрожать, укрывать кого-то рядом… Люченция не помнила, как разорвала на тряпки одну из простыней, указанных в дневнике как обязательную вещь помимо одежды. И как она успела решить, что это чтобы кого-нибудь похоронить? Здесь же новорожденное чудовище! Или же… Люченция замерла, а это… это дитя так и смотрело на неё, всё ещё даря это странное ощущение чужого холода. Она ему не поддалась, но тот факт, что она решила позаботиться о нём сильней, чем об Алисе или о себе, откровенно пугал. Может, именно такого состояния, такой сильной связи не выдержала Арианна? Почему же тогда она просила себя быть милосердной? Что же случится, если она просто оставит это существо за пределами Ярнама? Мучительно заболело в груди, вот, сейчас вырвет сердце, нет, это боль и пустота, несчастные матери… Люченция с усилием подняла руку, сжимая руну на груди. Рука всё также крепко сжимала рваную простынь и послушалась лишь тогда, когда Люченция решила, что не уронит её, если схватится за руну. Как же она зовётся? Море? А какое оно? Что за море? Море, там хорошо, там лучшелучшелучше, я люблю воду… Разум потихоньку начинал проясняться, словно голову потихоньку разжимала чья-то огромная, но стремительно слабеющая рука. Люченция отдышалась. Значит, это существо может и не причинять вреда. Видимо, поэтому она должна отнести его к океану. Но при этом должна разлучить его с матерью. Разум уже легче воспринял это ощущение пустоты, отторжения, одиночества. Ощущение чьей-то боли и небытия. Но Люченция уже опустилась на колени, раскладывая простыни на полу: нет, смотри, так теплее, мы идём к океану, отпусти ты уже!.. Значит, Арианна может быть в смертельной опасности? Или же это создание ― залог её иного будущего? Люченция никогда не считала хорошими ни свою манеру действовать по наитию, ни связанное с чем-нибудь, кроме охоты, чутьё. Но сейчас она признавала: милосердие действительно было выходом. Она должна помочь этому созданию. Хотя бы для ответов на остальные вопросы. Именно поэтому Люченция выходила из часовни как можно тише, вслушиваясь в звуки, исходящие от входа. Был едва различим голосок Алисы, жалобно скрипел голос Агаты, а когда Люченция почувствовала ощущение разлуки, то постаралась не обращать на него внимания. Нет, не сейчас, мать жива, жива, прекрати! А на выходе стал слышен тихий, словно исчерпавший все прежде громкие рыдания, плач: ― Дочь моя, где моя дочь?.. Голос Арианны был достаточно различим, чтобы слова не терялись под серыми сводами. Люченция вспоминала рисунки и хотела бы знать, что же ещё произошло в то время, пока здесь была ночь? Ведь теперь это создание порождало в ней множество вопросов к Арианне. А с учётом дневника она ещё больше жалела, что Арианна явно могла бы рассказать про них очень много. Она явно была к ней неравнодушна, раз рисовала со всем усердием. Но теперь, выходя и аккуратно пряча тонкие щупальцы существа под тканью, Люченция так и не находила в себе сил, чтобы обнять Арианну даже как простая незнакомка. Арианна тихо плакала, называя Алису дочерью, а Люченция без оглядки спешила прочь, не обращая внимания на то, почему от взгляда на свёрток у неё в руках так легко отступала боль от увиденного за этот неполный день. Из Ярнама нужно уйти незамеченной.