К матери и к богине

Мать моя потерявшая, мать ты всё ж милосердная… Услышь, услышь! Арианна не понимает, в чём дело. Её дочь не только забрали, назвав Алисой, но и заставили учить какие-то молитвы? Или стихи? Почему она уже в который раз так её зовёт? И почему подлый Идон молчит, а нагревается его кольцо? Кто эта круглолицая женщина с чуть более тёмными, чем у неё, волосами, которую она каждый раз видит во сне? Почему так колет в груди, если она не может её припомнить? Идон надо мной не властен… Смертная захотела иного… Арианна оборачивается. Дочь больше не хныкает, вцепившись в её рукав. Даже не шмыгает носом. Просто жмётся в углу, отряхивая оборки на платьице и не слыша беспокойно бормочущего Агату. Неужели её сочли столь ужасной из-за прошлого, раз держали здесь после родов? Почему Алиса слушает жалкие утешения этого слепца? Кто эта женщина, ушедшая, но обещавшая прийти? Почему она забыла всё, кроме слепца и родов? Что же было в эти страшные ночи? Не уходи от меня, здесь нет моей вины. А смертная обещала помочь. Арианна опускается перед малышкой. Алиса… А ведь во время и после родов она чего-то боялась, хотя дело было не в схватках. Дочь выглядела как-то иначе, она точно помнит, как ей было страшно, пока её не забрали. И малышка совсем её не знает. Арианна вспоминает рассвет. Стенания и слёзы на улицах. Агату. Новые нижние юбки и панталоны, более простые, чем были до её родов. Значит, она забыла. Теперь её дочь некому растить: погибли забравшие Алису, погибли заботившиеся о ней, остался лишь незваный Идон, из-за которого все считают её «нечестивой» матерью. Прошло много времени. А значит, её дочь знала о ней, пока она забыла нечто важное. Пускай так. Теперь она воспитает её, как свою. Матерь богини искала, но нашла дочь чужую. Разум верну в обмен на плоть иную.

***

Люченции хотелось сжаться: она не должна была этого видеть. Наверное, это какое-то местное святотатство, раз эти белые полуженщины пали ниц. «Запомни: в пещере слишком много опасностей. Не смотри на ракушечниц ― беги вперёд, на пляж. Успокой дитя, прежде чем снова положить его возле утробы! И да, я тоже не знаю, как это создание поймёт своё прошлое. Но если что ― твой разум не чист, как снежное поле. Он… Как бы так сказать, сохранит закрытое в нём. Прошу прощения (как официально, словно мне семнадцать!) за такое. Ты должна помнить, как тебя попрекали за излишне сумбурные выходки с дамами». До этого момента она хотела не верить лишь в одно: насколько торопливым был её почерк на последних страницах. А теперь ей хотелось сжать свой разум в комочек, чтобы не хрипеть, не думать, почему так много пены на губах, почему она так хрипит, просто стоя на месте, стараясь не упасть от волн благости, старавшейся поставить её на колени. Парочка царапин, а у Люченции в голове словно проворачивали часовые шестерёнки. Причём одну против другой. Ей не нужно было слышать скрип и лязг — боль усиливалась. Но она продолжала стоять. Благость продолжала показывать картины через разум, кажется, уже неспособный, так быстро возражать и вспоминать. Ведь это она! Это она принесла сюда дитя! Это она написала этот дневник! Это она поняла, что именно поможет деревне наяву! Благость всё также требовала: на колени. Здесь были виновные. Они разлучили меня и мою связь отцом. Я не могу сообщить о себе моей матери. Люченция сжала кулаки, глядя на то, как видоизменяется, становится более маленьким, более пульсирующим, живым тело Великой. Благость не отступала. Это она знает, какой опасности подвергся разум её матери! Это она, она придумала, как всем им помочь! Это ей, ей принесёт благо! Разве все они не заслужили обратить это безумие? Не все заслужили, но все получили… Множество веры, но лишь двое смертных… Люченция задышала ещё чаще. Два вида крови, одно спасение, никаких паразитов… Люченция вскинулась. Боль… ушла? Откуда столько воспоминаний? Как там Арианна? Неужели дело только в её разуме? Или же они обе заслужили… принятие? Подбородка коснулось щупальце. Вблизи оно было более блестящим, с лазурным отливом и пульсирующими капиллярами, не пересохшим от прибрежного ветра и вполне отличалось от вида волос, с которыми спутала эти щупальца поначалу. А ведь это была лишь капля крови на останках! Люченция отплёвываясь от пота и волос, лезших в рот, и жадно, словно впервые, вслушивалась в ответ, волнами зазвучавший у неё в голове, отдаваясь в пульсирующей руне. Несломленный разум заслужила истинная мать.