К матери и к богине

В сон закралась тяжесть. Тяжело выходит двигаться, тяжело даже думать ― Арианна даже не дышит, а точно вздыхает, изредка что-то мыча. Неповоротливые мысли, неповоротливый разум… Так я исправлю ошибки отца. Арианна не может шевельнуть и пальцем, волосы слипаются от пота, а вокруг царит нечто странное: притихшие чудовища растворяются во мраке, уходит страх и безумие, словно всё самое ужасающее в Ярнаме способно склониться ниц перед… Перед кем? То воля моего вновь обретённого дитя… Течь, не принося безумия… Арианна не знает, откуда столько тяжести, что пригвождает к месту, но не стремится погрести её под собой. Во сне всё становится ярче, чётче. Та ночь, в которую она зачала. Великая, которую хотели возродить лишь на словах, а нечаянно ― вышло на деле. Женщина, чьё имя почему-то так важно и его так ожидаемо болезненно вспоминать. Ожидание, боль, непонимание случившегося… Арианна не сразу понимает, что сделала ужасную, самую глупую вещь: уснула. Здесь. В своём доме. Вместе с Алисой! Боги, её малышка могла вновь оказаться в опасности, второй раз могла осиротеть! Арианна вскакивает с кушетки в прихожей, босиком убегая за ширму ― к чёрному ходу, к её комнате и кухне, где так почти никогда не бывали клиенты. И останавливается возле неприметной двери. Алиса? Её дочь? А как же Ночь Охоты? Как она могла вырасти так быстро? И почему искала мать? Почему посчитала за мать… её? А рядом кто-то тихо всхлипывает. Нет, нет!.. Она же так сильно к ней привязана! Арианна зябко ёжится и только теперь понимает, что наступил рассвет. Ещё один из многих, после того как она перестала прятаться в часовне. Идон… Что он с ней сделал? Как она могла посчитать Алису за родную дочь?.. Всхлип повторяется. Арианна непонимающе оглядывает сначала кухню, потом лесенку на чердак и поворот налево. Там, за дверью, спит та, что тоже обманывается в своих мыслях. Или же это был не обман? Арианна понимает, что теперь ей как-то легче всё вспоминать. Охота. Те роды, которые произошли настолько быстро, насколько невозможно бывает при обычной беременности. Боль, её крики, осознание, что в её разум кто-то вторгся, кто-то привязан к нему цепью и дёргает, просит что-то так, как она бы ни за что не смогла этого сделать. И непонимание. Такое, что хотелось перестать быть собой. Кровать скрипит. Арианна осторожно, точно подглядывая, смотрит в дверную щель. Алиса теребит ленту с её подвязки в руках: шмыгающая носом, совсем одинокая даже в этой тёплой постели. Арианне хочется проскользнуть. Мимо Алисы или в комнату ― не знает и она сама. Она ведь… Она ведь знает, как Алиса любит суп и отказывается от каши, как морщит нос от запаха лаванды и с каким наслаждением слушает про балы в Кейнхёрсте, говоря ей, что тоже хочет «звереть, а потом становиться девочкой обратно» и защищать её «от злых дядь, стучащих в дверь по вечерам». Может, поэтому она и стала ей так дорога? Ей когда-то говорили, что и родных детей любят не сразу, их нужно узнать получше. В голове словно лопается тугой комок, распадаясь на обрывки. Арианна пытается воспротивиться, ожидая боли или потери разума, но всё оборачивается воспоминаниями. Деньги. Ей оставили деньги, много денег. Поэтому она выпроваживает клиентов и не боится за Алису по ночам. Больше никто не охотится, несколько месяцев спустя после рождения этого… этого существа. И связь с ним так и осталась, но больше не приносит им боли. Алиса ― сирота и тоже думает, что Арианна ― её мама, хотя на деле явно жила в дружной семье и потеряла сестру. Они обе ― с помутившимися рассудками, исцелённые чем-то неизведанным: Идоном, её чудовищным дитя или кем-нибудь ещё. Арианна даже готова предположить, что это могли быть какие-то совершившие отступничество от своих былых канонов церковники, что всё равно странно. Хотя… после такого она готова лишь благодарить эту персону за понимание. Но если это Идон, то её всё равно будет брать злость. Это дитя ― его. Он должен был его забрать. Он утерял с ним связь и заставил её мучиться несуществующими тревогами. Не он позаботится о том, как это создание чувствует себя хорошо. Арианна пытается задержать воспоминание. Дитя передаёт ей своё настроение, потребности, просит её о защите, а тогда она не понимала его речь, думая об Алисе. А ещё его забрала Охотница, чьё имя и лицо Арианна не смогла узнать, глядя на безмолвно смотрящую Великую. Да. Это была она. И получается… Это она приходила к ней! Это она закончила Охоту! Это она, она решила помочь ей и Алисе обрести рассудок, спасти от безумия! Арианна вздрагивает; Алиса зевает и шлёпает к двери. — Мам? Мам, мы же не пойдём к дяде Агате на ночь? Он говорил, что спит днём, как совы… Арианна смотрит на догоравший камин и ёжится ещё раз: — Нет, Алиса. Мы… Мы поспим ещё. Алиса снова заходит в комнату: ― А-а. Смотри, я не трогала камин, как ты и говорила! Ты же отведёшь меня вечером на крышу? Арианна быстро кивает: — Да. Только я… мама хочет поспать. Алиса юркает к ней под одеяло и хитро улыбается: — А прошлая мама заставляла меня водить за собой сестрёнку. Но сегодня тётин голос сказал мне, что ты так не будешь и что всё будет хорошо. Ты же сводишь меня к дому мамы Виолы, да? Никаких слёз. Никакой боли или скорби. Значит, Алиса пережила это гораздо легче, чем боялась Арианна. Или же… Арианна прижимает Алису к себе: ― Мы сходим, Алиса, мы сходим. Только не бойся того дома, хорошо? Засыпая, она думает: всё вышло гораздо лучше, хотя она и не надеялась на это. Они не верили, но у них вышло. У них ― потому что здесь не обошлось без вмешательства Великих. Она привыкнет так жить. Алиса привыкнет быть приёмной дочерью. Они обе научатся жить иначе. Солнце встаёт всё выше, а Арианна улыбается во сне. Ей снится что-то такое, о чём она наконец-таки вспомнит по пробуждении. Самая милосердная из Великих. Богиня и мать, как она. А такой могла быть лишь погибшая Кос.

***

Песок, вода и умиротворение. Ракушки под мягкими волнами, рыжее предзакатное солнце и остатки гниющих парусов на мачтах вдалеке. Здесь было странное море. Странным было и ощущать это всё дважды. Что море дважды казалось ей чужим и покинутым, деревня дважды встречала неясным шёпотом, дважды она смотрела в мутные воды колодца и вместо тускло-золотых волос из-под шляпы, вместо отражения самой себя видела лишь слишком широкий, дикий оскал. А ещё она дважды почувствовала, как её покинул груз долга. Люченция так и опустилась в воду: не заботясь о приливе, о вновь задувшем в этом месте ветре, о том, почему опустилась на пятки уже по своей воле. Перебирая руками песок, она едва заметила, как порвались перчатки, как некая сила наискось порвала на ней жилет с рубашкой, без затруднений разорвала цепочку от карманных часов. В прорехах были видны белесые, местами незнакомые, но уже совсем не болезненные шрамы, пальцы лишь бесцельно зарывались в намываемый едва видимыми волнами песок. Ни одна из ракушечниц, последовавших прочь, её не тронула. В прошлом ей пришлось не давать слишком много обещаний. Но всё вышло. А она была не в силах удивляться. Больше всего её поразило другое: прощение. Великая простила ей смерть остальных сородичей. И Люченции оставалось лишь гадать, что стало ли с ними то же, что и с Ибраитас.