***
Солнце — ослепительное и невероятно горячее с самого утра. Цукишима вышел из автобуса в этот раз без посторонней и непрошеной помощи, и тут же попал под его лучи. Захотелось немедленно вернуться обратно в салон: там воздух хоть как-то, но охлаждался. Цукишима плелся позади семпаев, когда его догнал Кагеяма, на вид еще не до конца проснувшийся. Он то и дело тер сощуренные глаза. Наверное, ему окружающий мир тоже казался слишком ярким. Отчего-то эта мысль Цукишиму обрадовала. Кагеяма и словом не обмолвился про ночной разговор, так и шел молча с Цукишимой в ногу до самого спортзала, а тот и сам не торопился поднимать эту тему. Гораздо проще было притвориться, что и не было ничего. К делу приступили, не откладывая. Расписание игр уже ждало их, ждали площадка и первые противники — Фукуродани. Только и успели, что бросить вещи в отведенном команде помещении. Поклон, свисток, и все заново, полетели подачи, бесконечный круговорот мяча в природе. Цукишима начинал в зоне для запасных, Хината — под сеткой. Такое построение говорило разве только о том, что тренер хотел стартовать с атаки, а не уходить в защиту, но Цукишима бывал мнительным и никогда не забывал, что все вещи имеют больше одного смысла. Он поморщился, услышав голос капитана Фукуродани: еще один громкий идиот, помешанный на волейболе. Развелось же их. А тот все подбадривал своих воплями, соперникам, так же вопя, обещал несомненный проигрыш. В одной команде с ним Цукишима бы, верно, не выжил. Достоинства Савамуры-сана вдруг показались ему неоспоримыми, и он мысленно отвесил им благодарный поклон — чуточку глубже, чем те, которыми он одаривал соперников перед матчами. Первый пас Кагеяма отдал Хинате. В игре тот не делал ничего, предварительно этого не обдумав. Не пасовал тем, кто не мог бы забить. Вот так просто разрешилась их с Хинатой ссора — для постороннего взгляда все прошло без единого слова, с одного паса. После того, как мяч отправился в полет, Цукишима потерял интерес. С недосыпа сложно было сосредоточиться на игре, но невнимательность его рассеял стук все того же мяча, что упал между Хинатой и Кагеямой, так и не достигнув цели. Когда такое происходит, всех волей-неволей берет оторопь. Когда гении ошибаются, как-то вдруг сразу становится очевидно, что они обычные люди. Цукишима попытался припомнить, когда же в последний раз у Кагеямы не получилось довести мяч для атаки, но, кроме той его неудачной игры в средней школе, в голову ничего не приходило. Второй пас оказался слишком длинным, хоть Хината и сумел достать его левой рукой. Хорошо сообразил, обычно его горячей головы на это не хватало. Вот же в чем дело: Кагеяма «пристреливался» раз за разом, раз за разом, но точности ему это почему-то не добавляло. Легкий румянец хорошо видно было даже с того места, где стоял Цукишима. Игра только началась, и Кагеяма еще даже не выбился из дыхания, что с его выносливостью обычно происходило гораздо, гораздо позже. Никак не спишешь этот румянец на последствие физической активности. Цукишима усмехнулся: неужто Королю стыдно? Со скамейки, где сидел тренер, принесло последние новости: Кагеяма пытается сделать что-то новое. Этот пас, который он никак не мог заставить работать, отличался от тех пасов, что Хината получал все это время. — Думаешь, есть разница? — с сомнением спросил Ямагучи. Он, стало быть, тоже не понимал. — Если и есть, то нам ее не увидеть. Нам — это простым смертным, тем, кто не живет животными инстинктами. После мяча, забитого по чистой случайности, благодаря мгновенной реакции Хинаты, Кагеяма с Хинатой так и застыли перед сеткой, глядя друг на друга во все глаза. Цукишима, уже давно привыкший к роли наблюдателя, конечно, заметил. Взгляд людей, что видят друг друга по-новому. Эти двое всё понимали куда лучше, чем остальные. И дальше игра так и не заладилась, была неуклюжей и полной ошибок: там подача уйдет в аут, потому что Азумане-сан снова не рассчитал силу; там Нишиноя-сан, делая пас с задней линии, не доведет мяч куда надо. Синхронные атаки синхронными и вовсе не назовешь. Это единственная новая вещь, которую Цукишима тренировал вместе со всеми, но не сказать, чтобы в ней преуспел. Он часто сбивался с ритма, начиная позднее других, тем самым лишая формацию одного нападающего. Когда на тренировках во главе был Сугавара-сан, то всегда беззаботно предлагал попробовать заново, если что-то не получалось. Когда во главе был Кагеяма, а сбой происходил по вине Цукишимы, он не стеснялся орать. Остальным же доставалось только вежливое «ничего страшного, давайте еще раз». Ну и где здесь справедливость? Все они пробовали то, чему научились, обтачивали его, налаживали, примерялись. Цукишиме нечего было пробовать и обтачивать: вот и ошибался он не чаще, чем обычно, но и лучше тоже не стал. Такие, как он, не становятся лучше, что бы ни делали. Пенальти за проигрыш — бегом подняться на холм, что уютно пристроился за школой. У Шинзен для этого даже существовало специальное название: «Освежающий спринт по травяному холму». Мысленно Цукишима закатил глаза. У подножья холма, дожидаясь сигнала к старту от капитана, Цукишима приценился к расстоянию и к солнцу, от которого все вокруг казалось выцветшим, почти белым. Уж лучше бы снова ныряли за мячом, сердито подумал он и, получив отмашку, побежал, удерживая средний темп. И без него хватало дураков, что бросились вперед на всех парах. В итоге, так и вышло, что пришел Цукишима одним из последних. Когда он достиг вершины, пот катился градом по лицу, неприятно пропитывал футболку, край которой он задрал, чтобы вытереть лоб. Легкое дуновение ветра коснулось обнаженного живота: с секунду это прикосновение было прохладным, а потом почти сразу прогрелось. До конца дня они поднимались на холм слишком много раз, но Цукишиме достаточно было и одного, чтобы возненавидеть открывавшийся оттуда вид. Зелень обступала школу Шинзен со всех сторон, как будто брала в окружение. Такие простор и свежий воздух им в Карасуно и не снились, а Цукишима от всего этого задыхался. Не потому, что дыхание во время подъема на холм сбивалось, не потому, что игры получались тяжелыми, хоть и не всегда затяжными — их команда, можно подумать, нарочно делала все, чтобы проиграть побыстрее. Это чужие старания забивали ему глотку, блокировали дыхательные пути, словно какая-нибудь болезнь. Невозможно было на них всех смотреть. Невозможно было не сравнивать. Когда зашло солнце, немного похолодало, и после дневной жары ветер стал желанным спутником. Цукишима уже собирался отправиться в душевые, как в проеме, оттянув сетку, что защищала от насекомых, показался Ямагучи. Улыбнулся несмело. Цукишима уже знал, что тот хотел сказать, но поборол желание отказать еще до того, как вопрос будет озвучен. — Я еще потренируюсь, — сказал Ямагучи. Когда они были дома, это значило: не жди меня, иди домой один. Здесь же значение этих слов вдруг изменилось. — А ты не… — А я нет, — отрезал Цукишима, все же не позволяя ему закончить предложение. Улыбка пропала с лица Ямагучи, как и не бывало. На секунду показалось, что опять вернулся тот мальчуган, которым Цукишима впервые его встретил. Тот, что вот-вот расплачется. — Я подумал, — неуверенно начал Ямагучи, не понимая или не желая понимать, когда стоит оставить разговор, — может, ты тоже что-то дополнительно тренируешь… Голоса, раздающиеся снаружи, становились ближе. Семпаи наверняка решили, что хватит с них отдыха, полежали и будет. Цукишима не хотел их видеть, но и уходить под их взглядами не хотел. Когда они были дома, его это не заботило. А здесь все менялось — не только слова, но и чувства. — Мы и без того тренируемся больше, чем должны, — ответил он резко, а в голове так и стучало по нарастающей: «бессмысленно, бессмысленно, бессмысленно». Все это бессмысленно. Кажется, Ямагучи еще что-то говорил ему вслед, но Цукишима не хотел слушать — и потому не слышал. Столько усилий, а ради чего это все? Чтобы, как в прошлый раз, вылететь из турнирной сетки не в первом круге, как большинство слабых команд, а в третьем, и потом гордиться этим до конца школьной жизни? Цукишима обойдется, спасибо большое. Усилия ничего стоят. Турнирная сетка хорошенько прожует и сплюнет любого, всему свое время. Примерно такие мысли вертелись в голове, пока Цукишима зло шагал по направлению к корпусу, где располагалась комната их команды. Его внутреннее негодование вдруг прервал бесцеремонный окрик: — Эй, ты! Этот надоедливый голос был Цукишиме хорошо знаком. Но капитану Некомы, которому тот принадлежал, необязательно было об этом знать. Цукишиме ничего не стоило притвориться, что посреди ночи в пустынном проходе звали не его, а кого-то другого. — Ты, из Карасуно! — Очкарик! Цукишима собирался и дальше держать лицо, но «очкарик» все же заставил его остановиться. — Вы что-то хотели? — со всей вежливостью, на которую только был способен, спросил он, а мысленно транслировал только одно: оставьте меня в покое. Капитан Некомы мысленных сообщений не принимал. Не принял бы, вероятно, ни устную просьбу, ни даже письменную. Только улыбнулся и поманил рукой, мол, ну же, очкарик, двигай сюда. Не дождетесь, решил Цукишима. Рядом с ним разминался тот самый капитан Фукуродани, Бокуто-сан, находясь возле которого и оглохнуть недолго. Выглядел он при этом невероятно довольным собой. Не исключено, что это обычное выражение его лица. В любом случае, надо отделаться от них как можно быстрее. — Вот ему, — легкий кивок в сторону Бокуто-сана, — нужен кто-то для блоков. Подсоби, а? Цукишима улыбнулся деланно доброжелательно. — По ночам не занимаюсь. Простите. — Тренировать атаки без блока нет никакого смысла! — а это уже сам Бокуто-сан отозвался. — Ну пожалуйста! — Почему я? Почему бы не попросить кого-нибудь из ваших, — снова попытался отказаться Цукишима. — Потому что Бокуто-сан тренируется до упора и силу не контролирует, вот все и сбегают от него. — За спиной Бокуто-сана показался связующий Фукуродани. Другими словами, даже собственная команда не хочет с ним тренироваться, вот они и ищут самоубийц по темным уединенным местам. Но, по крайней мере, этот ответ был честным. — А я вот тут немного занят, — капитан Некомы так и не перестал улыбаться, указывая на первогодку, что лежал лицом в пол. От одного взгляда на него Цукишима поежился. — Наш Бокуто, между прочим, в пятерке лучших нападающих страны, хоть по нему и не скажешь. Хорошая выйдет тренировка, разве нет? Нет. Не на того напал. — Ты же центральный блокирующий, — добавил он. — А значит, тебе тренировка блоков не помешает. Прозвучало как: «Я наблюдал за тобой и ты не очень, но все равно тебя приглашаю, цени это». Цукишима скрипнул зубами и, крепче сжав в руке полотенце, прошел в зал, находя слабое утешение хотя бы в том, что заставил капитана Некомы посторониться. Уже через секунду после того, как согласился, Цукишима об этом пожалел. Что он, собственно, собирался доказать? Что он вовсе не «не очень», а чего-то стоит? Да какая разница вообще, что о нем подумают! Повелся, как простак. Цукишима отлично знал принцип работы таких подначек, он, в конце концов, не раз ловил на них других. Тем неприятней было самому попасться. Капитан Некомы, Куроо-сан — раз уж тот втянул его во все это, Цукишима мог и перестать делать вид, что забыл его имя, — ушел на другую половину площадки, насвистывая какой-то популярный мотивчик, но в таком жутком исполнении Цукишима не узнал, какой именно. — Ну, позаботься обо мне, очкарик, — расплылся в улыбке Бокуто-сан. — Не сомневайтесь, — сухо сказал Цукишима, поддев очки. Вел себя так, словно в самом деле мог что-то противопоставить — как там было, — одному из пятерки лучших нападающих страны. И сам не знал, что хуже: что его признают слишком слабым для такой почетной тренировки, и, униженный, он наконец уйдет по своим делам, или что пытка продлится до тех пор, пока у Бокуто-сана не закончатся силы (если это вообще возможно), а мнения Цукишимы никто и не спросит, пока он не свалится на пол, совсем как тот первогодка из Некомы, что опять притворялся мертвым. Хината бы на его месте верил, что заблокирует все атаки до единой. А Кагеяма, наверное, и впрямь мог бы. Нашел о чем думать! Разозлившись, Цукишима пропустил первый же мяч: тот так больно проехался по пальцам, что в голове даже прояснилось от ощущений. Связующий Фукуродани, Акааши-сан, который подбрасывал мячи для атаки, чуть склонил голову, точно извинялся. Бокуто-сан обрадовался своей маленькой победе настолько бурно, что, казалось, взял кубок на чемпионате мира, а не всего лишь обошел Цукишиму. Всего лишь Цукишиму. Он не знал, сколько прошло времени, и не стал заморачиваться с подсчетом прыжков, удачных и неудачных блоков. Неугомонность Бокуто-сана даже не позволяла особенно об этом задуматься, все свелось к простой последовательности: прыгай, просчитывай, гаси, раздражайся, начинай заново. Цукишима вытер пот. Дыхание было неровным. Понятно, почему никто не хотел с Бокуто-саном тренироваться — просто не осталось больше таких дураков. Цукишима твердо сказал себе: если вдруг случится так, что его позовут еще раз, он ни за что не согласится. Только когда к нему присоединился Куроо-сан, статистика немного склонилась в их сторону. Заслуги Цукишимы в этом, по правде сказать, было мало. Даже прислушиваясь к указаниям Куроо-сана, ему не всегда удавалось поставить хороший блок. Куроо-сан же мгновенно вычислял именно ту точку, которую надо закрыть, именно в то время, когда это следует сделать. Цукишима смотрел на него и все гадал, в чем же секрет. Не покидало ощущение, что он вот-вот постигнет это знание, но оно, разумеется, было обманчивым. — Ты, очкарик, неплохо читаешь нападающего, а вот силенок не хватает. Руки у тебя такие слабые, что мне аж страшно, вдруг сломаются! — Бокуто-сан, похоже, и не слышал о том, что люди обычно стараются выбирать выражения. Хоть он и не сказал ничего такого, что Цукишима сам бы о себе не думал, это все равно зацепило. Одно дело подумать самому, что ты слабак, и совсем другое — услышать от постороннего человека. — Нужно сурово останавливать мяч! — не унимался Бокуто-сан. — Сурово! Это как понимать? — Я еще расту. — В тон ему ответил Цукишима, хвастливо, невыносимо раздражающе даже для самого себя: все, лишь бы задеть, как задели его. — Только начинаю обрастать мышцами и вытягиваться. Подразумевая: не то что вы, уже почти старик. На лице Бокуто-сана так явно читалось неудовольствие, что Цукишима позволил себе полюбоваться этим выражением. Это всегда в нем было — способность почуять слабость и правильно на нее надавить, а потом наблюдать за тем, что в итоге получалось. — Будешь так думать, и коротышка заграбастает себе всю славу, — поддел Куроо-сан. — Вы же на одной позиции, — напомнил так, словно Цукишима мог хоть на секунду об этом забыть. Куроо-сан, глядя на него, наверное, сразу знал, что он из себя представляет. И Цукишима знал тоже. Рыбак узнавал рыбака в толпе безошибочно, у них даже были свои условные знаки. Сказал ли Куроо-сан это потому, что в самом деле так думал, или потому, что знал — для Цукишимы его слова станут тем острым крючком, что проникнет в самое нутро, распорет там все и вывернет наружу. Цукишима не знал, что ему на это ответить, ну, разве что кроме правды. Поэтому он улыбнулся. Неловко потер шею. И сказал: — Ну, тут уже ничего не поделаешь, — говорил это, а внутри все жгло, такова, видимо, его реакция на искренность. — У нас с Хинатой огромная разница в таланте. У Куроо-сана вытянулось лицо. Интересно, а что еще он рассчитывал услышать? Впервые Цукишима озвучил эту мысль. Она столько раз приходила ему в голову, он крутил-вертел ее и так, и эдак, знакомился с ней и свыкался. Но даже после этого она не стала ему ближе. Позади раздались голоса. Это Некома, ввалившись в зал, принесла с собой шум и повод сбежать. — Ладно, похоже, я здесь лишний. Я пойду, — снова улыбнулся Цукишима. Куроо-сан окликнул его, и, возможно, вот так игнорировать старшего было невежливо, но никто не стал бы обвинять Цукишиму в том, чего он не слышал, верно? Он рванул из третьего спортзала быстро, но недостаточно, чтобы какой-нибудь невольный свидетель его в этом заподозрил. Осенило вдруг нечаянной мыслью: он сегодня только то и делал, что удирал. Потом вспомнил: еще после разговора с Ямагучи он забыл забрать саппорты, которые оставил на полу. Так торопился уйти, а возвращаться все равно придется. Войдя в зал, Цукишима понял, что зря переживал. Все так увлеклись тренировками, что даже не обратили на него внимания. Не заметил и Ямагучи, слишком поглощенный своей подачей. Все чем-то занимались, нашли себе заботу. Цукишима смотрел на них и недоумевал: откуда берутся силы и запал, когда вкладываешь, вкладываешь, но ничего не получаешь взамен. Волейбол любит только победителей, а всех остальных в лучшем случае терпит. На глаза попались Хината с Кагеямой, что пытались провести новую быструю. Значит, они снова тренируются вместе. Цукишима сжал саппорты в руке. — Это же всего лишь клуб, — пробормотал он вслух, словно хотел, чтобы кто-то его услышал, но слова ожидаемо потонули в выкриках и стуке мячей. Незаметно, как и пришел, Цукишима выскользнул из спортзала. Слова, сказанные им Куроо-сану, отлично отражали действительность. Похоже, он здесь лишний.***
Цукишима вздрогнул, когда за завтраком Нишиноя-сан, торжественно улыбаясь, громыхнул перед ним подносом, еда с которого едва не валилась на пол. — Эй, Цукишима! Ешь, а то ослабнешь! — приказал тот, и подтолкнул поднос к Цукишиме поближе, всем своим видом показывая, что не против поделиться. А у самого глаза горели: смотри, смотри, какой я заботливый семпай! Цукишима вздохнул и откинулся на спинку стула, пытаясь увеличить расстояние между собой и пыточной тарелкой. Почему всем было дело до того, как он питается? — Ну, хотя бы живот у вас большой, Нишиноя-сан, — сказал он, прикрыв рот ладонью, будто маскировал смех. Отпуская этот комментарий, он совсем забыл, что Нишиноя-сан — не Кагеяма и не Хината. И вот они, последствия. Тот практически взревел: — Чего сказал?! Вот зараза, ты у меня сейчас поплатишься! И, в подтверждение своих слов, вмиг подскочил к Цукишиме, потянулся к его лицу и попытался снять очки. Даже выставленный вперед локоть не спас Цукишиму от взбучки. Нишиноя-сан просто прикрыл его свободной рукой, защищаясь от возможной атаки в живот. Он оставался либеро во всем, что делал. — Прекратите, Нишиноя-сан! Вы их сломаете! Цукишима все силился стряхнуть его руки, но Нишиноя-сан уже ухватился за дужку очков, и любое сопротивление отныне могло навредить самому Цукишиме. — Это тебе за то, что смеялся над семпаем, вредина, — приговаривал Нишиноя-сан. Цукишима плохо видел, что происходило вокруг, но лицо семпая, перекошенное от возмущения, все же разглядел. Различил он и Ямагучи, что держался чуть поодаль, исключительно по очертаниям и прическе. Тот так и замер с подносом у стола, словно боялся, что если подойдет, тоже попадет под раздачу. Пока Нишиноя-сан не оставил Цукишиму в покое «подумать над своим поведением», Ямагучи ждал, так и не выбрав себе другого места, чтобы наконец позавтракать. Он сел рядом, раскрепил палочки, отделил кусочек омурайса, положил его в рот и прожевал. Только после этого огорошил: — Ты улыбался. — Ничего подобного, — тут же возразил Цукишима, и глазом не моргнув. — Но я же видел. Ты точно улыбался. — Ты увидел неправильно. — Но… — Не было такого. Ямагучи протянул: — Ну ладно, — но по голосу заметно было, что Цукишима своими отговорками его не убедил. После завтрака начались тренировки. В очередной раз поднимаясь на вершину холма, Цукишима порадовался, что утром съел не много, иначе его бы точно стошнило. Пенальти сыпались на них одно за другим, можно было, наверное, и привыкнуть за такое количество попыток, но икры у Цукишимы горели, как в первый раз. Чем выше поднималось солнце, тем сильнее пекло макушку. После обеда Цукишима обнаружил, что кожа под футболкой уже значительно отличалась от открытых участков на руках и на шее: те немного покраснели и на ощупь были слишком горячими. Воздух в спортзале, что касался кожи, казался прохладным, но Цукишима так не определился, приятной была эта прохлада или нет. — Ребята! — звонкий девичий голос привлек к себе внимание всех в помещении. У входа собрались менеджеры, держа в руках тарелки, на которых аккуратными горками были сложены ломти арбуза. — Родители из старшей Шинзен угостили нас арбузами! Сами арбузы не вызвали у Цукишимы особого воодушевления, но перерыв был желанным. Все собрались на улице, сбились в несколько плотных очередей, чтобы всем досталась порция. Ячи-сан вручила Цукишиме тарелку, на которой лежали ломти арбуза. — П-приятного аппетита, — пискнула Ячи-сан. Цукишима сдержанно поблагодарил: — Спасибо. В поисках места в тени он забрел подальше от остальных и уселся на ступеньки рядом с очередной закрытой дверью в спортзал. В Шинзен море входов и выходов, хоть почти все их сейчас и перекрыли, а лестниц с коридорами было и того больше. До него доносился шум, но не имел определенной формы: Цукишима не различал ни слов, ни голоса. Он посмотрел в свою тарелку. Есть не хотелось, но Цукишима все же попробовал арбуз — тот оказался холодным, спелым и очень сладким. Он ел помалу, складывая семечки на край тарелки. Когда из-за угла показалась чья-то фигура, разглядеть которую удалось не сразу из-за солнца, Цукишима напрягся. — Ты здесь, — удивленно проговорил Кагеяма с набитым ртом. Цукишима смотрел на него — загорелого, совсем не уставшего, поедавшего арбуз за две щеки, — и думал: ну и как это понимать? Будь Кагеяма другим человеком, будь сам Цукишима другим человеком — и он бы решил, что тот специально его искал. — Да, — в итоге, сказал Цукишима, хотя Кагеяма вряд ли нуждался в каком-либо подтверждении своих слов. — А ты что здесь забыл? Кагеяма дернул плечом. — Там слишком жарко. Я искал, где бы спрятаться от солнца, а нашел тебя. «А нашел тебя», пожалуй, можно было истолковать по-разному, но Цукишима выбрал самое неприятное для себя значение. Он не стал ничего отвечать, и Кагеяма, постояв еще пару секунд, подошел и тоже сел на ступеньку с другой стороны. Цукишима откусил еще немного арбуза. На этот раз сладость во рту показалась ему приторной. Не впервые он оказывался с Кагеямой наедине, и все-таки эта ситуация ощущалась очень странно. Кагеяма сидел рядом, расстояние всего в пару ладоней, и жевал так сосредоточенно, как делал все, что вызывало в нем хоть какой-нибудь интерес. Он, похоже, не собирался разговаривать, но Цукишиму это вполне устраивало. В два больших укуса Кагеяма доел последний ломоть. Цукишима опять заглянул в свою тарелку. — Хочешь еще? — бездумно спросил он. Кагеяма повернулся к нему, непонятливо наморщив нос. — Что? — Арбуз, — резко уточнил Цукишима, почувствовал, что начинает раздражаться без видимой на то причины. Хотя само присутствие Кагеямы, наверное, могло бы считаться полноценной причиной. — У меня есть еще два куска. Будешь? Вообще-то, два с половиной, но тот, который Цукишима начал, он уж как-нибудь осилит. — Серьезно? — встрепенулся Кагеяма, а потом как будто одернул себя, но Цукишима уже успел заметить, насколько тому хотелось добавки. Он протянул свою тарелку. — Угощайся. Кагеяма медлил. Цукишима не выдержал, закатил глаза. — Не переживай, они не отравлены. — Да я не...! — вспыхнул Кагеяма, вскинулся весь, то ли оскорбленный, то ли пойманный на горячем. Цукишима вдруг почувствовал себя не в настроении разгадывать его мысли, хоть это наверняка было бы несложно, если бы он попытался. Он просто взял в руки свой недоеденный ломоть, так и оставив тарелку Кагеяме. Сок стекал по пальцам, и Цукишима скривился — отлично, теперь кожа будет липкой. Недолго думая, он провел по ним языком, потом поймал каплю на запястье, пока та не попала на шорты. Наконец доев и сплюнув семечки в ладонь, Цукишима снова вернулся к своей тарелке, ссыпал их на краешек небольшой горкой, что тут же расползлась. Кагеяма так и не притронулся к угощению. Он сидел, развернувшись к Цукишиме, и смотрел. Глаза как стеклянные, на щеках — легкий румянец. И на него, стало быть, солнце действовало не лучшим образом. — Ладно, — Цукишима поднялся на ноги, хотел было упереть руки в колени, немного размяться, но вспомнил, что руки у него все еще грязные. — Я пойду. С этим, — кивком указал он на тарелку, — можешь делать что захочешь. Хочешь — съешь или поделись с кем-то, а хочешь — выброси. Цукишима пошел на голоса, и хотя что-то в нем ныло, требуя обернуться, он только сильнее распрямил плечи.