Ты здесь

Вечером, когда обязательные тренировки закончились, и каждый волен был заниматься чем пожелает, Цукишиму, который уже собирался уходить из зала, нагнал Бокуто-сан. — Поможешь с блоком и в этот раз? — спросил тот, заглядывая в глаза, как будто это бы как-то Цукишиму убедило. Цукишиме казалось: в тот вечер он понял, что Бокуто-сан за человек. Или понял даже раньше, просто бросив на него мимолетный взгляд во время одной из самых первых игр в Некоме. По всему получалось, что Бокуто-сан не должен был позвать его снова. Он ведь сам сказал: блоки у Цукишимы слабые, против грубой силы и острых атак — практически бесполезные. Каким образом такой игрок, как Цукишима, мог помочь в тренировках? — Простите, откажусь, — ответил он на ходу, даже не замедлившись для разговора, которого не будет. К счастью, Бокуто-сан не стал ныть и упрашивать. Цукишима все-таки был прав: не так уж он был необходим. Стоило ему только внутренне порадоваться, что он так легко сорвался с крючка, как к нему подскочил Хината. Всклокоченные волосы, сердито сведенные брови на переносице. Что я тебе сделал, обреченно подумал Цукишима, но спрашивать было бессмысленно — Хината и так сейчас выложит все, как на духу. Так и вышло. — Откуда ты знаешь аса Фукуродани? — Не знаю никакого аса. — А отказал почему? Такая жалость! Цукишима неожиданно разозлился — то ли оттого, как Хината это сказал, то ли оттого, что к нему постоянно цеплялись со своими ненавистными тренировками. Он притормозил, и Хината тоже поспешил остановиться, требовательно глядя на Цукишиму, как будто тот был ему что-то должен. — Потому что у меня, в отличие от некоторых, выносливость не резиновая, — бросил он и снова зашагал вперед. Хорошо, наверное, что двери постоянно держали открытыми, иначе Цукишима не стерпел бы, грохнул бы ими так, чтобы зал хорошенько тряхнуло. Как же достало! «Тренировки, тренировки, тренировки!», «Надо постараться и стать сильнее!». Если бы у Цукишимы была на что-то аллергия, то именно на подобную чушь. Старания ничего не решают, это он усвоил наверняка. Для Акитеру клуб был всем. Разве он не старался? А что получил взамен? Место в первых рядах среди болельщиков, пару пустых бутылок, чтобы ими стучать, и текст кричалки, которую надо знать наизусть. Неважно, какой у тебя рост. Неважно, какие способности. Ты упираешься головой в потолок, а там, наверху, над тобой есть кто-то еще. Всегда находится кто-то еще. — Цукки! Цукишима обернулся не столько на голос, сколько на топот ног. Казалось, что Ямагучи бежал к нему быстрее, чем поднимался на холм. Он остановился в шаге от Цукишимы и тут же согнулся пополам, пытаясь отдышаться. Цукишима не стал дожидаться, пока Ямагучи примет вертикальное положение, и спросил: — Что? Ямагучи молчал. Может, вообще не знал, что хотел сказать, а порыв оказался сильнее рассудка, а может, просто подбирал слова. Он так и смотрел в пол, словно не решался поднять на Цукишиму взгляд. — Раньше тебе все было под силу, — наконец заговорил он, — ты был умным и крутым, поэтому я всегда тебе завидовал. От внимания Цукишимы не ускользнуло ни «раньше», ни прошедшее время. Теперь понятно, к чему этот разговор. Ямагучи, очевидно, был сыт по горло его поведением. Цукишима и сам был им сыт. Внутри себя он давно определил: не в тренировках тут дело, не в отношении к ним других, а в том, что Цукишима чувствовал, видя это отношение. Тем не менее, он спросил равнодушно, делая вид, что не догадался, к чему Ямагучи ведет: — И что? Вот что. Ямагучи разогнулся, и тогда Цукишима сумел рассмотреть его лицо — решительное до тщательно контролируемой злости. — Но в последнее время ты отвратителен! — крикнул тот, сжав кулаки. Эти слова не ударили Цукишиму наотмашь и ни капли его не удивили. Услышав их, он ощутил странное облегчение: надо же, значит, не он один так думает. Ямагучи на этом не остановился. Его голос становился все громче, и сам он подходил все ближе. — Хината однажды может стать Маленьким Гигантом, ну и что с того? Тебе просто надо его обойти! Стань лучше, чем он! Легко сказать. — У тебя есть рост, ум и инстинкты, так почему ты решил, что стать лучше невозможно? Ты отлично знаешь, почему. Поэтому заткнись. Не говори больше ни слова! — Даже если я буду очень стараться и стану лучшим игроком в Карасуно, что потом? — вскинул подбородок Цукишима, и, пользуясь тем, что он выше, посмотрел на Ямагучи сверху вниз. — Даже если у нас будет крохотный шанс попасть на Национальные, что потом? Неважно, насколько ты хорош, потому что всегда будет кто-то лучше. Наконец-то, наконец-то он произнес это вслух! Как хорошо было выпустить на волю эту мысль, что подтачивала его разум день за днем. Когда Цукишима просыпался, она зудела внутри; когда он завтракал, она напоминала о себе; когда он смотрел на себя в зеркало, то не видел отражения, а видел лишь ее, уродливую и неискоренимую. Когда он играл, она спрашивала, в чем смысл. А когда засыпал, желала ему спокойной ночи так же язвительно, как пожелал бы он сам. — Нам никогда не стать номером один! Все равно где-то споткнешься! — крикнул Цукишима, и только когда Ямагучи отшатнулся, понял, насколько закипела его кровь. Он никогда не повышал голос. Но в этот раз привычная сдержанность ему изменила. — Тебе это отлично известно, — уколол он, пусть и знал, что потом об этом пожалеет. Если Ямагучи можно было выворачивать его наизнанку, то и он не будет себе в этом отказывать. — Как ты тогда можешь так упорствовать? Выражение лица Ямагучи изменилось. Цукишима никогда не видел его в настоящей ярости, но, наверное, это была именно она. Он и вправду надавил туда, куда не следовало. — А что еще тебе нужно, кроме гордости?! — заорал Ямагучи ему в лицо, подходя почти вплотную, ухватил за грудки и тряхнул так сильно, что Цукишима покачнулся. В ответ на этот выпад он не пошевелился. Так и болтались вдоль тела его руки. Цукишима стоял и наблюдал за тем, как мало-помалу сменялись эмоции на лице Ямагучи. Вот отцвела его ярость, вот из рук ушло напряжение. Вот он отпрянул в ужасе, как будто только сейчас осознал свои слова и поступки. Еще немного — и начнет, заикаясь, извиняться, но на попятную, в конечном итоге, не пойдет. — Ну неужели этот день настал, — вдруг развеселился Цукишима. Забавно, что еще секунду назад он готов был едва ли не броситься в драку, а теперь смеялся над собственной глупостью. Все оказалось очень просто, но пока Ямагучи не разложил очевидное по полочкам, Цукишима этого не понимал. Гораздо лучше приложить все усилия и быть в мире с собой, чем заранее опустить руки и ненавидеть себя за это. Вот что скрывалось за его постоянным неудовольствием, тошнотой, что подкатывала к горлу с раннего утра, да там и оставалась, пока Цукишима не засыпал. — И когда ты успел стать таким крутым? — Цукишима усмехнулся. Никогда раньше он не говорил Ямагучи, что о нем думает, но, похоже, пришло время. — Правда, это было круто. Казалось, более потерянным Ямагучи не сможет выглядеть. — Цукки?.. — Спасибо за встряску, — посерьезнел Цукишима, — но просто так я это на веру не приму. Мне надо кое-что уточнить. Отвернувшись от него, Цукишима пошел туда, где появляться совершенно не собирался, и где его, вероятно, не ждали. — Цукки! — позвал его Ямагучи, но он, не оборачиваясь, лишь взмахнул рукой, мол, бывай, увидимся позже. Уже знакомый проход к третьему спортзалу наискосок освещала луна, едва выглянувшая из-за ночных облаков, почти черных по краям и дымчато-серых посередине. Цукишима замер перед дверным проемом, собираясь с мыслями. Нет смысла больше сбегать. К чему это приведет? Он отодвинул сетку. Как и в прошлый раз, вся компания была в сборе, не хватало разве что того несчастного первогодки, над которым издевался Куроо-сан. Они не играли, а спорили о чем-то: Бокуто-сан выглядел разгоряченно, Куроо-сан улыбался, видимо, его подначивая, а Акааши-сан смотрел на них с безучастным видом. Он-то первым и заметил Цукишиму, который отчего-то застыл на месте и никак не мог сообщить о своем присутствии. — Охо, — ухнул Акааши-сан, ну впрямь сова. Наверное, это можно было засчитать за удивление, но в этом случае по его лицу сложно было что-либо понять. — Охо-хо, — тут же подхватил Бокуто-сан, которого привлекла такая реакция. Под его взглядом Цукишима почувствовал себя неловко: сначала он отказался помочь, а теперь, когда ему понадобилось, пришел с дурацкими вопросами. — Охо-хо-хо, — конечно, куда без Куроо-сана. Цукишима подошел ближе, но не слишком, желая сохранить хоть какую-то дистанцию. — Можно кое-что спросить? — осторожно поинтересовался он, сам не зная, чего хочет больше — чтобы ему отказали или чтобы выслушали. — Конечно! — в один голос отозвались Бокуто-сан и Куроо-сан. Будь это более близкие знакомые Цукишимы, он бы спросил, как часто они тренировали такое единение перед зеркалом, но в этот раз ему пришлось прикусить язык, чтобы не сболтнуть лишнего. Он коротко поклонился. — Простите за беспокойство и спасибо. Цукишима немного помялся, не зная, как лучше начать. Его не торопили, и, в конце концов, он решился. — Ваши команды считаются сильными, верно? Оба нахмурились, словно Цукишима своим вопросом выказал сомнение в их способностях, но, несмотря на это, ответили: — Ну, да. — Но даже если вы попадете на Национальные, выиграть будет трудно? Бокуто-сан даже подпрыгнул от возмущения. — Но шанс-то есть! С теми, кто безоговорочно верит в свою победу, очень сложно, это Цукишима хорошо знал, у него перед глазами было достаточно примеров. — Ну-ну, давай выслушаем до конца, — вмешался Акааши-сан, за что Цукишима был ему благодарен, — это всего лишь гипотетический разговор. — Я действительно не понимаю, почему вы все так решительно настроены, — признался Цукишима. Он помолчал немного, оставляя простор для реакции, но Бокуто-сан, похоже, решил прислушаться к Акааши-сану и посмотреть, к чему все это идет. — Волейбол — это всего лишь клуб. Единственный его смысл — потом иметь возможность написать в резюме что-то вроде: «Я очень старался в клубе в старшей школе», но стоит ли так ради этого напрягаться? — «Всего лишь клуб?» — прищурился Бокуто-сан, и Цукишима уж было решил, что по-настоящему разозлил его, но потом они с Куроо-саном устроили из этой фразы целое представление, во время которого Цукишиму не покидало ощущение, что над ним насмехаются. — Я должен что-то на это ответить? — спросил он, хотя Бокуто-сан и Куроо-сан были слишком заняты демонстрацией своего чувства юмора, чтобы его услышать. — Лучше не надо, — отозвался Акааши-сан, — иначе это надолго затянется. — А! — встрепенулся Бокуто-сан, как будто вдруг вспомнил, что они тут о чем-то разговаривали, и повернулся к Цукишиме. — Скажи-ка, очкарик… Это «очкарик» уже начало ему надоедать. У него есть имя, в конце концов. Надеясь, что раздражение не просочится в голос, он перебил: — Цукишима. Бокуто-сан исправился как ни в чем не бывало: — Скажи-ка, Цукишима-кун, волейбол — это весело? Цукишима задумался на мгновение. Было ли ему весело во время игры? Однозначно нет. Во время тренировок? Тем более нет. Зачем он тогда вообще играл, что волейбол давал ему, кроме той самой неясной строчки резюме в будущем? Он считал себя очень логичным человеком. Но тут никакой логикой и не пахло. — Нет, — ответил Цукишима, — не особенно. Бокуто-сан торжественно улыбнулся, словно предсказал такой ответ, а теперь невероятно собой гордился. — Так, может, это потому, что ты отстойно играешь? «Отстойно». Цукишиму такая честность поначалу даже покоробила, но именно поэтому он не пришел с вопросами к собственной команде: чужим людям незачем щадить его чувства. Не сказать, чтобы в игре у него что-то получалось особенно хорошо. Не хватало выносливости, и это постоянно доставляло неприятности. Прием он ненавидел с самого детства — тот ему попросту не давался. Подачи у него самые обыкновенные, не сильные, не слабые и не слишком точные. Блок — единственное, в чем он мог бы быть хорош благодаря росту, но разве он делал что-нибудь еще для того, чтобы преуспеть? Решил, что достаточно и того, что есть. — Я третьегодка и побывал на Национальных, — продолжил Бокуто-сан, — и я лучше тебя. Намного! — Я и так это знаю, — поморщился Цукишима. Над ним и вправду насмехались? — Но лишь недавно я начал считать, что волейбол — это весело. Раньше меня постоянно блокировали, и это ужасно бесило! Так что я начал тренировать прямые, и на следующем турнире те же блокирующие не смогли к ним даже притронуться! — Бокуто-сан рассмеялся. — От одного удара было такое чувство, что мой час наконец настал. Нет ничего лучше, чем разгромить соперников, что стоят перед тобой! Он пристально посмотрел на Цукишиму. От этого взгляда почему-то тянуло спрятаться, как будто Бокуто-сан — тот самый громкий, беззаботный и немного надоедливый Бокуто-сан — мог видеть его насквозь. — Все зависит от того, есть ли у тебя такой момент. Мне твоего «всего лишь клуб» не понять, но не думаю, что ты ошибаешься. Каждому свое. Но если такой момент у тебя все же случится, — Бокуто-сан указал на Цукишиму пальцем, от чего тот подавил желание попятиться, — вот увидишь, ты подсядешь на волейбол. То, что предложил ему Бокуто-сан, — даже не готовый ответ на его вопросы, но возможность найти ответ самому. Так хотелось ему поверить! Так осточертели эти бесконечные поиски смысла: почему Цукишима так и не смог отказаться от волейбола, почему, если в самом деле так его ненавидит, пошел именно в Карасуно и именно в этот клуб? О стольком ему еще предстояло подумать. Но не успел Цукишима опомниться, как Бокуто-сан и Куроо-сан обступили его с двух сторон, как будто пытались предотвратить бегство. Бокуто-сан хлопнул его по спине вроде бы не очень сильно, но Цукишиму все равно чуть качнуло. Оба вдруг оказались так близко, что выскользнуть из-под их пристального внимания точно не получится. — Вот так вот, — подытожил Бокуто-сан. — Я ответил на твой вопрос, а теперь помоги с блоком. Он подтолкнул Цукишиму вперед легко, но очень настойчиво. А Куроо-сан, очевидно, решил ему помочь. — Да-да, шевелись, — едва не пропел тот и тоже пару раз хлопнул Цукишиму где-то выше лопаток. Цукишима пытался возмущенно протестовать: — Но… Что?.. Подождите! Но никто и не собирался его слушать. Когда у него ничего не вышло, Цукишима взглянул на Акааши-сана в поисках помощи, но у того лишь чуть приподнялись уголки губ. Ни сказав ни слова, тот пододвинул к сетке корзину с мячами, как бы говоря: от игры не отвертеться. Ну конечно, они здесь все заодно. И на что Цукишима только надеялся?

***

Утром все повторилось, как повторялось уже не один день до этого. Завтрак, Нишиноя-сан и его гора еды, которой тот и сегодня не против был поделиться. Сколько уже Цукишима отказывался, сколько смеялся над ним по разным поводам, лишь бы добиться относительного покоя, а Нишиноя-сан все равно каждый раз предлагал ему свои овощи и «еще пару сосисок». Но этим утром в их привычном, как под копирку разыгранном диалоге, произошли изменения. — Плохо спал? — спросил Нишиноя-сан. Темные круги под глазами все-таки его выдавали. Цукишима не столько увидел, сколько ощутил, как рядом напрягся Ямагучи. После вчерашнего они так и не успели поговорить. Словно прощупывая почву, Ямагучи осторожно поздоровался с Цукишимой, не успел тот толком отойти ото сна. Столько смелости было, когда он высказывал Цукишиме все, что о нем думал, а сегодня боялся даже спросить, точно ли все у них в порядке. Потом завертелся их обычный день, вокруг все время сновали другие люди, и обоим стало не до разговоров. Цукишима лег спать, не выбиваясь из расписания, но уснуть еще долго не мог. Он не ворочался и не метался, только всматривался в темноту, не обращая внимания на посторонние звуки, но в голове все равно до сих пор эхом раздавался стук мячей. «Как только с тобой случится этот момент, вот увидишь, ты подсядешь на волейбол». Слова Бокуто-сана запали в какую-то щель внутри него и оказались ей как раз впору. Будто целую жизнь назад это было: Цукишима любил волейбол, потому что его любил Акитеру, а любить его сам по себе, сам для себя так и не научился. — Цукишима? — напомнил о себе Нишиноя-сан. — А, простите. Нет, спал я просто отлично. Чистая правда. Пусть уснул Цукишима лишь к середине ночи, но спал очень хорошо, наверное, впервые за все время лагеря. — Как скажешь, — покивал Нишиноя-сан. Еда увлекала его больше, чем болтовня, вот он и не настаивал. Первую игру с Фукуродани Цукишима вновь начал в зоне для запасных, но в этот раз пристально следил за Бокуто-саном. Даже издалека тот казался невыносимым, а его шумное настроение передавалось сквозь сетку, и вот уже Танака-сан громче орал, забивая или принимая мяч. Вслед за ним, конечно, Нишиноя-сан. И капитан, видимо, поддался этому боевому настроению, раз не стал делать им замечаний. Долго топтаться на месте Цукишиме не пришлось. Когда он вышел к сетке, Бокуто-сан помахал ему рукой, но он сделал вид, что это приветствие не для него. Едва заметно только кивнул Акааши-сану, но от Бокуто-сана это не укрылось. — Нечестно, Цукишима! — завопил он, но и этим не добился ничего, кроме смешка от собственных товарищей по команде. Они не улучшали свой счет: уже не первый день разрыв в матчах против Фукуродани составлял чуть больше половины очков. Шимизу-сан, которая записывала статистику, наверняка могла бы сделать более подробные выводы, но Цукишиме было достаточно находиться на площадке, чтобы уловить тенденцию. После очередного мяча, что пробил блок Хинаты и Кагеямы, Такеда-сенсей попросил тайм-аут. Вокруг тренера все собрались неплотным полукругом уже по привычке. Тот окинул их беглым взглядом, точно заново убеждаясь в решимости взять этот сет, а затем и матч. Сложив руки на груди, он сказал: — Если не получается остановить атаки четвертого номера, попробуйте их хотя бы коснуться. — Да! — таков был единогласный ответ. Цукишима со своим спокойным, едва слышным среди чужих голосов «да», немного запоздал. Вспомнились опять слова Бокуто-сана. Как он смеялся, когда говорил: «Блокирующие не могли даже коснуться моих мячей». Статистически невозможно упустить все мячи и невозможно позволить им всем проскользнуть между ладоней и пальцев, где-то да зацепишься, где-то прорвешься. Поставить на то, что легкое прикосновение сделает им игру, — это верная стратегия, когда ничего другого не остается. Цукишима смотрел на тренера, а зрение то и дело выхватывало из общей картины макушку Кагеямы, что стоял перед ним, его открытую шею. И Цукишима думал: так не пойдет. Будь Кагеяма на его месте, сказал бы, наверное, что-то вроде: «Не попробуешь — не узнаешь». А Бокуто-сан сказал бы: «Нет ничего лучше, чем разгромить соперника». — Останавливать не нужно? — уточнил Цукишима, когда тренер уже собирался вернуть всех в игру. Все тут же обернулись к нему, одновременно, как будто у них на всех был один кукловод. Чем больше они вместе играли, заметил Цукишима, тем чаще вот так совпадали — действиями, реакциями. Сам он до сих пор не уверен был, можно ли считать себя «их» частью, а потому аккуратно отделил себя от них, как отделяют мясо от кости. Тренер выглядел невероятно довольным. Было бы с чего. Цукишима всего лишь задал вопрос. — Нет, — сказал он, — если сумеешь заблокировать, так будет даже лучше. — Я понял. После свистка Цукишима вышел на площадку. Он наблюдал за мячом, не мигая, но не выпускал из виду и Бокуто-сана. Что-то подсказывало ему: следующий пас обязательно уйдет именно ему. Хорошо, когда у команды есть такой надежный ас. Так ее действия проще предугадать. Рядом с ним появился Савамура-сан, уже готовый к обороне, когда мяч приняли на той стороне. — Слева! Четвертый номер! — выкрикнул он, как обычно, чтобы каждый прочитал в этих словах свои указания. Цукишима свои указания тоже знал очень хорошо. Сначала представить себе, как пройдет атака. Сосредоточить силу на кончиках пальцев. Выставить руки вперед. Когда голос Куроо-сана в его голове обратился его собственным голосом? Бокуто-сан прыгнул, изо всех сил замахнулся. Цукишима видел, куда тот целился, с такой точностью, словно кто-то подкрутил резкость его несовершенному зрению. И доли секунды, наверное, не прошло, как он прыгнул следом. Сосредоточить силу на кончиках пальцев. Выставить руки вперед. И ждать, что попадется в его ловушку. В последний момент Бокуто-сан остановил свой замах. Мяч ушел в сторону. Цукишима только и услышал, что «Это финт!» от Танаки-сана, раздраженное «Черт!» от Нишинои-сана. Затем удар о пол, звонкий, окончательный, сообщил: ты пытался, но ничего не вышло. От первого порыва — «ну, само собой» — не так-то просто избавиться. Привычная колея мышления не меняется чудом за одну ночь. Цукишима стиснул зубы. Ничего не вышло, но он попытается еще. Поддавшись ребячеству, он обернулся, чтобы найти взглядом Хинату, словно желая сказать: смотри, смотри, я ничем не хуже тебя. Может, хотел, чтобы Хината в это поверил, потому что так будет проще и самому поверить. Хината кого угодно записал бы в свои вечные соперники, вот как Цукишима об этом думал, и пусть так оно и было — серьезное, против обыкновения, лицо Хинаты все равно его обрадовало. Цукишима снова сосредоточился на той части площадки, что лежала по ту сторону сетки. Кагеяма возник рядом как будто из ниоткуда, но в действительности держался слева от Цукишимы с тех самых пор, как тот вышел на переднюю линию. — Похоже, ты все-таки небезнадежен, — тихо сказал Кагеяма, не глядя на Цукишиму, но слова, вне сомнения, предназначались именно ему. Посмеяться бы сейчас над этой похвалой, такой топорной, что и на похвалу-то она не тянула, но Цукишиме было не до смеха. Он словно пробежал с десяток пенальти подряд к вершине холма и обратно — так сильно зашлось сердце, напоминая, что вот оно, живое, и ты, Кей, живой тоже. Щекам стало тепло. Затянулся внутри него горячий узел, одновременно болючий и щекотный. Таким непривычным и тревожным было это ощущение, и Цукишима мог бы притвориться, что не догадался, к чему оно вдруг возникло, но он по-прежнему был из тех, кто все о себе понимает. Все так же уставившись сквозь сетку, что фрагментировала реальность на квадраты, неровные, как будто нарисованные от руки, Цукишима подумал отстраненно: «О. Вот оно что». Подумал: «Я все же безнадежен».