***
— Ты уверен, что хочешь хочешь помочь ему, хён? — спрашивает тёмноволосый парень, убирая с глаз спадающую чёлку назад. — Я просто не могу смотреть на его страдания, прости. — отвечает Уджин, снимая халат, вешая его на вешалку и надевая кожаную куртку. — Он слишком напоминает мне меня. К тому же, кто-то должен исправлять твои ошибки, не так ли? — Это не ошибка, я знал, что делаю, когда шёл на это.***
Проходит полчаса, час, а затем и второй, Джисон сидит уже на своей кровати в своей комнате, в том самом доме. Хан приехал вопреки просьбе отца и застал дом пустым. Он пуст не в плане мебели. Здесь нет её, не слышно звонкого детского смеха из дальней комнаты на втором этаже и никто не встречает парня в его комнате, налетая с крепкими объятиями из-за угла. Никто больше не сидит с ним рядом, расспрашивая обо всём на свете и прося что-нибудь изобразить. Никто больше не надоедает так, как это делала она. Он любил, любит и будет любить Джусон. Неважно, что случилось, неважно, где она сейчас, он никогда не забудет. Никогда не забудет её яркую улыбку и длинные до поясницы русые волосы, никогда не забудет тот роковой день и… никогда не перестанет винить во всём себя… Мы сами творцы своего счастья и Хану явно не дано быть скульптором своей жизни. Так он считает сам, продолжая запираться в комнате и игнорируя даже пришедшие сообщения Уджина, которому первый написал. Джисон не видит, как о нём беспокоются миссис и мистер Хан, как Хёнджин говорит Сынмину, что останется пока только со светловолосым и как сильно сжимает в своей руке телефон Ким, нервничая. Он лишь смотрит мутным от прозрачной пелены взглядом на два небольших парных скетчбука и слегка подёргивается, открывая один из них — её. Линии… круги… кубики и окружности, ваза с цветами и… полароидная фотография их вдвоём, которую, как казалось раньше Хану, он благополучно потерял. Дрожащей рукой он поднимает её, разглядывая небольшую надпись снизу с их именами и маленьким сердечком, затем переворачивает её, замечая маленькую приписку «я люблю тебя, оппа». Джисон закрывает альбом, параллельно открывая свой на закладке и проводит пальцами по недорисованному портрету сестры. Фотография падает прямо на него же и парень с хлопком закрывает скетчбук, открывает свою сумку и бережно кладёт туда оба альбома, переводя взгляд на очередное сообщение на дисплее телефона. (20:27) Ким Уджин: Всё в порядке? Хан не отвечает, всё смотрит на последний вопрос, произносит его про себя по буквам, вновь и вновь стараясь ответить для себя самого скорее, чем для Уджина. Действительно ли он в порядке? Телефон уже выключился от бездействия, но внезапно завибрировал, высвечивая на экране новое сообщение и пугая тем самым задумавшегося Хана. (20:58): Ким Уджин: Пожалуйста, давай поговорим, Джисон.. О чём поговорить? О том, что произошло? Зачем ему это? Зачем ему помогать парню и выслушивать его слова? Хорошо, Хан придёт. И что тогда? Парень не уверен, что сможет открыться, рассказать хоть что-то… Но, кажется, Ким всё понимает и без слов. Джисон только убеждается в этом сильнее, когда всё же приходит на назначенное место. Это всего лишь маленький ресторанчик или, скорее, кафе рядом с той самой больницей. К нему сразу подходит девушка, держа в руке то ли меню, то ли какой-то список, узнаёт имя парня и отводит его в одну из нескольких VIP-комнат, где спиной к двери сидит он. Уджин. Он молча улыбается мягкой улыбкой, будто бы ничего не произошло и они пришли просто как старые друзья вместе поесть. В атмосфере нет никакой напряженности, ничего напоминающего, что это будет серьёзный разговор. Хан выглядит словно открытая книга, кажется, что можно прочитать всё на его лице, правда единственное «но» — эта самая книга на совершенно другом, не схожем ничем на корейский, языке. Может ли это быть язык другой страны или его собственный, выдуманный подсознанием, а может быть это на самом деле их родной, только писаный ужасным почерком грусти и тоски, некой депрессии. Кривым и вразнокос, с кучей ошибок и пробелов и большими чернильными пятнами, что прячут часть написанного. Но книгу можно прочесть, с трудом, со словарём и переводчиком, а Джисона — нельзя. Его взгляд ничего не значит, когда Уджин начинает разговаривать с ним, ничего не значит и тогда, когда Ким начинает рассказывать свою историю и когда заканчивает. Потухшие зрачки, выплаканные донельзя глаза и взъерошенные светлые волосы, спадающие большими прядями на чересчур бледное лицо. Уджин и правда не может его понять. Хан потерял больше, чем одного человека. Двоих, может и больше, психолог не знает. Но он узнает, должен. В конце-концов, мужчина не может оставить его сейчас одного. Джисон молча проводит своим взглядом небольшой гроб. То, как его погружают в большую печь, то, как плачут родственники, то, как последний белый цветок начинает обгорать и сжиматься, а потом и вовсе отламывается от веточки, падая куда-то вниз, и то, как его его обнимает сзади Хёнджин, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони Хана, — он запоминает всё. Не оставляет ни одной детали без внимания. Слёз уже нет, осталась лишь немая истерика и желание выпустить её наружу. Последняя надежда гаснет вместе с погасанием огня и Джисон понимает точно: теперь всё будет по-другому. Не так, как когда Хван нашёл своего Сынмина или когда имя не проявилось, всё будет кардинально иначе. Хан возвращается в уже полностью пустой дом. Здесь нет мебели или даже намёка на предыдущих владельцев. Здание просто уже ждёт новых жильцов.Парень идёт по холодному коридору и заходит в не менее холодную комнату. Пара полных коробок всё ещё стоят, ожидая момента, когда их заберут отсюда. Джисон медленно поднимает одну из них, поменьше, и идёт на улицу, где несколько мужчин загружает большой грузовик.***
Горячая вода с шумом набирается в ванну, Джисон стоит рядом, прислонившись к стене и смотря на постепенно наполняющуюся большую посудину. Зачем же продолжать тешить себя дурными мыслями и надеждами? Терять каждого, кому смог открыться, кого любит и любил… Как же устал… Хану терять нечего, от него уже отвернулись все, кто не против. Он уже не живёт, лишь существует в этом мире в виде слабого, никому не нужного звена. Хочется поскорее закончить это всё… Хан вздрагивает, когда его босых ног касается горячая вода, выключает кран и вздыхает. Парень даже не думает снять с себя футболку или тренировочные штаны, он сразу залезает в горячую воду, отчего часть её вновь переливается через край. Он недолго привыкает к жгучим ощущениям, достаёт небольшое заранее приготовленное лезвие и делает один небольшой порез на запястье. Боли нет, он уже привык видеть, чувствовать то, как алая жидкость окрашивает воду в красный. Да, это не в первый раз он делает. Единственное, раньше его останавливали мысли о родителях, которые и без того потеряли Джусон, и Уджин, что являлся в его сознании с нежной улыбкой и тёплыми словами поддержки. Но всё снова изменилось. Не сказать, что Хан не привык к переменам, он просто их не любит. Так же сильно, как не любит расстояние и ссоры. Так же сильно, как ложь и предательство. Так же сильно, как и последствия этих перемен. Хан делает ещё порез, глубже, наблюдая за струйкой алой крови, текущая куда-то под рубашку. Почему же Ким не сказал парню? Не сказал о том, что он психолог, которому просто было жаль парня и вообще, это его работа — успокаивать людей, выслушивать их проблемы. «Меня не нанимали твои родители», да? Разве это правда? Джисон не верит. Уже ни во что не верит. Уджин лгал всё это время, отнекивался, говорил, что он хирург, но в итоге… Сказать честно, Киму почти удалось вернуть Джисона в привычное русло. Почти. Если бы Хан не захотел устроить сюрприз другу и прийти к нему на работу. Что же, может это и к лучшему, да? Теперь точно нет никаких тайн между ними и вряд ли когда-нибудь они появятся, потому что… Ещё один порез. Голова начинает кружиться, а окружающие предметы — терять свои границы, смазываясь и сливаясь друг с другом… Лезвие благополучно падает на мокрый пол, громкий женский крик раздаётся совсем рядом с парнем, раздаваясь эхом в голове Хана и тот окончательно теряет сознание. А Уджин лишь хотел сделать Джисона счастливым и увидеть его улыбку…