Пустышка

      Джисон проснулся в больнице. Перебинтованные по локоть руки, капельница к левой руке, и Хёнджин, держащий за правую руку и смотрящий в свой телефон. Всё это казалось таким обыденным, будто бы не в первый раз он просыпается после неудачного самоубийства.       Хван не задавал лишних вопросов, когда заметил, что Хан очнулся, лишь хмуро смотрел на его бледное лицо с огромными мешками под глазами и слабо сжимал запястье. Они были одни около получаса, и только прерывистое дыхание Хёнджина нарушало тишину. Он почему-то волновался. Волнение было почти незаметно, можно сказать, что парень скрывал его специально, боясь напугать друга или шокировать, боясь реакции его и без того ещё слабого сознания. Джисон видел это и молчал, понимая, что за этим сбивчивым дыханием и молчанием скрывается не самая лучшая весть. Может ли это быть связано с родителями или Уджином, самим Хёнджином или Сынмином, Уджином или несуществующим истинным Хана, он не знал, лишь ждал момента, когда ему скажут. И дождался. Человек в белом халате, какой-то врач, сообщил о переезде в… психбольницу за городом. Джисон, видя грустное бледное лицо Хвана, что ещё крепче сжал ладошку, лишь слегка усмехнулся.       Сейчас же парень молча собирает свои вещи у себя в комнате, не обращая внимания на мать, также молча наблюдающую рядом с дверью. Он не хочет видеть её лица, не хочет знать и признавать, что расстроил её, сдался и наложил на себя руки. Джисон жалеет о том, что не умер тогда, в ванной, и не понимает — женщина рада его жизни, его существованию, пусть даже и таком. Она никогда не говорит, он никогда не спрашивает, а отец лишь наблюдает, иногда бросая грозный свой взгляд.       Хан запихивает в сумку старый скетчбук, закрывает её и закидывает на плечо, оборачиваясь к матери. Та лишь молча выходит из комнаты, скрываясь сразу же за дверью их с отцом спальни. Джисон спускается по лестнице, ужасно скрипучей в этой гробовой тишине дома, обувается в коридоре, накидывает сверху своей серой толстовки черную куртку и выходит за дверь, в последний раз бросив взгляд в сторону всё той же лестницы.       Отец сидит в уже заведенной машине, нервно потирая руль, а парень спокойно подходит к автомобилю и садится в него, попутно бросая сумку на заднее сидение. Джисон вновь смотрит на дом, на окна спальни родителей, плотно зашторенные тёмной материей, и переводит свои глаза прямо перед собой. Мистер Хан ничего не говорит, жмёт на педаль газа и машина трогается с места. Они едут также молча, Джисон даже успевает немного поспать по дороге, но просыпается на одном из поворотов. Хан представляет себе здание куда попадёт в самых лучших традициях ужастиков. Его воображение рисует высокий замок с остроконечными башнями по бокам и страшными гаргульями на крыше. Внутри толпы психопатов и психов, норовящие убить или как-нибудь ранить парня, врачей с огромными шприцами и мешком с кучей таблеток, которые ему предстоит пить каждый день. Убежать отсюда не удастся: забор слишком высок, ворота наглухо закрыты и охраняются злыми собаками, а позади замку — глухой и непроглядный лес, куда если зайдёшь обратно, не выйдешь больше никогда.       Не этого хочет парень. Точнее не хотел бы, если бы в нём было желание жить хоть немного. Если бы он не страдал от собственных ошибок, если бы отпустил своё прошлое… Слишком слаб, чтобы забыть, слишком слаб, чтобы отпустить, слишком слаб, чтобы простить. Но вот среди высоких деревьев виднеется большое здание, не замок, конечно, но не менее пугающее для Джисона. Отец впервые за всю дорогу открывает рот, говорит, что это всего на месяц в худшем случае, что с ним будут хорошо обращаться и что они будут ждать своего… единственного сына. Сладкие слова, как думает сын, которые всего лишь внушают небольшую надежду на лучшее. Но Хан младший молчит, стеклянным взглядом осматривая черты лица отца, как в последний раз. «Если бы я только был сильнее…»       Машина плавно тормозит перед воротами лечебницы, к ней подходит высокий широкоплечий мужчина в одежде местной охраны, с которым переговаривает мистер Хан, потом возвращается в свою небольшую будку, и остроконечные ворота с негромким скрипом раскрываются, впуская узника во внутрь. Джисон выходит из машины вслед отцу, достаёт свою сумку и разглядывает больницу: большой комплекс из нескольких жутких строений и пристроек с серыми стенами, между которыми разросся жуткий лес, где можно разглядеть множество людей в медицинских халатах и больничных пижамах. Некоторые из них оборачиваются в сторону прибывших и безумно машут руками, так же безумно скалясь и облизываясь. Джисону всё равно, пусть даже они и ужасно жуткие, но почему сейчас мурашки бегают по его коже? Может от холода? — Пойдём, — коротко кидает отец, коснувшись плеча сына. Громоздкие деревянные двери с лёгкостью открываются под тяжелой рукой мистера Хана и яркий свет сразу же бьёт в глаза. Джисон привыкает к нему не сразу же, но вскоре различает среди помещения и множества людей стойку то ли администрации, то ли ещё чего, за которой стоит довольно красивая девушка в белом халате, печатая что-то на клавиатуре компьютера и о чём-то спрашивая время от времени отца Хана, потом выходит из-за стойки к Джисону, кивает куда-то в сторону лестницы и просит пройти с ним.       С этого момента один. Месяц или нет, но полностью один заперт в четырёх стенах ужасающей лечебницы для психически нездоровых людей. Таблетки, больничная кровать, белая пижама и белые халаты не выйдут из жизни Джисона ещё долгое время, являясь ему каждый день наяву и ужасными видениями ночью.       Комната оказывается более просторной и цивильной, чем предполагалось ранее. Это больше походит на обычную среднестатистическую палату в среднестатистической больнице Сеула, чем на палату в психбольнице. Здесь нет ничего страшного: никаких психов-соседов, изрисовывающих стену красной краской, или огромной клетки вместо кровати. Или может они всего лишь хотят показать себя с лучшей стороны, пряча всё это? — Через пятнадцать минут зайдёт врач, пожалуйста, поговори с ним, Джисон. — мягко улыбается девушка и выходит за дверь. Джисон провожает её взглядом, затем бросает сумку на кровать и расстёгивает её, доставая часть одежды и кладя в небольшую тумбочку рядом с окном. Скетчбук оказывается в выдвижном ящике всё той же единственной тумбочки палаты. Хан смотрит на мрачное серое небо, не имеющее ни единого голубого пятна и не пускающее даже небольшой лучик солнца. Лес, окружающий лечебницу со всех сторон света, теперь кажется ещё гуще и больше, а тот лес, что уже на территории растёт, кажется более зловещим, когда среди высоких елей мелькает очередная фигура в белом.       Врач действительно вскоре приходит, присаживается на край кровати Джисона, приглашая сесть рядом, так как стульев вообще нет, и начинает разговаривать с ним. Приятный голос мужчины буквально проходит по всему телу Хана, добираясь до самых дальних уголков. — Давай познакомимся, меня зовут Ли Минхо. — с небольшой улыбкой, больше схожая на насмешку, представляется мужчина, а от его имени Джисона будто ударяет током. — А тебя? — Вы же знаете моё имя, так почему спрашиваете об этом? — Хан знает, что этот Минхо подобно Уджину будет лишь выглядеть человеком заинтересовавшимся в светловолосом. Знает, что если откроется, то снова привяжется, снова пострадает. — Я хотел бы услышать как ты называешь своё имя, но раз уж так, то неважно. — произносит Ли мягким успокаивающим голосом. Прямо как Ким. — Значит, у тебя депрессия, Джисон? Расскажи мне, что случилось?       Джисон не хочет, чтобы хоть кто-то узнал об этом. Обо всём этом. Минхо это прекрасно понимает и продолжает спрашивать парня о произошедшем. Продолжает, зная все записи Уджина чуть ли не наизусть. — Не молчи, я же хочу помочь тебе. По крайней мере, хотя бы для того, чтобы знать, что тебе прописать. Или ты хочешь остаться здесь навсегда? — Не хочу. — Расскажи тогда хоть чуть-чуть? — Нет. — коротко и вполне ясно. Пустые глаза Хана впервые встречаются с яркими зрачками Ли, что уже начинает немного злиться — привык получать всё сразу. Предательски зазудело в руке Минхо и он, терпя это ощущение, поднялся с кровати и молча вышел.       «Странный,» — думает Джисон, падая на подушку и закрывая глаза. Действительно не схожий ни с кем-либо другим, пытающийся вынудить всё сразу. полная противоположность внимательному Уджину. Но эта противоположность притягивает Джисона магнитом, заставляя его сознание вновь рисовать образ в голове, его тёмные глаза и алые губы, его бледную кожу и чёрные как смоль волосы. Его длинные пальцы с выступающими венами и белый халат, так идеально сидящий на подтянутой фигуре.       Врач возвращается через несколько минут, когда Хан уже почти уснул и, сев рядом с парнем, что ещё лежит с закрытыми глазами и надеждой на то, что Ли уйдёт, взял за руку Джисона. — Вроде взрослый парень, а ведёшь себя как подросток. Почему бы просто не рассказать своему… врачу обо всём? Я же не кусаюсь, Джисон. И я знаю, что ты не спишь. — Джисон вздыхает, ничего не отвечая на его слова, лишь открыв глаза смотрит на белый потолок. Действительно странный, не отстаёт, продолжает напирать на Хана. — Знаешь, Джисон, я больше не приду. Ни завтра, ни послезавтра. Возможно, ты больше не увидишь меня никогда. Так почему не сказать мне хотя бы причину твоего поступка, из-за чего или кого ты решил наложить на себя руки? Я знаю, что давлю на тебя, знаю, что тебе тяжело, но станет легче, когда расскажешь. Мы поможем тебе.       И с чего это Джисон посчитал врача странным? Это его работа — приходить к подобным Хану пациентам в первый их день и расспрашивать обо всём, а потом не являться к ним больше никогда. Но Джисона почему-то это не устраивает, какая-то часть его кричит, чтобы он не отпускал, не рассказывал, другая — чтобы рассказал и отпустил. И как же будет для него лучше? рассказать или нет? Отпустить руку или сжать сильнее? — Я понял, ты не хочешь… тогда я пойду, Джисон, — Минхо разжимает руку Хана, встаёт с кровати, но останавливается, когда ощущает как Джисон хватает за край халата. На лице Минхо сверкнула ухмылка и в голове красным шрифтом высветилось слово «победа», но он быстро прячет всё это под «удивлением», оборачивается к Хану и спрашивает: «Что случилось?» — Если я скажу «нет», ты будешь приходить ко мне?