–Наори, оставь меня одну ненадолго. – Хана отпустила кормилицу, отдав ей свой халат, и опустилась на выступ в бассейне горячего источника, блаженно закрывая глаза и на мгновение забывая о насущных проблемах. Хотелось так вечно млеть в горячей воде, утопать в сладостной неге, с блаженством ощущать расслабленность в затекших уставших мышцах, сейчас тающих и растекающихся, словно сливочное масло на сковороде. Забыть бы все тревоги, почувствовать свободу на короткое мгновение, прикоснуться к ней, вкусить, как самое запретное и прекрасное. В эпоху воюющих государств желания и воля принадлежали главенствующим членам клана. Лидер распоряжался своими людьми, как считал нужным и более выгодным. Сам отбирал воинов, командовал армией, вел суд, управлял работами на землях, и браки заключал из политической или дипломатической выгоды. Таджима много раз говорил, что благодаря неожиданно появившейся в его семье девочке, сможет породниться с соседними кланами, приобретя в их лице сильных и верных союзников. Потому Хана никогда не тешила себя ложными надеждами о браке, основанном на взаимной любви. Клановые союзы редко подразумевали счастливую семейную жизнь. Чаще - холодность и отчужденность живущих под одной крышей людей.
Отец воспитывал дочь быть человеком слова и чести. Старших Хана слушала, их приказам подчинялась. Уже несколько лет находясь в поре брачного возраста, она ожидала скорого кланового союза, перечеркивающего ее размеренный уклад жизни, но не думала она, что сосватают ее так внезапно.
После получения шелковой материи из дома Сенджу*, подготовка к свадьбе пошла полным ходом. Хана до сих пор не могла поверить, что виновницей сего торжества являлась она сама. Как быстро все переменилось в ее жизни, глазом не успела моргнуть, как старший брат сосватал ее человеку, которого она ни разу в жизни не видела, но уже сейчас в тайне недолюбливала. Про семью его наслышана Хана была достаточно. Сенджу. Клан, убивший ее отца, опекуна и братьев. Клан, несущий только боль, кровь, смерть. Выйти замуж за одного из Сенджу было равносильно предательству. Девушка не хотела осквернять память погибших родных, но и ослушаться не смела. Таджима Учиха был почитаем и уважаем ею, и против его воли Хана не могла пойти. Она была дочерью Хашимы, героя войны и доблестного шиноби, племянницей Таджимы, уважаемого и почитаемого в клане, и кузиной Мадары, нового лидера Учиха. Однако в первую очередь она была лишь женщиной, чье мнение и слово не брали в расчет. Ей оставалось лишь принимать выбор мужчин, молча проглатывая обиду, мучаясь от прогорклого вкуса несправедливости. С несправедливостью девушка была знакома давно, но не достаточно, чтобы с нею мириться. Ее протесты никогда не доходили до тех, к кому были обращены. Это было ее участью. И ее судьбой.
При мысли о родном доме Хану каждый раз охватывала непостижимая печаль. Осознание, что в скором времени ей придется покинуть свою обитель, мучило ее многострадальное сердце. Девушка привыкла к обществу Наори, заменившей ей мать после смерти родительницы. Ребенок ее не прожил двух дней после рождения, и всю накопившуюся любовь женщина подарила своей подопечной, которую оберегала, как родное дитя. В периоды непродолжительного затишья войны рядом был Изуна, умеющий одной лишь улыбкой развеять все тучи над головой. С первого дня их знакомства он стал для Ханы щитом, защищающим девушку от гнева Мадары. Хана не понимала ненависти старшего брата, его презрения к ней и пренебрежительного отношения. Что такого она сделала ему, за что до сих пор расплачивалась? Наори говорила, что Мадара чувствовал внутренние слабости людей и за это их ненавидел. Но разве не детей и стариков старший брат защищал на войне? Разве не за их права и жизни боролся с врагом? Нет, в предположении Наори Хана не видела смысла. За своей наивностью она не видела очевидных вещей - Мадара жил войной, его жажду могла утолить лишь кровь врага. И каждый раз, встречаясь с презрительным взглядом ониксовых глаз Мадары, ее уверенность в благородных мотивах старшего брата подвергалась жесткой критике. Что-то в ней раздражало брата, что-то такое, чему он не мог противиться. Хана видела, с какой любовью Мадара относился к младшему брату. Никогда голоса не повышал и нежно называл "отото". О таком девушка могла лишь мечтать. Она всегда хотела стать частью их семьи, старалась, из кожи вон лезла, чтобы стать равной братьям, но все время оставалась позади, отставая на сотни шагов от Изуны, еще больше от Мадары. В лицо ей все улыбались, а за спиной шептали, что она - лишь жалкая сирота, взятая под опеку добродушным Таджимой. Даже в собственном клане Хана не чувствовала себя на своем месте. После смерти отца мир резко перевернулся. Разбился, разлетелся на части, и до сих пор девушка не могла собрать его.
Но Хана даже не догадывалась, что ее испытания на этом не заканчивались. Что предстояло ей выйти замуж без любви, за незнакомца и врага клана. В страшном сне такого присниться не могло, но все было реальным и неотвратимым. Время от времени в голове всплывали нечеткие и неоднозначные образы будущего мужа. Каков он? Брюнет или блондин? Кареглазый или голубоглазый? Высокий или низкий? Красивый или изуродованный шрамами. А после, словно яркая вспышка, в голове взрывалось одно слово. Враг. И не имела значения физическая оболочка, гораздо важнее были основы воспитания и заложенные устои. Их с детства учили ненавидеть друг друга. Вбивали в головы эту истину, как один из законов кодекса шиноби. В клане Сенджу ненавидели Учиха, так же, как и в клане носителей шарингана ненавидели отпрысков Сенджу. От этого брака никто не ждал мира. Воплощалась в жизнь воля бывших глав кланов, о большем речь не шла. Возможно, этот союз и поспособствует делам в военном плане: объединение двух сильнейших семей отпугнет подобравшихся к границам земель врагов, но никогда не принесет мир между враждующими многие годы кланами. Сама эта мысль была до безобразия нелепой и смехотворной. Даже малый ребенок знал, что Учиха и Сенджу – вечные враги и соперники.
-Хана-сама, уже пора. Скоро начнется церемония, а еще столько всего нужно успеть. – Наори взволнованно топталась у края бассейна, держа в руках халат. Она переживала за свою подопечную и уж никак не хотела отдавать в руки ненавистного врага, но здесь от нее не зависело ровным счетом ничего. Как и от самой Ханы, которая тяжело вздохнув, покинула источник.
Процесс подготовки к свадьбе для девушки прошел, словно во сне, о котором, просыпаясь, не хочется вспоминать. Хана едва замечала суету вокруг, беготню приглашенных мастериц, готовящих ее к церемонии. Ее кожу массировали, втирали в нее масла, пахнущие лавандой, делая невероятно гладкой и лоснящейся. Над волосами долго колдовали, укладывая их в высокую прическу "букин-но такасимада". Лицо было решено не белить, как принято. Кожа у Ханы была бледной от природы, а от волнения пропал даже нежно-розовый румянец. В губы втерли сок малины, от чего они стали чуть красными и приятно сладкими.
Стоя напротив зеркала, разглядывая свое отражение, Хана чувствовала, как в груди зарождалась жалость к самой себе. Девушка не хотела отдавать себя на растерзание врага, но что она могла противопоставить силе будущего мужа. Если он выжил в ряде войн и при этом не прослыл трусом, значит, шиноби он превосходный.
-Возьмите это, Хана-сама. – Когда мастерицы в последний раз окинули взглядом свою работу и покинули комнату, Наори протянула дрожащие от волнения руки к Хане. В ее морщинистых ладонях лежал небольшой мешочек, перетянутый тонкой шелковой нитью, который девушка приняла без раздумий.
-Что это? – Хана поднесла подарок к глазам, крутя в руках. От мешочка тянуло сладким ароматом, напоминающим запах шалфея.
-Это майоран, моя дорогая. – Шепотом ответила кормилица, с опаской глядя на приоткрытые седзи. – Эту траву мне посоветовала повитуха, говорит, от нее во чреве вашем не зародится дитя.
Хана вздрогнула и посмотрела на мешочек, словно на змею ядовитую.
-Что ты такое говоришь, Наори. – Ошарашено пролепетала Хана, пытаясь вернуть мешочек обратно в руки кормилицы. – Не нужно мне это.
-Возьмите, не бойтесь. – Наори покачала головой, зажимая в кулаке Ханы драгоценные травы. – Здоровью вашему это не навредит, эффект будет продолжаться, пока вы регулярно пьете эту траву, но муж ваш, думая, что бесплодны вы, непременно развода потребует. Это единственно верный способ избавить вас от оков нежеланного брака.
-Руки этого человека не прикоснутся ко мне. – Возмутилась девушка, но мешочек спрятала за складками одежды. – Спасибо тебе, Наори, за заботу, которую не от каждой матери родной ребенок получает.
-Я буду молиться за вас Ками, и да смилуется над нами Богиня и вернет вас в отчий дом. – Наори поспешно смахнула с бесцветных ресниц слезу, оправила одежду своей любимицы и, заслышав шаги в коридоре, поспешила покинуть комнату.
-Какая же ты красивая, нэ-тян.
В дверном проеме появился Изуна, с восхищением разглядывая младшую сестру. В белоснежном кимоно, с узором по подолу, выполненном золотой нитью, и косынке с красной бархатной подкладкой, девушка выглядела девственно чистой и восхитительно красивой. Поверх свадебного кимоно было накинуто ироутикакэ**, с изображением цветов и птиц по всему полотну.
Хана ответила на комплимент печальной улыбкой и, спрятав за оби кайкэн***, отвернулась от своего отражения. Ее взгляд обратился к Изуне. Одет он был в хаори**** поверх праздничного кимоно, с изображением эмблемы Учиха на спине. В этом году ему только исполнилось двадцать четыре, но годы, проведенные на войне, отняли у него несколько лет жизни, отразившись в преждевременных тонких морщинах на лбу и в уголках глаз.
-Я даже не заметила, как ты стал таким взрослым. – Хана склонила голову на бок, выдерживая на себе тяжелый взгляд брата. Предстоящая разлука с сестрой печалила его: несмотря на теплую улыбку, глаза оставались грустными.
-А мне очень жаль, что я не заметил, как выросла ты. Тебе ведь едва исполнилось шестнадцать, когда мы ушли на войну. – Словно извиняясь, произнес Изуна, нежно касаясь руки Ханы и ободряюще сжимая ее холодные пальцы. – Странный головной убор у тебя. Зачем прятать под капюшон твои красивые волосы?
-Это цунокакуси*****. – Девушка коснулась белоснежной косынки, под которой были собраны волосы в высокую прическу. - Согласно поверьям, этот головной убор должен скрывать рожки ревности. Но это предание не предполагает, что жена даже любить своего мужа не будет, не то, что ревновать. – Хана горько усмехнулась, опуская взгляд на переплетённые пальцы, чувствуя, как к горлу подступает неприятный ком, в любую минуту готовый разорваться и вырваться наружу потоком слез.
-Прости меня, нэ-тян. – Изуна неожиданно обхватил девушку за плечи и крепко сжал в объятьях, медленно и нежно раскачивая из стороны в сторону, словно малое дитя. – Если бы я мог что-то изменить, если бы мог избавить тебя от этой участи. Прости меня, прости…
-Изуна, ты не виноват. – Хана робко коснулась тыльной стороной ладони щеки брата - горячей, на удивление очень гладкой и мягкой. Ей были невыносимы страдания дорогого человека. Никто не виноват в происходящем, может, если только судьба. Жестокая судьба, поступающая, как ей вздумается. – Не проси прощения, мне и без того сердце рвет на части.
Изуна вновь прижал девушку к себе, и Хана доверчиво уткнулась в плечо брата. Как хорошо было находиться в надежных руках, никогда не ранящих и не причиняющих боль. Это было настоящей роскошью, которая скоро будет ей не по карману.
-Я буду всегда рядом, нэ-тян, я клянусь тебе в этом. Если только кто-то обидит тебя, клянусь, я сдеру с него три шкуры. Ты мне веришь, сестренка?
-Я всегда тебе верила, брат. И сейчас верю.
Хана до боли закусила губу, борясь с непрошенными слезами, подступившими к глазам.
-Где мне взять силы, чтобы пройти это испытание?
Изуна мягко отстранил сестру от себя, и, держа за плечи на расстоянии вытянутой руки, заглянул в глаза.
-Когда шла война, и вокруг умирали родные и друзья, когда изо дня в день я видел кровь, боль и мучения, я тоже стал задаваться этим вопросом. И знаешь, как я смог удержаться на ногах?
Хана посмотрела на брата, с замиранием сердца ожидая ответа.
-Я каждый день напоминал себе, кто я и ради кого сражаюсь. Я - Учиха Изуна, потомок Индры и член одного из сильнейших кланов мира. И я борюсь за свой клан, защищаю своих людей и свою семью. Мне есть ради кого жить и ради кого сражаться. У меня есть люди, которые переживают за меня и всегда ждут.
С этими словами Изуна добродушно улыбнулся и коснулся лба Ханы двумя пальцами, в знак верной братской любви.
-Ты делаешь это во благо семьи и клана. Жертвуешь собой ради других. Не забывай об этом, нэ-тян. Помни, что ты – Учиха, и здесь за тебя готовы отдать жизнь, здесь тебя всегда любят и ждут. Не смотри на скверный характер Мадары, он по своей натуре не привык проявлять чувства, но и он тоже отдаст за тебя жизнь, если это потребуется. Ведь кроме нас троих – от нашей семьи никого не осталось. Мы должны поддерживать друг друга.
-Какие душераздирающие слова, брат. – Оба вздрогнули и обернулись на голос. В дверном проеме стоял Мадара, кривясь от омерзения, словно вкусил гниющий плод. – Прошу прощения, что прерываю ваш душевный разговор, но нам уже пора.
Старший Учиха не пытался скрыть злорадства в голосе, надменно вскинув голову, тряхнув гривой черных волос, он с презрительной ухмылкой скрылся из поля зрения.
***
-Не часто тебя увидишь в праздничном костюме, отото. – Хаширама без стука ворвался в комнату Тобирамы, пролетел, словно ураган, и опустился на циновку в углу, с пристрастием разглядывая младшего брата. – А тебе, между прочим, очень идет монцуки******.
Тобирама прищурился и краем глаза посмотрел на главу клана, вкладывая в этот взгляд всю свою злобу, которой накопилось предостаточно. Было бы намного легче, если бы брат не пребывал в сладостном предвкушении перед предстоящим событием.
-Оставь комментарии при себе. – Буркнул Тобирама, с глубокой безнадежностью разглядывая свое отражение в зеркале. Этот наряд последний раз одевал на свою свадьбу Хаширама, а было это, ни много ни мало, три года назад. Внутренняя подкладка жакета уже была слегка изъедена молью. Сенджу посчитал, что и так сойдет, к тому же, все равно не видно. Однако старшему брату решил об этом не говорить.
Хаширама самолично занялся подготовкой к свадьбе, словно все происходящее было вполне нормальным и не имело никакого абсурдного подтекста. Глава клана хотел провести церемонию в самом лучшем виде, соблюдая все традиции. Тобираме же оставалось лишь в негодовании скрежетать зубами и вымещать злобу на тренировках. Полное помешательство брата младший Сенджу осознал, когда тот запретил ему ходить на тренировки, боясь, что разбитые костяшки рук не заживут ко дню бракосочетания. Тогда впервые у Тобирамы появилось непреодолимое желание удушить Хашираму собственными руками.
Вечерами, когда Тобираме хотелось побыть одному, погружаясь с головой в собственные невеселые думы, Хаширама взял привычку нарушать покой брата и подолгу размышлять вслух о своих планах на будущее. К концу пятого такого вечера младший Сенджу научился отключаться от разговора, лишь регулярно коротко кивал и вносил свое глубокомысленное "угу". Слушать о том, как старший брат мечтает построить рай на земле, где могли бы жить все в добре и мире, вводило Тобираму в глубокую тоску. Как после стольких войн, смертей и мучений у Хаширамы остались все те же миролюбивые взгляды и мечты? Младший Сенджу не верил в мир между кланами, как и преобладающее большинство Сенджу и Учиха. Слишком глубоко пустила свои корни ненависть, выкорчевать их будет не просто, если не сказать невозможно.
-Как думаешь, Мокуроку******* будет достаточно до шестого поколения? Я уже сомневаюсь в том, что нашего прапрапра… - Хаширама начал загибать пальцы на руке, подсчитывая, насколько родственник был далеким. – Прадеда, звали Юто. – Наконец закончил старший Сенджу.
Тобирама, до этого яростно воспламеняясь только внутри, на этот раз не выдержал и, скрепя зубами, обернулся к задумчивому, отрешенно сидящему поодаль, брату.
-Ты в своем уме? – Зарычал младший Сенджу, стискивая кулаки в бессильной ярости, которая могла разразиться грандиозным потоком, в прямом смысле этого слова. – Ты помешался на этом перемирии. Мы выполняем волю отца, только и всего. Этот брак лишь никчемная формальность, которая никогда не приведет к миру. Твои мечты о создании деревни могут исполниться только тогда, когда ты выкинешь из головы Мадару и начнешь без него стремиться к цели.
-Не говори так, Тобирама. – Хаширама нахмурился, меняясь в лице. Тобирама знал, что брат не любил, когда из его мечты выкидывали обожаемого Мадару, но ничего не мог с собой поделать, когда Хаширама не внимал здравым доводам. – Это не только моя мечта. Еще издавна мы с Мадарой мечтали об этом и только вместе этого достигнем.
-Как же ты не поймешь, что теперь только ты мечтаешь об этом? – Обреченно выдохнул Тобирама, задыхаясь от душившего его гнева: на ненавистного Мадару, который ни в какую не желал уходить из мыслей брата, на Хашираму, в свою очередь не желавшего выкидывать этого самого Мадару из головы, на себя, за неспособность что-либо изменить в этом замкнутом круге. – У Мадары уже другие цели, никак не совпадающие с твоими.
-Хватит, отото. – Хаширама примирительно выставил руки ладонями вперед, сдаваясь. – Давай не будет омрачать этот день нелепыми стычками. У нас еще будет время это обсудить, но в другой раз.
-Этот день уже ничто не омрачит сильнее, чем есть сейчас. – Пробурчал себе под нос Тобирама, однако перестал нападать на Хашираму с обвинениями, хотя и вполне справедливыми.
-Гости с минуты на минуту прибудут. – Оповестил братьев молодой шиноби, с любопытством заглянувший одним глазом в комнату. Хаширама коротко кивнул и двинулся к двери, но прежде, чем выйти, в последний раз обернулся к младшему брату.
-Я понимаю твою ненависть, Тобирама. Но я понимаю и ненависть Учиха по отношению к нам. Мы равны не только по силе, но и по количеству людей, оставленных на поле боя. – Хаширама поднял руку, останавливая поток слов, готовый сорваться с губ брата. В эту минуту он как никогда был серьезен и собран. В глазах читалось истинное превосходство и лидерство. Он был непреклонен. – Но я клянусь, что эта вражда закончится. Больше не будут умирать бессмысленно дети и взрослые. Эта война не имеет смысла, поэтому и не должна продолжаться. Я клянусь перед тобой, мой единственный и горячо любимый брат, что прекращу эту войну. Не знаю, как скоро, но знаю, что сделаю это.
С этими словами Хаширама твердым шагом вышел из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.
***
-Их так много. Волосы дыбом становятся, а рука сама к мечу тянется. – В полголоса проговорил Тобирама, стоящему рядом брату, разглядывая прибывающих в их дом Учиха. Люди были напряжены, воздух вокруг распален донельзя. Оба клана были настроены агрессивно. Все прекрасно осознавали, что одно неверно сказанное слово, один неверно воспринятый жест могли стать той опасной искрой, от которой, не ровен час, мог разгореться пожар. И Сенджу и Учиха неотрывно следили друг за другом, словно хищники, делящие территорию, готовые в любой момент кинуться на соперника и перегрызть тому глотку. Вечер обещал стать непростым испытанием для каждого в этом зале.
-Успокойся, брат, мы впервые собрались все вместе не для того, чтобы воевать. – Широко улыбаясь, так же тихо ответил Хаширама, слегка повернув голову в сторону.
-А мне почему-то кажется, что Учиха пришли именно для этого. – Съехидничал Тобирама, с опаской поглядывая на оружие за поясами гостей.
-Все готово, монах прибыл, можно начинать церемонию. – Подошедшая Мито встала рядом с Хаширамой, настороженно озираясь по сторонам. Даже Узумаки волновал массовый наплыв людей, до недавнего времени, вражеского клана. Помимо нее и Токи, в зале более не было женщин. Даже накрывать стол взялись мужчины, не забыв при этом пристегнуть к поясам острые мечи. Никто из присутствующих не чувствовал торжественную обстановку. Как бы ни старался Хаширама превратить сие мероприятие в праздник, люди обоих кланов не разделяли его радости, и на свадьбу пришли, словно на поле боя: почти все в броне и с катанами за поясами.
В это время толпа расступилась и в главный зал вошли лидер клана Учиха плечом к плечу с младшим братом. Мадара и Хаширама обменялись только им понятными взглядами, после чего первый помрачнел и отвернулся, а второй обреченно покачал головой, не сдерживая ироничную улыбку.
-Ну же брат, хватит стоять столбом. – Изуна ненавязчиво, чтобы другие не заметили, потянул старшего брата за рукав хаори. Мадара приглушенно чертыхнулся под нос, но все же позволил младшему брату увлечь себя в сторону, пропуская сестру, прячущуюся все это время за его спиной, вперед.
В комнате повисла тяжелая тишина, словно резко выключили звук. Тобираме на миг показалось, что слух изменил ему, но тут же услышал громкие рваные удары собственного сердца. Он и не помнил, чтобы оно когда-либо так неровно стучало. Это злило младшего Сенджу, чувствующего себя неуютно в собственном доме.
Хана сделала робкий шаг вперед, ощущая на себе взгляды присутствующих: заинтересованные, взволнованные, с неприкрытой ненавистью, открытой злобой, но ни одного доброжелательного или ко всему происходящему безучастного. Пробежав глазами по суровым незнакомым лицам, она натолкнулась на теплый взгляд карих глаз, что смотрели с братской любовью и пониманием, ободряли и придавали сил. В них хотелось смотреть вечно, утопать в их надежности и преданности. Невольно Хана сделала еще один шаг вперед, инстинктивно стремясь приблизиться к их носителю и оказаться под надежной защитой. Достаточно было одного взгляда на этого мужчину, чтобы понять – он никогда не обидит. Хотелось довериться ему, как, если бы перед ней был сейчас Изуна.
А он все смотрел, и уголки его тонких губ подрагивали, от чего на щеках появлялись небольшие ямочки, придававшие лицу еще большую приветливость и открытость. Он был красив, статен, но эта статность не была признаком высокомерия и чрезмерной гордости. Этот шиноби не смотрел с высока на других, как это делал Мадара, его взгляд уравнивал всех. Не было сомнений, что человек, сейчас смотрящий на Хану добросердечным взглядом, словно она не Учиха, а обожаемая им дорогая сестра, и есть глава клана Сенджу. Именно так, в представлении Ханы, должен выглядеть истинный Лидер.
Взгляд переместился на светловолосого мужчину, стоящего на два шага впереди от главы клана. Хана вздрогнула, когда его взгляд остановился на ней, девушке показалось, что она тонет в глубоком кровавом болоте. Этот взгляд был полной противоположностью первому: холодный, отрешенный, пренебрежительный. Он смотрел на нее, словно на ничтожество, мелкую букашку, назойливо шумящую поблизости. К такому Хана уже давно привыкла. Так на нее всегда смотрел Мадара.
Тобираме показалось, что расплавленная магма обволакивает все его естество. Конечно же, ведь в глаза Учиха, а не кого-то другого, он решился посмотреть. На поле боя младший Сенджу никогда не допускал такой оплошности, прекрасно зная, что это могло стоить ему жизни. Глаза Учиха опасны - это самое сильное оружие их клана, и об этом не следовало забывать. Сейчас же, потеряв бдительность, шиноби дал слабину, заглянул в смертельные обсидиановые озера, и словно клешни сцепились у него на горле. Он и позабыл, какими гипнотическими могли быть эти глаза. Поспешно отведя взгляд в сторону, Тобирама почувствовал легкий толчок в спину и едва различимый шепот брата:
-Давай же, не заставляй свою невесту ждать.
Проклиная брата на чем свет стоит, младший Сенджу сделал нетвердый, но довольно большой шаг вперед, которому поспособствовала скорее сила инерции. Хана встрепенулась, опустила глаза в пол и, едва сдерживая дрожь в ногах, преодолела разделявшее их расстояние. Вечные враги, Сенджу и Учиха встретились на середине комнаты, глядя куда угодно, только не на друг друга. Тобирама, отметил, как прямо держалась девушка, несмотря на десятки глаз, смотрящих с ненавистью и презрением, Хана не теряла чувства собственного достоинства. Что говорить, она же Учиха, потому надменность и горделивость у нее были в крови.
Младший Сенджу, как требовали того традиции, быстро склонил голову и, проследив за тем, как девушка робко проделала тоже самое, пропустил ее вперед, следуя за ней на шаг позади. Все происходило в полном молчании и выглядело до нелепости глупо, от чего Тобираме хотелось истерично рассмеяться. Близкие родственники и приближенные к семье, последовали за ними, направляясь в синтоистский храм.
Два жреца провели обряд очищения, затем супруги отпили из чашки по три глотка рисовой водки и наспех, довольно скомкано, стараясь свести касания к минимуму, обменялись простенькими обручальными кольцами.
От напряжения и волнения супруги вспотели и раскраснелись, теплые для летнего дня свадебные наряды не давали телам дышать, от чего кожа покрылась неприятным липким потом. Хана была на грани обморока, когда монах поставил ее напротив Тобирамы, чтобы супруги перед лицом друг друга произнесли клятвы. Позади обоих встали их семьи, так же ответственные за выполнение данных обещаний. Слова едва долетали до девушки, сквозь шум, стоящий в ушах, машинально она повторяла их слабым утихающим голосом.
-Я, Тобирама Сенджу, …
-Я, Хана Учиха…
-…беру тебя в законные жены…
-…в законные мужья…
…перед лицом двух кланов клянусь всегда быть рядом с тобой и поддерживать тебя, почитать тебя и твою семью…
На последнем слове Тобирама скривился, словно на язык попала долька лимона. Поймав на себе ехидный взгляд Мадары, наслаждающегося минутным превосходством над врагом, младший Сенджу хотел было послать все к чертям и постыдно сбежать из храма, когда взгляд невольно пал на бледное предобморочное лицо девушки. Выглядела она болезненно, над губой выступила испарина от жары ли или от волнения. Силой воли Тобирама заставил себя стоять на месте и повторять ненавистные клятвы, готовясь в любой момент поймать девушку.
-Клянусь быть с тобой рядом и в горести, и в радости, и в бедности, и в богатстве, и в плохие времена, и в хорошие…
- …клянусь любить и уважать тебя до самой смерти.
-…до самой смерти. – Эхом отозвалась Хана, робко поднимая взгляд на мужчину, ставшего в этот самый момент ее законным мужем, и с уколом обиды и разочарования, замечая, что тот неотрывно смотрит в другую сторону.
Монах объявил об окончании церемонии, и Мадара, не дожидаясь, когда молодожены выйдут из храма, кинулся первым к дверям и быстро скрылся в неизвестном направлении. Впервые Тобирама позавидовал своему врагу.
