Глава 7
12 марта 2019 г. в 07:13
Стоило ступить за порог, как в ту же минуту на Хану обрушился шквал голосов, шумов и запахов. Словно попала она в другой мир из тишины и прохлады, нырнула в душное, галдящее чистилище, обманчивое на первый взгляд своей идиллией. Чистые улицы, извилистые брусчатые дорожки, цветущие сады, источающие на солнце сладкий аромат глицинии, убегающие вдаль лавочки, изобилующие всевозможными яствами, украшениями, вырезанными из дерева статуэтками и пестрой одеждой, бегущие по своим делам люди, прикрывающие ладонями лица, пытаясь укрыться от знойного солнца – все это создавало мнимую картину открытости и добродушия, но Хана не понаслышке знала, какова сторона этого, на первый взгляд, кристально чистого мира.
Время давно перевалило за полдень, но жаркое летнее солнце не мешало жизни бушевать за пределами стен обители Сенджу. От дорожки, окружавшей фасад дома, вдаль убегала извилистая брусчатка, выложенная крупным желтым камнем. Словно Элли, идущая в Изумрудный город, Хана ступила на тропу со страхом и волнением. На мгновение идея пойти на рынок в одиночестве показалась не самой удачной. Натолкнувшись на суровые лица и кислые надменные взгляды, Хана замешкалась, борясь с невыносимым желанием развернуться и спрятаться за дверьми дома. Люди Сенджу словно разбирали ее на части, перемывали каждую косточку, и сходились в общем мнении, что она - приобретение никчемное.
С Мито они часто гуляли по этим самым улочкам, заглядывали к лавочникам, чаще - к торгующим лечебными травами. Благодаря Узумаки, Хана была осведомлена у какого прилавка можно найти свежие овощи, а у какого – экзотические фрукты, привезенные с островов в океане. Знала, кто мастерски печет сдобу, а кто сможет предложить только что выловленную речную рыбу. Однако, впервые ступив за порог дома в одиночестве, Хана растерялась. Не было рядом ободряющей улыбки Мито, и надежного плеча Хаширамы, некому было поддержать и успокоить, вокруг хмурые лица, подозрительные взгляды и сухой шепот за спиной. Не приметив рядом с девушкой четы Сенджу, прохожие все чаще кидали в сторону Ханы ядовитые смешки и презрительные фразы, словно отвешивали пощечины на расстоянии. Лишь гордость не позволяла Учиха повернуть обратно. Встретить взгляды прислуги, полные злорадства и колкой насмешки, было куда унизительней, чем пройти под шквалом мерзких ухмылок незнакомых людей. Возможно, поняв ее чувства, распознав сокрытые от посторонних глаз страх и неуверенность, Сенджу не пожелали бы очернять ее имя. Однако, все чаще девушку посещала мысль, что люди, безосновательно умеющие осквернять и унижать, черствы, как снаружи, так и внутри.
Нужная лавка нашлась на удивление быстро. За прилавком маячил торговец - мужчина средних лет с реденькой бородкой и хитрыми маленькими глазками. Завидев приближающуюся к нему девушку, торговец подобрался, вытянулся в полный рост, и, приняв скучающе-равнодушное выражение, уставился куда-то в сторону.
-У вас замечательный товар. – Дабы расположить к себе торговца, Хана решила начать с похвалы. – Не найдется ли у вас форели для меня?
-Для Учиха у меня ничего нет. – Отрезал торговец, окидывая девушку уничижающим взглядом. – Поди отсюда, очередь не задерживай.
Хане словно отвесили звонкую пощечину. Чувствуя грызущее чувство неловкости, девушка судорожно искала в голове подходящие слова, чтобы ответить недружелюбному торговцу. Сжимая и разжимая кулаки, она всеми силами пыталась удержать внутри себя зарождающуюся панику, но люди, медленно обступающие ее со всех сторон, вызывали еще большую тревогу, так и подмывая сделать что-то глупое и постыдное.
Злословие и насмешка всегда пользовались у публики особым спросом. Но Хана не желала играть по их правилам, не хотела показывать, что задета, выведена из равновесия, обижена. Пойми они это, непременно воспользуются ее слабостью, попытаются больнее ранить и добить. Люди любят злословить, еще больше - насмехаться, и их уже ничто не сможет остановить, учуй они, что жертва попалась на крючок.
Глотая обиду и возмущения, чувствуя в груди зарождающееся совсем неподходящее в сложившейся ситуации чувство покинутости, Хана задумывалась: а была она когда-либо кому-то нужной, дабы сейчас испытывать подобное.
Отец ее любил от безысходности. Лишь видя в дочери отражение рано ушедшей из жизни жены не плюнул на нее еще в младенчестве и не сослал на воспитание в другую семью. Хашима был человеком суровым, следуя кодексу шиноби, любви не признавал, был скуп на эмоции, что делало его безупречным воином, но не самым лучшим отцом и мужем. Хану он воспитывал твердой рукой, порой забывая об ее истинной природе и уча мужским делам. С малых лет девочка метко стреляла из лука, искусно владела катаной, была быстра и вынослива, составляя конкуренцию многим мальчишкам ее возраста. Матери рядом не было, поэтому Хашиме некому было напомнить, что в первую очередь Хана – хрупкая, ранимая девушка, пусть и рожденная в Эпоху Воюющих Государств, но от того не лишенная черт, характерных для особ женского пола. Хашиме не раз намекали жениться вновь, обзавестись наследником, а подрастающей дочери найти достойную партию. Несмотря на любовь и уважение к ушедшей из жизни жене, Хашима и сам хотел законного наследника, продолжателя рода.
Невеста нашлась на удивление быстро – сестра одного из друзей по оружию, женщина красивая, но холодная и черствая – под стать своему новоявленному жениху. Дату свадьбы назначали на конец весны, к этому времени отряд под командованием Хашимы, должен был вернуться в родные земли. Однако до знаменательного дня Учиха не дожил, скоропостижно скончался от отравленной стрелы, выпущенной Сенджу, уже на подходе к границам клана.
Хана много раз думала, что было бы с ней, появись у отца еще дети? Осталась бы для нее хоть капля любви? Учиха знала, что ответа уже не получит, но не смотря на это, каждый день изводила себя, задаваясь этим вопросом вновь и вновь. Если даже единственному родному человеку она была не нужна, то что могла ждать от чужих людей?
В семье Таджимы жизнь Ханы была другой. К ней относились, как к истинной леди: одевали в яркие юкаты, волосы укладывали в необыкновенной красоты прически, обучали женскому ремеслу. Хана быстро научилась играть на флейте, готовить и прясть. Изнурительные тренировки, коим подвергал Хану отец, за многие годы были позабыты. Первое время девушка выходила пострелять из лука в мишени на тренировочном полигоне, но позже, встречая насмешливые взгляды мужчин, разглядывавших ее тонкую фигурку, сокрытую яркими нарядами кимоно, забросила это дело, полностью погружаясь в домашние дела.
Хану уважали, как и полагается уважать дочь погибшего доблестного воина, но, не смотря на это, превыше всего для людей Учиха были сыновья Таджимы - Мадара и Изуна, приказы которых выполнялись в первую очередь. Хана ни на кого не роптала и не держала зла, на судьбу не пеняла, но это мерзкое ощущение одиночества сковывало по рукам и ногам именно тогда, когда больше всего нужна была поддержка, а ждать ее было неоткуда. У каждого был тот, кто с лихвой ее мог заменить. У отца – война, у Изуны – Мадара. У нее же никогда не было человека, способного заменить ей весь мир. Не было места, где можно было чувствовать себя на своем месте. Всегда чужая, всегда легко заменяемая.
И сейчас чего она ждала от людей, еще недавно терявших своих друзей и близких от клинков ее соплеменников? Разве можно их было винить в открытом презрении. Ее с детства учили ненавидеть Сенджу, так же, как их – Учиха. Они были равны и в своей боли, и в своей злобе. Но неужели им не претили бесконечные войны, не просыхающая от крови земля, реки слез? Война уносила больше жизней, чем самые опасные болезни, так неужели, когда появилась возможность жить нормальной жизнью, они отрекутся от этого шанса, попытаются вновь развязать бойню?
Хана не хотела больше терять родных людей. Страх за Изуну сковывал ее каждый раз, когда брат отправлялся на очередное задание. Как бы нии-сан не сглаживал суть дела, Хана знала, что не бабочек он отправлялся ловить, а кровь проливать. Да что уж там, она и за Мадару переживала, зная его несносный, вспыльчивый характер, ожидала, что скорее он, нежели Изуна, вляпается в неприятности. Потеряв отца, братьев и опекуна, девушка думала, что уже перестала бояться, но это было не так. Страх потери стал сильнее. Их осталось мало – людей, которых Хана по-настоящему любила, и от того, оберегала более пылко.
И вот сейчас она молчала именно по этой причине. Знала, что ответь торговцу его же словами – конфликта не избежать. Тогда, Хашираме придется вмешаться, наказать своих людей, не внемлющих его словам, Мадара вспылит, непременно вспыхнет, как спичка, и тогда беды не миновать. Не за ее честь, а за честь клана выступит старший брат, не затянувшийся шрам шаткого перемирия вновь начнет кровоточить, а там не далеко и до полного открытия раны, возможно даже более серьезной и опасной, чем была раньше. Хана не хотела стать яблоком раздора между двумя кланами. Пусть лучше они думают, что она слабая, не умеющая постоять за себя, никчемная девчонка, какой ее считал Мадара, нежели ополчились на весь клан Учиха.
Хана сделала шаг назад, намереваясь покинуть торговую площадь, когда из-за прилавка выглянула женщина с повязанной на голову косынкой и стянутым на широкой талии фартуком, изукрашенном жирными пятнами. Одного взгляда в ее сморщенное лицо, испещренное глубокими старческими морщинами, было достаточно, чтобы распознать открытую враждебность. Девушка не заметила момента, когда в руках женщины появилось металлическое ведро, и уже через пару секунд ноги ее окатила холодная вода. Почти минуту Хана не дышала, задержала дыхание и только прислушивалась к биению собственного сердца, которое, как бы это ни было странным, стучало спокойно. Она ожидала чего-то подобного. Сама не знала почему, но знала, что не только словами Сенджу пожелают унизить ее. Вылить к ее ногам помои для них казалось самым верным способом указать на ее место в их землях. Хозяева здесь они, а она – грязная чужачка из самого омерзительного для них клана. Учиха. Наверное, будь их воля, они исключили бы это имя из всех своих разговоров, поставили бы на него запретную печать и больше никогда не употребляли бы в речи. Но абсурдность ситуации состояла в том, что клан Учиха, был неотделим от клана Сенджу. Ничто в мире не было столь противоречивым, как и столь похожим, но люди, понимая очевидное, всегда это отрицали, ведь приняв правду, они признают, что похожи на своего врага больше, чем им хотелось бы, а это было недопустимо.
Хана, пытаясь дышать ровно, осторожно пятилась назад, чувствуя неприятное хлюпанье воды в промокших насквозь сандалиях. Помоями обдало не только ноги: вода залила подол кимоно, брызги ее попали на руки, и теперь, ощущая исходящий от себя омерзительный запах рыбы, девушка преисполнилось ненавистью и унижением, каких прежде и представить себе не могла.
-Нечего делать Учиховским отродьям среди добропорядочного люда. – Сквозь зубы процедил торговец, скалясь.
И это было последней каплей в бездонном, как казалось Хане до этого, океане терпения. Обиду сменил гнев, ярость закипела в жилах, так и норовя вырваться на свободу сжигающей до тла огненной рекой. Кулаки против воли сжались, словно пытались удержать остатки самообладания в холодных, липких от пота ладонях. Девушка уже хотела было ответить на нещадную грубость торговца не менее жестокими словами, но не успела открыть и рта. Мимо нее пронеслась черным ураганом размытая тень, и в следующую секунду лавочник распластался на пыльной земле, прижатый за шею к неровной плитке сильной рукой.
-Не себя ли ты называешь добропорядочным человеком? – Над испуганным, беспомощно сучащим в воздухе ногами, торговцем, возвышался Мадара, облаченный в просторную темную рубаху и плотные штаны, стянутые тканевым ремнем на поясе. – Как по мне, так больше походишь ты на мерзкую крысу.
Пальцы Мадары сильнее впились в шею торговца, по лицу мужчины пошли алые пятна. Он задыхался, не в силах оказать должное сопротивление, а люди, минутой ранее поддерживающие его речи, толпились в стороне, с неподдельным ужасом на лицах наблюдая за происходящим. Словно отара овец, каждая из которых благодарила Ками, что она не на месте своего товарища.
Хана, до этого стоящая недвижимая, лишь шевелила губами, бесшумно шепча в пустоту что-то бессвязное. Глаза торговца, покрасневшие, обезумевшие, словно у подстреленного дикого зверя, искали помощи в лицах товарищей, пока не остановились на Хане. Губы его шевелились, но до слуха девушки долетали лишь тихие хрипы. Во взгляде его неподдельная мольба о прощении мешалась с отчаянием. Страх перед собственной смертью оттеснил на второй план гордыню, все грязные слова, сказанные минутами ранее в лицо ни в чем не повинной девушки, были им благополучно позабыты. Хана и сама забыла их. В этот момент все ее мысли заполнял страх перед происходящим. Страх перед тем, что должно было произойти после этого. Смерть одного ничтожного человека могла повлечь за собой цепь новых смертей, и Хане страшно было представить неминуемые последствия поступка, совершенного в пылу эмоций.
Она не видела лица Мадары, но могла представить, какой звериной яростью горели его черные глаза. Знала, что рука его не дрогнет, он оборвет жизнь торговца с ликующей улыбкой на устах, потому что у таких, как этот человек, отбирать жизнь для Мадары было приятней всего.
Встрепенувшись, девушка сорвалась с места. Пальцы ее судорожно вцепились в рукав рубахи Мадары, пытаясь оторвать руку от шеи нерадивого лавочника. Навряд ли она осознавала, чем этот опрометчивый поступок мог обернуться для нее, но спасти торговца, не из благородных побуждений, лишь из страха пред последующими событиями, было важнее всего.
-Мадара, что ты делаешь? Хватит! Ты убьешь его! – Казалось, Мадара даже не чувствовал ее касаний, но заслышав голос у себя над ухом, напрягся, под взмокшей от пота рубахой заходили рельефные мышцы. В отчаянье Хана с силой ударила брата ладонью в плечо. И этого было достаточно, чтобы злость на лавочника перекинулась на собственную сестру. Уже через мгновение Мадара стоял на ногах, пальцы его больно впивались в запястья сестры, а взгляд пригвождал к месту. Девушка от неожиданности вскрикнула, но крик ее потонул в гуле толпы, обступившей покалеченного, но чудом уцелевшего лавочника. Хана не успела взглянуть на торговца, Мадара резко потянул ее, быстро уводя за собой с площади.