***
На одно короткое мгновение Хана почувствовала невесомость, словно паришь в воздухе без страховки, поняла она это на бессознательном уровне, в следующую секунду под ногами вновь ощущалась твердая земля. Мир перед глазами закружился, чего не было в прошлый раз, возможно, из-за дальности расстояния, которое они преодолели. Пришлось ухватиться за первое, что попалось под руку, как назло, это оказался локоть Тобирамы. Сенджу на удивление не отстранился, терпеливо выждал пока Учиха обретет способность удерживать равновесие самостоятельно, после чего сделал шаг в сторону. Хана два раза глубоко вздохнула, учуяла едкие запахи каленого железа и копоти, и только сейчас поняла, что находились они уже не на проселочной дороге. Окинув взглядом просторное помещение, большую часть которого занимал угольный горн, внутри которого ровно потрескивал огонь, Хана с удивлением осознала, что из всех мест на земле, куда можно было отправиться, Тобирама выбрал кузницу. Чуть поодаль стояла стальная наковальня, рядом – деревянная планка, на которой рядком висели молотки-ручники всевозможных размеров. На каменных полках, служивших в свое время жаровнями, разместились различные кузнечные инструменты: подбойники, зубила, чеканки. Каменные стены и потолок покрывал слой копоти, но в целом в помещении было достаточно чисто. Кузнеца на месте не оказалось, но по тому, как ярко горел огонь в горне, было ясно, что отошел он ненадолго. -Для чего тогда мы так долго шли, если ты мог сразу нас перенести сюда? – Спросила Хана, переводя задумчивый взгляд на пляшущий в очаге огонь. -Хотелось прогуляться. – Беспечно бросил Сенджу. -Ты всегда поступаешь только так, как тебе хочется? -Мы женаты. Ответ, кажется, очевиден. Хана хотела было указать Тобираме на его бестактность и неоправданную грубость, но на лестнице, ведущей на второй этаж, послышались неспешные шаги, и дальнейший разговор молча и единогласно было решено отложить на более подходящее время. -Слышу знакомый голос. – Раздалось сверху и уже через мгновение массивная фигура появилась в поле зрения, заполнив, как показалось Хане, большую часть комнаты. Кузнец оказался мужчиной в годах, с проседью в некогда изумительно черных волосах, высоким и складным. Внимание Ханы привлекли его мускулистые руки и широкие мозолистые ладони в которых он, словно родное дитя, держал клинок. – Ненавижу, когда ты используешь Хирайшин, неужто нельзя, как все нормальные люди, заходить через дверь? Хана скосила на Тобираму насмешливый взгляд. Прогуляться, значит, хотел. У Сенджу тут же уши краской залились, толи от стыда, толи от гнева. -Не под дождем же идти. – Проворчал Тобирама, прислушиваясь к шуму за стенами комнаты. Погода действительно разволновалась не на шутку. -Что за прекрасная спутница с тобой? – Глаза мужчины заблестели, он почтенно склонил голову и с любопытством, без стеснения, вопреки всем правилам этикета, принялся открыто разглядывать Хану. – Не нужно, не отвечай. Я и сам знаю. Вас сложно спутать с кем-то другим, госпожа Хана Учиха. -Так ли сильно выделяюсь я на фоне людей вашего клана? – Не удержалась девушка. Беззлобная улыбка кузнеца располагала. -О. – Выдал мужчина, и лицо его вытянулось. – Вы даже не представляете насколько. Чего стоит только один ваш взгляд. -Как глаза могут выдать меня? В них не горит шаринган. - Усомнилась девушка. -Шаринган - это всего лишь техника. Вы смотрите сквозь людей и без него. – Кузнец прищелкнул языком и усмехнулся. – Смотрите так, что хочется вам тут же выдать все секреты. Со стороны Тобирамы послышался легкий кашель. Либо он хотел привлечь к себе внимание, либо оборвать разговор, идущий более чем дружелюбно. -Каташи-сан, готово ли мое оружие? – Прервал он беседу самым что ни на есть грубым образом. Кузнец перевел сердитый взгляд на Тобираму, посмотрел на Сенджу, как разгневанный родитель смотрит на свое провинившееся дитя. -Все-то у тебя просто, Тобирама. – Сварливо начал кузнец свою наставительную речь. – Думаешь, докрасна накалить да молотом постучать - и готово? -Я сам кунаи изготавливаю, не знаю чтоли… - Начал было гневаться Тобирама, но был оборван на полуслове. -Да что твои ножечки, тьфу, ерунда мелкая. Другое дело - мечи ладные, катаны, тати, одати. Да хотя бы вакидзаси. – Каташи-сан взмахнул рукой. -Хотите сказать, что я никогда не изготовлял танто и кодзука. Или кайкэн? – Тобирама прищурился, словно желал уличить кузнеца во лжи. -Никогда. – С чувством оскорбленного достоинства ответил Каташи-сан. -И этот тоже не вы изготовили? – Хана не успела глазом моргнуть, как Тобирама одним резким движением выдернул ее нож из-за пояса и, обнажив клинок, поднес к глазам Каташи-сану. Кузнец уставился на клинок, словно Тобирама преподнес ему сундук с сокровищами. Бережно, насколько позволяли его грубые мозолистые руки, он принял из рук Тобирамы кайкэн и поднес к глазам. -На нем стоит ваша печать, я ее сразу узнал. – Не унимался Тобирама, нависая над Каташи-саном грозовой тучей. -Я и без печати смог бы узнать свое творение. – Мужчина с благоговейным трепетом провел пальцем по лезвию. - Давно я тебя не видел, мой дорогой. С клинком он говорил словно со старым другом, которого много лет не видел, но каждый день про него вспоминал. -Это вы его выковали? – Собственный голос показался чужим, когда Хана задала волнующий ее вопрос. -Да, я. – Не без гордости кивнул Каташи-сан. – Мой первый и единственный кайкэн. Наконец кузней оторвал взгляд от ножа и поднял темные глаза на девушку. -Любопытно, что теперь он принадлежит вам. – Задумчиво произнес он, очерчивая шершавой подушечкой большого пальца выгравированную личную печать на рукояти ножа. -А раньше кому принадлежал? – Тобирама помрачнел пуще прежнего, в его глазах плясали опасные кровавые огоньки. -Отцу твоему. – Немного погодя ответил Каташи-сан и протянул кайкэн его владелице. Тобирама вздрогнул, шумно выдохнул, словно под дых ударили. -Значит, нож принадлежит нашей семье. – Сенджу впился пронзительным взглядом в лицо Ханы и девушка поспешила отступить, прижимая к груди дорогую вещь, единственную оставшуюся ей от матери. -Ты хочешь сказать, что я украла его у вас? – Огрызнулась девушка, однако, внутри почувствовала неприятное покалывание. -Не ты, но кто-то из твоих родственников вполне мог прибрать к рукам чужую вещицу. -Не место для подобных разговоров. – Строго отрезал Каташи-сан и сделал несколько огромных шагов в сторону. Только сейчас Хана заметила еще одну дверь, до которой свет практически не доходил. Кузнец любезно протянул ей руку, приглашая войти. Девушка мгновение мешкалась, но опасливо шагнула внутрь. Тобирама, хмурясь, последовал за ней. Несмотря на дорогостоящие и востребованные услуги кузнеца, комната Каташи-сана не отличалась роскошью, обставлена была просто: материалы использовались дешевые, центральное место занимал открытый очаг в полу, выстеленном обтесанными деревянными досками. Татами отсутствовали, вместо них стопочкой лежали соломенные циновки, в токонома висел свиток, с начертанными на нем иероглифами «武士道». -Вы - самурай. – Сразу догадалась Хана по надписи, гласившей: «Путь воина». -Был им когда-то. – Утвердительно кивнул Каташи-сан, наливая из кувшина в алюминиевый чайник отстоявшуюся воду. Тобирама прошел к очагу, вытянул одну циновку и грациозно опустился на пол. Ему это было привычно, у кузнеца в гостях бывал он много раз. – Родился я в Тэцу но Куни, а там, как известно, каждый третий обучался самурайскому делу. Мои дед и отец были самураями и бабка входила в число онна-бугэйся**. – Продолжал тем временем Каташи-сан, опуская в воду сухие травы. – И я пошел по их стопам. В четырнадцать лет принял присягу и вошел в привилегированный класс буси. Окончив колдовать над котелком, бывший самурай разложил у очага две циновки и пригласил Хану присесть на одну из них. Охваченная любопытством девушка безропотно повиновалась. -Каково же было мое разочарование, когда вместо войны мы пошли изучать науки. – Каташи-сан глухо рассмеялся. – Много читали, познавали азы математики и литературы, писали стихи и картины. Отец тренировал меня с малых лет, но мои умения не имели применения на практике. Ввиду того, что страна наша приобрела политическую нейтральность и в войнах ниндзя более не участвовала, слово «самурай» растратило первоначальный смысл. Мы были скорее учеными, поэтами и художниками, нежели воинами. Кодекс самурая включал в себя сотни правил поведения истинного воина в бою, в обществе, даже наедине с собой и своим оружием. И я не выдержал и сбежал. Прихватил лишь свое оружие и был таков. -Сколько раз слышу эту историю и никак не возьму в толк. – Тобирама уперся руками в пол, почти склонился над очагом. Поднимающийся от носика чайника пар обдал влажным жаром его лицо. – Вы променяли тихую мирную жизнь на войну. Сделали это от скуки, от никчемности, как вам казалось, своего времяпрепровождения. Пожалели ли вы об этом хоть раз? -Пожалел ли я? – Каташи-сан на миг задумался, потер большим пальцем подбородок. – Когда умер мой сын Иоши, ушел на войну и не вернулся, когда погибли Итама и Каварама - жизнерадостные детишки-сорванцы, когда на том же поле боя полегла моя любимая Акита - да, в эти моменты я глубоко жалел о том, что покинул свою страну. Что обрек себя на бесконечные смятения и боль. Пятнадцать лет я сражался за один клан против другого и понял одно – все мы хотели мира, а по факту вновь и вновь развязывали войну. Я не винил клан Учиха в смерти своих близких, совести бы на это не хватило. Ведь я тоже немало крови их пролил. Просто в один момент я понял, что не мое это. Бороться за абсурдную идею, что с молоком матери передавалась в обоих кланах из поколения в поколение, было бессмысленно. Ушел я в подмастерье к Тэкуми-сану, начал изучать кузнечье дело. Я и прежде оружие ковал, но не так искусно, как мой наставник. После он передал мне свое дело и на покой ушел. С тех пор уж восемнадцать лет минуло. Вода в чайнике забурлила, пар от носика заклубился и потянулся к потолку. Каташи-сан на время прервал свой рассказ, принялся разливать чай. По комнате разнесся душистый запах. -Батсума любил этот чай. – С мимолетной грустью сказал бывший самурай, передавая чашки, полные ароматного напитка, своим гостям. – Говорил, дома так заваривать чай не умеют. Меня бабка этому рецепту научила. Она во многих сражениях участвовала, еще, когда не был установлен нейтралитет страны, и даже в походах чай заваривать успевала для всего отряда. Готовила его из подручного сырья: риса и зеленого чайного листа***. На некоторое время Каташи-сан замолчал, позволив Тобираме и Хане насладиться чаем. С улицы доносился монотонный шум дождя и звук тяжелых капель, разбивающихся о землю. В комнате же было тихо, уют создавал очаг, в котором тихо потрескивали угли, время от времени брызжущие искрами. -Когда старейшины решали мою судьбу, позволить ли чужаку остаться или изгнать с земель, Батсума, тогда еще пятнадцатилетний мальчишка, выступил в мою защиту. Его отец, жесткий и несговорчивый глава клана, на мое удивление, встал на сторону сына. К сожалению, отец Батсумы погиб ровно через два года после этих событий, я так и не успел узнать этого честного и мудрого человека. В семнадцать лет Батсума возглавил клан. Я стал его правой рукой и пятнадцать лет мы сражались плечом к плечу. Я был рядом, когда он женился, когда родились его сыновья. Он одобрил мой брак с Акитой, вознаградил меня за годы службы домом на краю селения, возле ольховой рощи, о котором я мечтал с тех пор, как поселился в землях Сенджу. Между нами никогда не было секретов, всю жизнь мы прожили бок о бок, как братья. И когда я принял решение сложить оружие, Батсума не пытался меня остановить, видел, как с каждым годом эта непосильная ноша давила на меня, и, кажется, был даже рад, что я нашел занятие по душе далекое от сражений. После смерти Акиты я и сам хотел умереть, пару раз едва не достиг желаемого, глупо подставившись под удары. Только работа и друг помогли мне пережить мое горе. С Батсумой у нас все печали делились на двоих. В перерывах между войнами Батсума приходил в кузницу, пил чай, рассказывал о жизни в селении. Мы никогда не говорили о войне. Даже, когда он приходил забрать оружие для своих шиноби. Каташи-сан приумолк, покрутил в руках чашку, которая с легкостью помещалась в его ладони, задумался. Тобирама выглядел скучающим, то и дело вздыхал, качал головой, разглядывал собственные руки. Хане нестерпимо хотелось пнуть его за неуважение к рассказчику, но девушка догадывалась, что Сенджу слышал эту историю много раз и сейчас терпеливо выжидал только потому, что хотел услышать новые факты, опущенные ранее. -В тот день Батсума выглядел странно, был на редкость немногословным, будто о чем-то умалчивал. Меня это насторожило, не в привычке у нас было юлить и утаивать, рассказывались даже самые постыдные тайны. И что уж могло случиться такого, что друг решил об этом не говорить? Тогда-то он и заказал у меня кайкэн, в подарок для почетного гостя. Опыта у меня еще было мало, и брался я не за всякую работу. Отпирался долго, дескать, куда мне почетным гостям оружие ковать. Но Батсума был непреклонен, и через неделю кайкэн был готов. Я в него всю душу вложил и впервые печать свою поставил. Батсума оценил, вознаграждение было многим выше положенного. Следующая наша встреча состоялась с ним почти через год, пожалуй, самое долго наше расставание. Впервые я заметил, как сильно он начал походить на своего отца. Мрачный, упрямый, нелюдимый. Мы почти не поговорили, он заказал у меня самый крепкий клинок и вновь ушел на поле боя. После этого мы не виделись пять лет, меня часто навещали его ребятишки – Итама и Каварама, пока старшие уже поднимали оружие и проливали кровь. До глубины души я восхищался Итамой, уже в шестилетнем возрасте он задумывался о мире, жил поисками идей для его заключения. Он умело обращался с оружием, но при этом был мягким и добрым. Сердце мое кровью обливалось, когда ушел он на войну, но новость о его смерти принял я без должного удивления. Лучшие всегда уходят слишком рано. После его смерти Батсума стал походить на тень, почти не говорил, все больше хмурился и превращался в сталь. Многим могло показаться, что он человек с камнем вместо сердца. Лишь я знал, как убивался он горем после смерти сыновей, как проклинал себя и войну. Я все чаще говорил ему прислушиваться к Хашираме, пока не стало совсем поздно. Но в глазах его горел нездоровый азарт. Он был болен войной. И она пожирала его изнутри. По лицу Каташи-сана судорогой прошлась мученическая боль. Хана взглянула на Тобираму и увидела, что тот больше не зевал. Он смотрел прямо на догорающий огонь, почти не моргал, от чего глаза его ярко блестели, сильнее сжимал в руках чашку, будто пытался перебороть что-то внутри себя. Значит, кайкэн, доставшийся ей от матери, некогда принадлежал отцу Тобирамы и Хаширамы. Но, каким образом он оказался у Учиха, в семье самых преданных устоям и традициям шиноби. -Перед последним боем Батсума пришел ко мне за полночь. – Голос Каташи-сана казался потусторонним. Огонь в очаге почти догорел, и в комнате стоял полумрак, в котором, сквозивший голос превращался во что-то магическое. – Впервые за долгое время он выглядел спокойным и уравновешенным. Без дрожи в руках принял чашку, выпил, и уверенно заявил, что видимся мы с ним последний раз. Я тогда усмехнулся, попытался перевести все в шутку, но отчего-то внутренне чувствовал, что Батсума не врет. Последнее время он часто говорил, что все потери, которые мы несем, идут от наших слабостей. Я много думал над его словами и теперь понимаю, что Батсума считал слабостью признать войну бессмысленной. Но в своей последний день жизни, глядя в пустые глазницы самой смерти, он победил свою слабость и обрел силу.***
Дождь еще стучал по крыше и шелестел в траве, когда Тобирама и Хана покинули кузницу и двинулись в сторону дома. Обоим нужно было охладить распаленные головы, освежить замутненные полумраком и теплом мысли. Каташи-сан сказал много, но в словах его было еще больше, запрятанного между строк. Вопросов оставалось много, а ответы на них вновь и вновь ускользали от понимания. А быть может никто не желал верить в очевидное? Что кайкэн неразрывно связан с некогда враждующими семьями. Что неспроста из рук Сенджу он перекочевал в семью Учиха. Догадывалась ли мать Ханы, что нож этот некогда принадлежал злейшему врагу или все-таки знала об этом? С поля боя приносилось разное оружие, перековывалось, ставились новые печати. Наверняка, если не мать, то отец бы заметил вражеское клеймо и не потерпел бы присутствие ножа в доме добропорядочных шиноби. Но мало того, что мать хранила его, но еще и передала дочери. Однако сама она не могла сделать этого, умерла почти сразу после рождения Ханы. А в руки девочки кайкэн уже вложила кормилица, Наори. Хана резко остановилась, впилась горящим взглядом в спину Тобирамы и шумно выдохнула. Сенджу кинул через плечо хмурый взгляд, но что-то в лице девушки заставило его остановиться. -Я знаю, кто еще может знать об этой истории. – С придыханием выпалила Хана, расплываясь в лучезарной улыбке. Струйки воды стекали с волос на лицо, но ее это мало заботило. Сейчас, окрыленная, полная надежд докопаться до истины, с горящими озорным блеском глазами, она была чертовски прекрасна. Тобирама тут же фыркнул, отгоняя непрошенные мысли о ее великолепии. Сложив на груди руки, Сенджу терпеливо ждал пояснений. -Этот кайкэн мама передала моей кормилице, чтобы уже та отдала мне его. – Хана едва ли не прыгала на одном месте от радости. – Уверена, Наори должна что-то знать о том, откуда он взялся у моей матери. -Плевать. – Бросил Тобирама и с бесстрастным выражением лица продолжил путь. Хана на миг опешила, девушке казалось, что Сенджу так же заинтересован этой загадочной историей, как и она. -Тебе разве не интересно узнать правду? – Хана бросилась за Тобирамой и вскоре поравнялась с ним. -Какой в этом смысл? Прошлое надо оставить там, где ему место. -Ты просто боишься, что мы докопаемся до правды, которая тебе не понравится. -Ты сама-то уверена, что готова ее узнать? Тобирама кинул косой взгляд в сторону Ханы и прищурился. Девушка посмотрела на Сенджу с упрямой решительностью и утвердительно кивнула. -Да, готова. -Нельзя ворошить прошлое, потом с ним жить еще. – Тобирама неодобрительно покачал головой и отвернулся. – К тому же, мой отряд выдвигается послезавтра на рассвете, и у меня нет времени на поиски истины. На самом деле Тобирама не хотел забивать голову ненужной информацией. Перед предстоящей миссией разум нужно было очистить. Даже пустяковая ерунда, лезущая в голову, способна дезориентировать. Может быть потом, когда задание будет выполнено, он вернется к этому делу, но сейчас, когда на кону стояли собственная жизнь и жизни подчиненных, Тобирама хотел сосредоточиться на насущном. -Давай руку, я перенесу нас. – С неуклюжей любезностью Сенджу протянул ладонь. Хана спорить не стала. Она устала идти по размокшей земле, превратившейся в зыбучее болото, и насквозь промокла. Доверительно вложила свою ладонь в крепкую руку и закрыла глаза.